Кроме этих мер было в проекте, на осуществление которого уже ассигновали крупные средства, использовать плодородные места занимаемой нами неприятельской территории под посевы и под покосы для армии. Последней мерой достигалось то, что на следующую зиму армия могла частично сама себя обеспечить в продовольственном отношении, избегнув тем повторений тяжелой зимы.
Наконец, в стратегических отношениях мы находились в самых благоприятных условиях, чем это имело место за всю войну.
Каковы были планы нашего командования на предстоящую кампанию 1917 года, нам, конечно, не было известно. Мы имели полное право предполагать, что объектом наших новых действий могли служить новые политические и административные центры Турецкой империи, как то: Сивас, Харпут, Диарбекир.
Состояние турецкой армии на нашем фронте не представляло для нас уже той серьезной силы, как это пришлось нам испытать в начале и в середине войны.
3-я турецкая армия с осени 1916 года представляла всего один лишь корпус, а в моральном смысле ее полки уже не были теми полками, каковыми были они во время Сарыкамышских боев 1914 года.
Вторая их армия, как более сохранявшаяся, по-прежнему представляла внушительную силу, но, на наш взгляд, получив в кровопролитных боях жестокий удар от русских, она уже не могла в себе иметь духа для крупных активных действий. Нам оставалось нанести противнику еще один или два новых поражения, и тогда могуществу Турции в Малой Азии был бы положен конец.
Но воспользоваться плодами побед после почти трехлетней героической борьбы нам не пришлось.
В первый раз за всю блестящую боевую историю склонились русские знамена, но не перед силой супостата, а по вине самого же русского народа.
В Петрограде произошел переворот.[244] Император отрекся от престола. Раскаты наступившей революции докатились до фронта. Россия стояла перед началом грозных и судьбоносных событий.
Часть VI
Период от марта до декабря 1917 года: Революция. Развал фронта. Уход полка с театра военных действий в Ставропольскую губернию
Приступая к изложению последней части воспоминаний, где я постараюсь изобразить жизнь полка от начала революции до последних дней его существования, – прошу читателя остановить внимание на одном обстоятельстве.
В предыдущих частях работы я, помимо изложения фактов чисто боевого значения, преследовал цель изобразить отчасти духовную, а отчасти и бытовую сторону родного полка в его трехлетней и неустанной борьбе.
Признаюсь, что в труде я не оправдал всех надежд. Все получилось гораздо бледнее, слабее, чем это было в действительности.
Однако в попытках дать картины прошлого я испытывал некоторое удовлетворение. Я воскрешал в памяти боевую славу одного из Кавказских полков, высоко и горделиво в продолжение нескольких десятков лет державшего русский стяг на далекой Российской окраине.
Но писать о его гибели, о потерянной жатве многих и многих побед, давшихся потоками крови, мне сейчас будет очень тяжело… Писать об этом – значит растравливать больные раны, а в сущности не дать этим ничего ни историку, ни читателю. Умолчать же – значило бы не закончить повести, чего бы я очень не хотел делать. Итак, я продолжу труд.
Но сумею ли я изобразить весь трагизм разваливающейся, может быть, лучшей в мире армии? Будет ли мне по силам дать правильную и беспристрастную оценку событиям и людям, оказавшимся свидетелями и участниками гибели как всего российского фронта, так и Кавказской армии?
Конечно, нет.
Да я и не задаюсь этим.
Слишком все совершившееся было грандиозным, многосложным, отчасти и непонятным. Да и кому же было по силам, особенно тогда, охватить, понять взбушевавшийся российский океан, эту ввергнувшуюся в хаос величайшую в мире страну, или вернее, часть света?
Я ставлю лишь маленькую и скромную задачу – изобразить наблюдаемые мной события так, как они мне тогда представлялись. В моей узкой призме зрения будут помещены лишь отдельные эпизоды жизни, вернее, эпизоды умирания полка с момента революции и до последних дней оставления им фронта и Кавказа.
Мои записки будут далеки от полноты. Может быть, в них не будет и абсолютной точности. Но я уверен, что историк, сопоставляя материал моих воспоминаний с историческими заметками моих однополчан, сумеет найти подлинную историю тяжелых дней кубинцев за время русского лихолетия.
По справедливости, я должен был воздержаться от какой-либо критики как событий, так и людей. Не нам, участникам, давать оценку всему пережитому. Всестороннее изучение всего происшедшего, тщательное исследование его причин – только лишь эти условия могут дать беспристрастную критику, полезную для грядущих поколений.
И вот, несмотря на подобный взгляд, я все же, не раз касаясь минувшего, буду давать и его критическую оценку.
Едва ли я и мне подобные в то время могли воздержаться от суждений, горечи и негодования по адресу тех, кто оказался тогда вольным или невольным виновником перед лицом Родины. Я уверен, что и историк, и читатель найдут у меня и пристрастность, и односторонность, но пусть они примут во внимание, что не с холодным умом, не как равнодушный наблюдатель со стороны, я взирал на события, явно влекущие Россию к пропасти. Я тогда мучительно страдал, и эту боль за посрамленное отечество, особенно тогда, когда мы стояли на пороге окончательной и близкой победы,[245] я испытываю до сегодняшнего дня.
Эта тяжелая моя и моих современников рана уйдет вместе с нами в могилу, но те, кто останутся после нас, пусть учатся на ошибках минувшего поколения. Пусть они знают, что ошибок история народам не прощает никогда.
Революцию я застал в Тифлисе. Признаки ее можно было заметить значительно раньше, но все-таки совершившийся переворот казался многим неожиданным. Трудно было поверить, чтобы правительство так быстро и малодушно, почти без борьбы, передаст власть восставшим, предводительствуемым искусными немецкими агентами.[246] Но, увы, Россия встала перед совершившимся важным историческим фактом. Император отрекся от престола, а власть перешла в руки Временного правительства. Знал ли государь, что он отрекался и за себя, и за сына, ввергая тем Россию на путь тягчайших испытаний? Понимала ли русская интеллигенция, что, присоединившись к революции, она тем подписывала себе смертный приговор? Мне лично казалось, что экстренных, не терпящих причин для переворота не было,[247] и весь российский пожар оказался результатом нашей русской душевной слабости и неуравновешенности. Чуть ли не с первых месяцев войны, главным образом под влиянием какого-то психоза, создалось у всех представление о необходимости немедленных реформ и коренной ломки всей системы государственного правления. К концу, вместо того чтобы напрячь всем силы для победоносного окончания войны, – все увлеклись политиканством.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
