— Не хце мне... Только как бы ни хотела, все равно на березе не гадают, нужно на акации.
Все заняли свои места в танке. Саакашвили завел мотор, поставил на малые обороты. Янек надел наушники; он почти не воспринимал гула мотора, а слышал только, как в них что-то посвистывает, словно шум далекого ветра. Он знал, что теперь ему нужно быть очень внимательным и не пропустить приказ. Ему хотелось услышать только один голос, о котором он тосковал. И вдруг его желание стало действительностью: совсем рядом, у самого уха, певуче, как это делают все радисты на свете, отозвалась Лидка:
— «Клен», «Дуб», «Граб», вперед!
«Граб» — это касалось их.
— «Клен», «Дуб», «Граб», вперед!
Он слушал как зачарованный, и ему казалось, что последнее слово, зашифрованное название танкового взвода управления, девушка выговаривала более мягко, тепло и сердечно.
— «Клен», «Дуб», «Граб»... — только теперь он словно очнулся и быстро переключился на танковое переговорное устройство. Все четверо услышали последнее слово: — Вперед!
Григорий выжал сцепление, включил первую скорость, плавно начал снимать ногу с педали сцепления. Янек почувствовал, как натянулись гусеницы, как дрогнула вместе с ними масса стали. Через прицел он увидел сначала зелень листвы, просвеченную солнцем, потом мигание света, и наконец весь кружок прицела залило сиянием — танк выехал на поле.
Их обошли остальные машины, впереди клубилась пыль. Шли ходко, чтобы догнать передние машины. Механик переключал скорости, прибавлял газ. Когда они входили в пылевую завесу из мелкого, поднятого в воздух и взвихренного песка, скорость возросла до сорока километров. Сбоку, с левой стороны, показались фигурки трех солдат, тащивших станковый пулемет. Саакашвили резко потянул рычаг на себя, чтобы не наехать на них, свернул чуть в сторону и в окончательно сгустившейся пыли вынужден был убавить ход.
— Невозможная пыль, скорость маленькая, — услышали все его короткую информацию.
— Внимание, белая тесьма правее, — предупредил голос Семенова.
— Она справа, вижу, — подтвердил Григорий.
Танк вздрогнул, переезжая через окоп, выехал на луг, и только сейчас они увидели остальные машины метрах в двухстах впереди. В интервалах между ними короткими перебежками продвигались пехотинцы. Атака развивалась немного левее.
Григорий хотел изменить направление, но луг оказался пересечен рвом, и он продолжал вести танк прямо, высматривая удобное место для объезда. В это время ров, как назло, поворачивал вправо, вынуждая еще больше отклониться от направления атаки в сторону низкого темнозеленого луга, заросшего татарником. Сочная, буйная зелень наводила на мысль о болоте.
— Внимание, перед нами вода, — спокойно произнес командир. — Перейдешь через ров левее?
— Надо остановиться и посмотреть.
— Времени нет.
— Разреши тогда перемахнуть через него с ходу, — попросил Григорий.
— Разрешаю.
Машина стала разворачиваться влево. Правая гусеница подминала траву, вдавливала ее в землю. Взревел мотор, преодолевая боковое сопротивление, и танк пошел прямо на ров. Скорость была небольшая. Но раньше чем гусеницы коснулись противоположной стенки рва, машина осела и, ударив передом, подмяла под себя груду земли. Попробовали еще раз выскочить с разгона, но гусеницы только исколошматили всю траву. Танк сел на брюхо и замер. С минуту еще бессильно вращались ведущие колеса, скребли по гладким колеям траки.
Семенов подал команду:
— Мотор — стоп! Механик — на месте, остальные — из машины!
Нижний люк был заблокирован, и они один за другим выбрались через верхний, скользнув по броне на траву, в грязь. Хотя бой был не настоящим и никто не стрелял, Василий с самого начала учил своих подчиненных выходить из машины только таким способом.
Укрываясь за танком, они сняли буксирный трос. Елень ухватился за толстое дубовое бревно, которое они возили с собой, закрепляя на крыле, и потащил его к переду танка.
Действовали молча: каждый знал, что ему делать. Не впервые приходилось им вытаскивать машины из болота. Бревно нужно было сейчас прикрепить тросом поперек к обеим гусеницам так, чтобы оно не сорвалось под тяжестью тридцати тонн. Все это приходилось проделывать, лежа на траве. Когда со всеми приготовлениями было покончено, поручник поднялся и, встав напротив люка механика, показал обеими руками, что можно ехать.
