С детских лет, когда Степана увозили в Самару в детдом, через маленькое окошко вагона телятника, он был поднят на руки выше к воздуху, он увидел впервые в жизни паровоз и полюбил его навсегда. Он на всю жизнь запомнил ту летнюю картинку, отпечатавшуюся в памяти словно фотография. Толпу людей, спешащую попасть в простой вагон и занять лучшие места. Крик, давку, строгого кондуктора в форме. Чуть поодаль, красивый, зеленый вагон. Важного генерала с саблей, при орденах и в буденовке. Плачущую женщину с девочкой на руках. Их момент прощания. Духовой оркестр. Цветы. Солнце. Шипение паровоза, удаляющиеся вагоны. Все это предстало перед его взором как будто наяву. Он помнит, тогда его охватила до слез, мальчишечья зависть и грусть, к тем, кто уехал в красивом поезде.
Его поставили на пол, и чтобы не ревел, он был самый маленький из всех новых детдомовцев, сунули в руки большой пупырчатый огурец и кусок ржаного хлеба. Это было давным-давно, кажется, ему шел тогда шестой год. Конечно, он видел позже поезда, особенно, когда призвали в Красную Армию, когда началась война, но просто, спокойно смотреть и любоваться мощью паровоза и всего поезда, ему не приходилась, ни разу.
Это был первый случай, когда он находился вблизи паровоза. Он бы рад такому случаю. Он искренне был рад, что скоро поедет в мягком пассажирском вагоне в Берлин. Он отчаянно ждал этого момента.
Паровоз уже был подцеплен к пассажирско-санитарному составу, и проходил последнюю проверку перед отходом. Суровый машинист в черной одежде выглянул через окно и дал предупредительный свисток, выпустил пар. Мастеровые с длинными молоточками под присмотром жандарма обстучали буксы. Санитары заносили в вагоны последних раненых. Редкие отпускники, среди них не только офицеры, но и солдаты, и сержанты Вермахта, стоя на перроне, докуривали дешевые сигареты. Прошло охранное отделение поезда к полуплатформе, прицепленной за паровозом, где уже находился пулеметный расчет.
Криволапов стоял возле паровоза, смотрел на него и улыбался. Улыбался этому великану, улыбался весеннему солнцу, улыбался потому, что был молод и здоров, потому что получил воинское звание младший сержант и был награжден высокой наградой. На какое-то время, глядя на паровоз, он задумался о своей жизни, о своей нелегкой сиротской судьбе. 'Вот оно как бывает, 'кому лютый враг, а кому и мать родная'. Разве так бы у него жизнь сложилась, если бы родителей не расстреляли? Если бы не прискакали на тачанках, сволочи красные...? Из рассказа тетки знает, что окружили их Осиновку, что в Курдюковской волости на Тамбовщине жидобольшевики и потребовали выдать селянам восставших крестьян. Те, ни в какую, нет, мол, у нас бандитов в селе. Тогда отобрали 60 человек заложников, в том числе и его родителей, а он у матери на руках к груди припал, и выставили охрану. Два часа политкомиссары дали время на раздумье и предупредили, не выдадут бандитов, расстреляют первую партию заложников. Никто в это не хотел верить. Как можно было без вины виноватыми сделать. Прошло время, вывели 21 человек, зачитали постановление и расстреляли... — У Степана навернулась слеза от воспоминаний,— ничего ведь не чурались гады, хотели и его малютку положить у стенки сарая. Тетка в ногах валялась, еле упросила оставить живым'.
-Унтер-фельдвебель! — вдруг кто-то резко позвал Криволапова. Но, Степан так задумался, что не обратил внимание на окрик. -Унтер-фельдвебель, кто-то второй раз окликнул его и постучал по плечу. Он обернулся и обомлел, рядом, напротив, стоял патрульный наряд жандармерии. Степан вытянулся во 'фрунт'.
— Хватит глазеть на паровоз, как белая ворона, сержант, — с усмешкой произнес начальник патруля. — Иди, занимай свое место, счастливчик. Через 20 минут отправление.
-Что? Что вы сказали? — промямлил на немецком языке Криволапов, не понимая дословно офицера и оглядываясь по сторонам, где может быть майор Ольбрихт.
-Что вы крутитесь унтер-фельдвебель, словно в штаны наложили. Предъявите ваши документы, — потребовал лейтенант, обратив внимание, что тот говорит с непонятным акцентом. Патрульные солдаты с сытыми, обветренными лицами тоже насторожились, и направили автоматы на испуганного танкиста.
Криволапов, волей судьбы прибившийся к Францу Ольбрихту и став сержантом, одев, форму врага, без него чувствовал себя совсем одиноким и терялся, когда к нему обращались немцы, особенно при выполнении служебных обязанностей. Он их, практически не понимал и, готов был, либо бежать от страха, либо разрядить в них всю автоматную обойму, чтобы подавить этот страх. Вот и сейчас он, подав свои документы офицеру, зная их безупречную натуральность, скользнул рукой к кобуре, где имел свое законное место Вальтер 34, -подарок его благодетеля. -Где же все-таки майор Ольбрихт? Стоял ведь на перроне у вокзала, прощался с адъютантом Ремеком, — сверлила одна единственная мысль в голове Степана.
-Следуйте за мной унтер-фельдвебель, для выяснения обстоятельств, — начальник патруля указал рукой в сторону полицейского участка.
-Nein! Nein! -возразил Криволапов. — Никуда я не пойду, господин лейтнант. Хоть убейте, не пойду, — заголосил Степан. — Я денщик майора Ольбрихта и охраняю его 'коффер'.
-Вы русский! — панически вскрикнул офицер,— 'партизанен'— и схватился за пистолет. — Арестовать его.
-Гер майор! Майор Ольбрихт! Помогите! Караул! Убивают! — заорал еще громче Криволапов, сопротивляясь патрульным солдатам, которые выкрутили ему руки и повалили лицом на отпускной чемодан 'Большая Германия'.
Вокруг патруля стали собираться редкие зеваки из среды отпускников солдат и сержантов. Не зная причины потасовки отдельные из них, а это были, конечно, танкисты, встали на защиту Криволапова.
— Смотри, Ганс, завалили нашего танкиста тыловые крысы.
-Да, вижу Отто, ты посмотри на них, на их морды. Сало, яйко, млеко — пройдут по домам, вот тебе и пасхальный подарок, а вечером кино, шнапс и проститутки. В окопы их, вшей кормить. Зажрались мерзавцы.
— Эй, колбасники, — бросил безбоязненно длинноногий Ганс, — отпустите танкиста. Три на одного — не честно.
-Господин лейтнант, — поддержал друга Отто, — отпустите танкиста, кавалера железного креста.
-Разойдись по вагонам! — спокойно, но строго, осадил говорливых отпускников начальник патруля, — и, не обращая внимания на ропот толпы, добавил, — сдам вас начальнику жандармерии, и Рейх не досчитается двух младенцев, вами зачатых в отпуске.
-Отставить, лейтнант! — раздался вдруг издали грозный окрик Ольбрихта, который прихрамывая, опираясь на трость, спешил к Криволапову. — Вы что себе позволяете офицер! Что вы здесь устроили самосуд, — налетел как коршун Франц, на начальника патруля подойдя ближе. Толпа тут же расступилась, пропуская грозного майора. — Это мой денщик, он охраняет мои вещи, мой чемодан.
