– Нет, я только комсомолка. Очевидно, мне политика в маминой утробе опостылела. Разумеется, я за правое дело, но без пены у рта. Испугались? – Полина посмотрела на Андрея лукаво прищуренными глазами.
– Что вы? Признаться, я ожидал, что вы – дочь врача или инженера… По манерам, так сказать.
– Вы правы, среди революционеров и членов их семей мало культурных и образованных, – кивнула Полина. – Папа мой по происхождению – потомственный пролетарий, в молодости работал на стекольной фабрике. Рано ушел в борьбу, далее – тюрьма, каторга, подполье. В эмиграции был вынужден учиться, чтобы стать более полезным партии. Да и жене нужно было соответствовать!.. Они познакомились в 1898 году, а поженились только в Австрии, когда мне было тринадцать лет.
– Мама тоже сидела в тюрьмах? – осторожно поинтересовался Андрей.
– Один раз, за агитацию рабочих Путиловского завода. Потом родилась я, а с ребенком на руках не до агитации… Слушайте, хватит обо мне, расскажите о себе что-нибудь, – предложила Полина.
– Например? – сделал серьезное лицо Андрей.
– О своей семье, о том, как пришли в революцию, где воевали.
Андрей уперся взглядом в красный горизонт и начал «историю Рябинина». Он скучно поведал о «родной Казани», «покойнице матери», о своем «мещанском происхождении», учебе в университете, германском фронте и о том, как «по убеждениям» записался в Красную армию.
– …Биография у меня скромная, похожая на миллионы других, – закончил Андрей.
– Скромничаете! – погрозила пальчиком Полина. – Вы же герой войны, орденоносец. Таких немного.
– Я выполнял долг, – сухо ответил Рябинин.
Полина посмотрела ему в глаза. Он почувствовал их теплоту, и в душе его запели радостные струны.
– Полина, послезавтра суббота. Что вы намереваетесь делать?
– Выходные мы проводим за городом, на даче. Хотите поехать со мной? – вдруг предложила она. – Там чудесная природа, речка!
– А ваши родители? – замялся Андрей.
– Бросьте! Родители будут рады – у меня немного друзей, и я часто скучаю. Мама очень славная, и папе вы понравитесь. Решайтесь! – нетерпеливо и бойко уговаривала Полина.
– Право, не знаю, – выдавил Рябинин, ему все же было неловко.
– Да не думайте вы о моих стариках! – воскликнула Полина. – Они сами по себе, уедут на дачу завтра, а мы приедем утром в субботу, отец пришлет машину. К вечеру вернемся домой и пойдем в кинематограф, а?
Андрей заразился ее планами:
– Давайте попробуем. Что от меня требуется? Каков «план кампании»?
– Ничего не требуется. Придете к девяти на Дзержинского, сорок два, к воротам. Внутрь не входите, там охрана приставучая. Я выйду, авто будет ждать, сели и поехали! – объяснила Полина.
«Охрана, автомобиль… Кто же ее отец? Уж не сам ли Луцкий?» – бешено соображал Рябинин. Он вспомнил огромный портрет на здании губкома: «Это наверняка Луцкого портрет. Впрочем, сходства нет. Кто же? Ладно, неважно, мало ли видных партийцев в городе?»
– Договорились, – вслух произнес Андрей.
– Славненько! – Полина хлопнула в ладоши и, поглядев на темное небо, спохватилась. – Ой, солнце село! Пора расходиться. Ночами жутковато, идемте.
Они зашагали к выходу из парка. На фонарных столбах уже зажглись электрические лампы.
Дом Полины, солидный трехэтажный особняк за чугунной оградой, действительно был недалеко. У ворот стоял красноармеец с винтовкой.
Андрей и Полина пожелали друг другу спокойной ночи и расстались под взглядом равнодушных казенных глаз.
* * *
Было уже поздно, но спать не хотелось. Полина села за стол и открыла дневник: «Восьмого мая 1924 года. Решила вернуться к моим забытым на целый месяц запискам. В последнее время ничего примечательного не случалось, кроме привычной суматохи в преддверии Первомая. Сегодня же произошла забавная встреча – познакомилась я (на улице! Позор!) с неким Андреем Рябининым, личностью открытой и прекрасной своей армейской героикой, но вместе с тем обладающей тонким умом и образованностью.
В наших пенатах подобные кавалергарды давно перевелись, обросли животиками и поблекли. Невольно Андрей напомнил мне отца в 1918 году – красивого, подтянутого, полного революционной романтики. Смешно мечтать о чем-либо, но Андрей мне приятен. Да и просыпается иногда во мне здоровый первобытный авантюризм – благо, на дворе бушует весна, и хочется чудесных и дурашливых приключений! (Oh, Mein Gott, как все это глупо)».
