Распоряжения и действия правительства, военных и административных властей критиковались, поносились, не без тенденций подорвать их авторитет. Крупные ошибки правительства являлись лишь поводом для осуществления русскими революционерами своих заветных мечтаний. Причины же революции лежали глубоко в истерии русской народности. Затяжная война, неуспехи на фронте, частью объясняемые бездарностью, отсутствием прозорливости и малодушием командного состава, неудовлетворительное снабжение фронта – все это при умелой работе немецких и революционных агентств понижало настроение нашего обывателя, всегда расположенного больше к пессимизму, чем к реальному пониманию обстановки.
Исповедуя ряд учений о способе переворота и о новом государственном устройстве, часть русской интеллигенции была привержена теории так называемого пораженчества, т. е. она хотела использовать неудачи на фронте как толчок для низвержения существующего строя. Будущая Россия ими представлялась различно. Одни строили Российское государство на принципах децентрализации власти, другие – на федеративных началах, а третьи – уже на базе чистого коммунизма.
При создавшемся такого рода настроении в русской общественности, при существовавшей у нас классовой розни, и все это при вековой отсталости крестьянства и рабочих масс, – факт совершившейся революции являлся несомненным буревестником грозных событий.
Вся атмосфера после переворота наполнилась какой-то болезненной нервностью, а в сумерках русской действительности ясно вырисовывался кровавый облик междоусобной брани.
Но почему же чему-то радовались, приходили в неистовый восторг, лобызались, поздравляли друг друга с низвержением ненавистного царского режима? Даже и те, которых цари, начиная с их предков, веками не оставляли щедротами, старались выразить презрение к ушедшему от трона императору. Мне особенно памятны первые дни революции. Официальные известия о перевороте я узнал, будучи в казенном театре. После первого акта, не помню, какой оперы, на сцену вышел какой-то господин и прочитал с только что отпечатанной телеграммы текст об отречении государя от престола. Закончив чтение, господин поздравил присутствующих с республикой, с новой эрой жизни и т. п.
После его слов раздались гром аплодисментов и восторженные крики ликующей публики. К непрекращающимся крикам «ура» и «да здравствует революция» присоединились звуки бравурной марсельезы. Через несколько дней многотысячная масса вылезших из казарм солдат, рабочих и праздно шатавшихся манифестировали по улицам преданность революции и новому правительству.
Я покинул Тифлис в разгаре его всеобщего революционного торжества. Я не сказал бы, что отдавал ясный отчет обо всем происходившем, и очень часто на многочисленные поставленные вопросы я не находил ответов. Я никак не мог понять причины ликования нашей интеллигенции.
Вместо того чтобы правильно оценить все происшедшее, и вместо того чтобы владеть хотя бы минимальной способностью предвидеть грядущие последствия происходивших событий, как ни странно, наша интеллигенция смотрела на все глазами ребенка. В своих воззрениях, в своей критике и в своем легкомыслии она не отличалась от толпы. Она смешалась с ней, и вместо того чтобы повелевать последней, она старалась ей во всем подражать.
Если раздавались иногда предостерегавшие голоса, то они покрывались громкими и пустыми фразами: «Гнев народа, пережиток царизма, лес рубят – щепки летят» и т. п. Наша интеллигенция обладала одной лишь отличительной чертой – необычайной способностью к словоизвержению. Она преступно разменялась и сделалась орудием всех вылезших из подполья политических партий, не имея ни сил, ни желания быть самостоятельной.
Воспитываемая в последнем столетии в духе ненависти к правительству, она в то же время отличалась и отсутствием патриотизма. В дни же российской смуты она не смогла создать себе идеи государственного спасения и, оказавшись вдохновительницей революции, в недалеком будущем поплелась за ее хвостом.
* * *Не радовался событиям один лишь офицер. Как часто его третировали в нашем русском обществе. Его считали отсталым, недоучкой и слепым служителем непопулярного правительства. Из уст всей российской интеллигенции, исповедовавшей различные политические учения, начиная от бледно-розовых прогрессистов до ярко-красных марксистов, постоянно раздавались комплименты о политической безграмотности офицера.
Надо признаться, что в этом – в вопросах политических – офицеры были несведущими, мало ими интересовались, но это обстоятельство нас совершенно не смущало. Мы отлично знали, что офицеры всех армий всегда стояли в стороне от политических вопросов, что вполне согласовалось с назначением сущности армии.
Принцип всей службы офицера сводился к защите государства от каких бы то ни было его врагов. Офицер, поддавшийся какому-либо партийному учению, хотя бы и не враждебно настроенному против существующей власти, переставал быть полезным членом армии.
Но что теперь казалось странным, в дни революции политически безграмотный офицер оказался жизненно более прозорливым, чем любой представитель рядовой русской интеллигенции. Мы, офицеры, отлично сознавали, в какую сторону ведут нашу Родину события. Далеко не осведомленные ни во внешней, ни во внутренней политике нашего государства, может быть, мало знакомые с насущными потребностями нашей общественности, крестьянства и рабочего класса, мы все же обладали одним, и весьма важным, свойством – знанием души русского человека.
Мы не вдавались в детали изучения всей его психологии с ее замечательными особенностями так богато одаренной природы, но мы практически давали ей очень правильную оценку. В силу служебного положения мы все время приходили в соприкосновение с народной толщей в лице ежегодно приходивших в части новобранцев, а также запасных, проходивших повторительные сборы.
Глубоко любя и отчасти разделяя судьбу с нашим простолюдином, мы в то же время с чувством большого прискорбия могли признать его вековую отсталость в смысле культурного развития.
Мы отлично знали, на что способен многомиллионный русский народ при должной государственной организации и кого он представит, почуяв над собой безвластье. Мы верили в его исключительные способности, но никогда на них не строили себе никаких иллюзий.
С нашей интеллигенцией, насколько мне казалось, дело обстояло иначе. Практически она частично лишь сталкивалась с народом и, несмотря на постоянно подчеркиваемую к нему любовь, мало его понимала и, как результат этого, переоценивала все его качества.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
