– Откуда вы набрались, капитан, такого красноречия? – послышался голос сидевшего против офицера.
– Я вам говорю про начавшийся упадок, про разложение, про приближающуюся с полным размахом катастрофу, а вы поете революции любовную серенаду.
– Очевидно, вы не понимаете сущности наступившего момента, – улыбаясь, продолжил капитан. – Вы хотите судить о красоте архитектурной постройки, с которой еще не сняты леса. В муках, В муках, предназначенных самой природой, рождается новая Россия.
– Мы с вами начинаем говорить на разных языках. – загорячился оппонент капитана. – Если вы с улыбкой сравниваете вылезшее наружу хамство, безудержную расправу черни, убийства, грабежи, поджоги, с муками предстоящих родов, так необходимых России, то я вас отказываюсь понимать. Я уверен, что в этом случае в вас говорит не ваше внутреннее убеждение, а одно лишь желание подтасоваться под создавшуюся печальную всероссийскую обстановку.
Разговор начинал принимать обостренную форму. Очевидно, желая смягчить тон, один полковник заметил:
– Перемелется все, и мука будет.
– Удивляюсь, господин полковник, на какую муку вы рассчитываете? – раздался бас лежащего на верхней полке офицера.
– Не нужно быть кудесником, чтобы предсказать, что весь кордебалет Временного правительства при участии Совета солдатских и рабочих депутатов окончится кровавой междоусобицей, которая зальет Россию новыми потоками крови.
В открывшуюся дверь вагона вошла маленькая фигура в солдатской шинели с лицом, свидетельствующим о семитском происхождении. На правом рукаве фигуры была красная повязка с какими-то буквами, что являлось знаком отличия какой-то исполняемой им должности. Под мышкой фигура держала туго набитый портфель, а в руках какой-то металлический прибор. Очевидно, для пробивания проездных билетов.
– Господа офицеры, прошу приготовить ваши билеты, – проговорила фигура и приступила к контролю. За ней следовало в почтительных позах несколько кондукторов.
– Слушаюсь, господин комендант, – отвечали по-воински кондукторы на все распоряжения фигуры.
Окончив проверку наших билетов и коротко приложив руку к козырьку, фигура удалилась в следующее отделение вагона.
– Что это за птица? – задал полковник вопрос.
– Один из архитекторов новой строящейся России. Вы не смущайтесь, господин полковник. Пока леса еще с постройки не сняты.
– Это еще цветочки, а ягодки после будут. Кажется, будущее здание России очень будет смахивать на синагогу, – посыпались со всех углов по адресу капитана иронические фразы.
Поезд, замедлив ход и не доходя до станции, остановился.
Сквозь тусклое стекло вагона я увидел стальные перила моста и за ними знакомые постройки Сарыкамыша.
– Сколько теперь будем мы здесь стоять? – спросил полковник.
– Думаю, что порядочно. По всей вероятности, пути на станции забиты. Пока их расчистят. Сами знаете, что значат революционные порядки, – ответил ему бас с верхней полки.
Минут через десять в вагон торопливо вошла знакомая фигура коменданта. Он был бледен, а его крючковатый нос казался еще длинней. Об апломбе не было и помину.
– Господа офицеры, – запищала фигура, – пожалуйста, оставьте вагоны. Поезд к станции не будет подан. Она оцеплена войсками, так как там запасные роты, следовавшие на фронт, оказали неповиновение и убили полковника.
– Один из очередных эпизодов строящейся России, – ядовито заметил оппонент капитана.
Я покинул душный и накуренный вагон.
Рассчитывать на перевозочные средства до Эрзерума, кроме случайно находившейся в Сарыкамыше полковой двуколки, мне не приходилось. Все было в распоряжении различных делегаций съездов, комитетов и множества новых должностных лиц, без конца сновавших от фронта в тыл и обратно.
Переночевав в помещении команды, охранявшей полковые цейхгаузы, я задолго еще до рассвета отправился в далекий путь. Откровенно говоря, мне не сиделось в Сарыкамыше, слишком он мне осточертел за вчерашний день. Крики, красные флаги, митинги. Со всех сторон видишь озабоченные лица. Одним казалось, что они делают что-то важное, хотя в сущности самих событий и не разбирались. Другие просто пользовались случаем, чтобы как можно больше провести времени в тылу, спасая революцию. Наконец, были и такие, на которых большевицкая агитация начинала оказывать влияние. Хотелось быть подальше от грязи, бестолковщины и бесконечного потока человеческих словоизвержений.
К рассвету моя двуколка поднималась по зигзагам Хандарийского перевала.
Моим возницей оказался солдат неказистого вида. Ему было лет под сорок, а на первый взгляд при его русой нерасчесанной бороде можно было дать и больше. Как это часто бывало, вначале мы играли в молчки, но затем, после нескольких коротких вопросов и ответов, разговорились.
Как и следовало ожидать, мой возница оказался далеким от интересов к фронту, к революции и к политике. Его интересовало лишь одно – каким способом, по возможности скорей, вернуться домой.
– Вологодский буду я, – говорил мне мой собеседник. – А что, господин капитан, скоро ль конец всей каше?
– Какой? – как будто не понимая вопроса, спросил я.
– Да этой войне и всей этой революции. Кончали бы миром с немцем и с турком. Довольно людей калечить. Оно хорошо, что бар прикрутили, да боюсь, как бы эта слобода всем боком не вышла. Больно шальной наш народ. Посади его за стол, а он и ноги на стол. – Собеседник из осторожности, на всякий случай, огляделся вокруг двуколки и продолжил: – Начальствия развелось, хоть им частокол городи. Раньше, знай, почитали и самих офицеров, а теперь на каждом шагу тебе эти новые суконные господа; его по-человечески спросишь, а он вдруг вокруг тебя заколесит петухом и как загогочет. Я, мол, не из простых, я-де тебе представитель, заседатель. Мы-де передовые революции, на нас весь свет глядит, и тут же начнет сморкаться такими словами, что хоть уши затыкай и беги.
Да вот вам: вчера вез я дрова. Нечего греха таить, зазевался, и вдруг из-за крутого заворота появилась на всем скаку парная бричка. Попытался я свернуть в сторону, да было уже поздно. Бричка сцепилась колесами с моим возом. Ну, тут и пошло, кто крив, кто прав. «Тебе бы на печи сидеть или мух ловить», – услышал я, и думаю, ежели смолчишь, то еще больше насядут, ну и им в ответ: «А вам бы короче на заворотах». Кто был за конюха, промолчал, а другой, сидевший за барина, оказался поострей. На нем шапка была набекрень, на груди красный бант с тарелку величиной. Ну, словом, настоящий жених. Выскочил он из брички, да на меня: «Я тебя, сукин сын, сейчас же арестую за нарушение общественного порядка».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