Глава XI
В половине девятого утра директор Трофимов проводил планерку с руководителями подразделений. Подводились итоги недели, ставились задачи на следующую трудовую пятидневку. В конце заседания Трофимов зачитал приказ о создании комиссии по расследованию «несовместимой с должностью совработника деятельности гражданина Невзорова С.И., исполняющего обязанности начснаботдела завода „Красный ленинец“. В комиссию вошли: предзавкома Гавришин, окружной оперуполномоченный уголовного розыска Дробышев и главный инженер Бехметьев. Возглавить комиссию предстояло секретарю партячейки завода Михееву. Сам Невзоров, тридцатилетний молодчик с испитым лицом, молча сидел в сторонке. Зачитав приказ, Трофимов объявил планерку оконченной. Люди стали расходиться к рабочим местам.
Рябинина остановил партсекретарь Михеев:
– Наслышан о ваших успехах, Андрей Николаевич. Нам не довелось познакомиться, – он подал Рябинину руку, – Алексей Степанович! Вы определили состав бригады для подготовки зала губкома к партконференции?
– Список подготовлен. Выезжаем через час, сбор – у ворот цеха, – ответил Андрей.
* * *
В десять часов у ворот столярного цеха со скрежетом остановился заводской «гочкисс». В кузов полезли Сергунов, Ковальчук и Заправский из редколлегии комсомольской ячейки. На пассажирское место («для политического руководства») забрался Михеев. Андрей сел вместе со своими рабочими – в кузов грузовика.
Зал, где предполагалось провести конференцию губернской парторганизации, был огромным и светлым, на пятьсот посадочных мест. Михеев тут же «определил задачу»: выявить поломанные кресла, осмотреть пол и сцену, подумать об украшении помещения. Отметив важность исторического момента и призвав товарищей к сознательности, Алексей Степанович удалился.
– Ступай, перерожденец, без тебя управимся, – буркнул вдогонку Михееву Ковальчук и вместе с Сергуновым принялся осматривать кресла, занося неисправности в блокнот.
Рябинин и Заправский прохаживались, обсуждая варианты оформления зала. Остановились на хвойных гирляндах, перетянутых кумачовыми лентами. Портреты Ленина и Троцкого, прикрепленные к алому бархату занавеса, решили освежить. Заправский предложил подвесить над сценой разноцветную светящуюся гирлянду, но Андрей возразил – не Новый год. Двери и окна договорились покрасить и задрапировать бархатными гардинами цвета бордо.
Через час все четверо собрались для подведения итога. Сергунов высчитывал количество пиломатериала и краски, Ковальчук объявил о необходимом для ремонта числе работников. Андрей делал пометки, попутно отвечая Заправскому:
– …Гирлянду изготовит и повесит комсомольская ячейка, так и скажи Самыгину. Заодно вымоете пол после ремонта.
Его указания прервал шум в коридоре. Двери распахнулись, и в зал втянулась толпа ответственных работников губкома. То, что они были «ответственными», не вызывало сомнений – их лица были озабочены проблемами государственной важности, многие несли под мышкой крокодиловые портфели.
Во главе группы чиновников выступал высокий человек средних лет. В молодости он, несомненно, был красив, но к сорока отяжелел, хотя и сохранил былую стать. Широкие плечи облегал легкий полувоенный костюм – белый хлопчатобумажный пиджак с накладными карманами. Под ним виднелась белоснежная сорочка и черный с золотой искрой галстук. Широкие светлые брюки ниспадали на изящные французские туфли.
Андрей понял, что это и есть Луцкий, секретарь губкома партии.
Луцкий озирался по сторонам и улыбался, под темными усами блестели ровные крепкие зубы.
– Товарищи с «Красного ленинца», оборудуют зал к конференции, Григорий Осипович, – пояснил ему кто-то из спутников.
– Понятно-понятно, – скороговоркой бросил секретарь и приблизился к Андрею. – Вы старший?
– Так точно. Начальник столярного цеха Рябинин. Проводим осмотр помещения для определения объема работ.
Луцкий с интересом разглядывал Андрея. Высокий загорелый брюнет с орденом Красного Знамени был ему незнаком.
– Как ваша фамилия? – нахмурился Луцкий, что-то припоминая.
– Рябинин, товарищ секретарь губкома, – повторил Андрей.
Небольшого роста человек с портфелем поднялся на цыпочки и зашептал Луцкому на ухо.
– Ах, Рябинин! – рассмеялся Луцкий. – Товарищи, это и есть лучший стрелок завода «Красный ленинец»! Да-да, тот самый Рябинин, который затеял пальбу в порту.