Зарокотал мотор. Отбежав в сторону, они смотрели, как медленно начинают ползти гусёницы, вдавливают бревно в грязь, тянут его под себя вниз. Прошла минута, и уже казалось, что и это не поможет, как вдруг дрогнула антенна на башне, сама башня, мотор заревел басом и стальной зверь двинулся сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее вверх и вперед.
Елень забежал вперед, подождал, когда Семенов подал ему знак, что бревно появилось сзади, сложил перед собой руки крест-накрест, и танк остановился.
Засучив рукава, они высвободили трос, сняли бревно, закрепили снова и то и другое на танке, вымазавшись в липкой торфянистой грязи.
— В машину!
Вытерев паклей грязь с рук, забрались в танк, заняли свои места. Едва Янек успел подключить свой шлемофон к рации, как услышал в наушниках их собственное шифрованное название:
— «Граб-один», «Граб-один», вы слышите?
В этом голосе он без труда узнал баритон генерала.
Их танк, стоящий на открытом лугу, можно было заметить издалека, и невидимый командир бригады достал до них «длинной рукой» радиоволн.
— Я — «Граб-один», вас слышу.
— Вы проиграли этот бой, — ответили наушники. — Ждите на месте. Наши уже закончили учения, сейчас вернутся. Можно выйти из машины.
Кос переключился на переговорное устройство и в тот момент, когда механик уже хотел трогать, передал поручнику приказ генерала.
— Выключай мотор! — скомандовал Семенов и открыл верхние люки.
Они могли выйти из машины, растянуться в траве на солнце, но почему-то никто не торопился сделать это. Василий и Густлик присели на ящиках со снарядами по обе стороны основания орудия. Григорий повернулся на своем сиденье лицом к спинке. А Янек, только сейчас почувствовав, что все это время ему мешали возвращенные Лидкой енотовые рукавицы, вытащил их, теперь уже совсем ненужные, из-за пояса и швырнул в угол, где было место Шарика. Он сдвинул один наушник, чтобы слышать, о чем говорят остальные, но поворачиваться не стал.
— Черт побери! Проиграли. Сам генерал сказал: “Граб-один”, вы проиграли». И все из-за этого проклятущего рва, — злился Густлик.
— Вроде прокисшим вином опился. Тьфу! А если б в бою? Значит, на одну пушку меньше, на два пулемета, на целый танк... Нехорошо, когда конь под джигитом перед битвой падает; нехорошо, когда танк в болоте сидит. — Григорий теребил свои черные волосы. — Нехороший ров, стенки мягкие, как из теста. Сзади едешь, пыль глаза застилает. Если б не эта пыль, мы бы левее рва вышли и все хорошо было бы. A-а, все равно: много говорить, мало говорить, а виноват плютоновый Саакашвили.
— Погоди. Признание — это еще не доказательство вины, — возразил Семенов и спросил, неизвестно к кому обращаясь, то ли к себе, то ли к кому-то из членов экипажа: — А откуда эта пыль взялась?
— Да те, черти, выскочили раньше времени, как на пожар понеслись.
— Они раньше или мы позже? — продолжал поручник.
— Они-то вовремя, а мы позже, потому и пыль, — сказал механик, помолчал немного и спросил: — Радио барахлило, что ли? Может, прием плохой был?
— Нет, я слышал, хорошо слышал с самого начала...
Поручник, словно не обращая внимания на 70, что говорит радист, достал из внутреннего кармана большие плоские часы на цепочке, повернул их циферблатом вниз и ногтем открыл крышку. На ней ровными буквами было выгравировано: «Тацинская» и дата «24.12.1942».
— Видите?
— Надпись, — сказал Янек и наклонился, чтобы прочесть.
— Надпись не важна. Не об этом речь. — Семенов закрыл крышку пальцем.
— А что смотреть? Часы как часы, — пожал Елень плечами.
— Кировские часы, — подтвердил Саакашвили. — Хорошие часы.
Поручник вынул из-под клапана кармана иголку и, осторожно приблизив ее к механизму, остановил маятник. Маленькое колесико из серебристого металла замерло, а вместе с ним и все остальные, большие и поменьше, соединенные друг с другом зубчиками. Тиканье прекратилась, и все ощутили тишину. Смотрели еще с минуту на часы, ничего не понимая. Елень открыл рот, закрыл опять, потом наконец произнес:
— Стоят.
— Вот именно, — подтвердил Семенов. — Стоило только на секунду удержать одно маленькое колесико, как часы остановились.
Саакашвили перестал теребить волосы, посмотрел на свои руки и вернулся к механизмам, будто его там вдруг что-то заинтересовало.
Елень понял немного позже, в чем дело, и, вспомнив, что Кос не договорил, повернулся к нему.
