Риффенах: «Что они вынуждены отправиться за море, чтобы последовать за своими вассалами и управлять ими, а то в противном случае их вассалы, вернувшись домой, откажутся им покоряться…»
Рыцарь: «Как мало веры!.. А разве прелаты не покидают свою паству, свои кафедры?..»
Риффенах: «Чтобы приобрести бенефиции на Востоке».
Рыцарь: «Но низшее духовенство ведь не может же питать подобной надежды?»
Риффенах: «Монахи?.. Они рады уже тому, что расстанутся с монастырской скукой и будут есть хлеб новой выпечки».
Рыцарь: «Белое духовенство ежедневно стекается под священное знамя…»
Риффенах: «Они бегут от публичного покаяния».
Рыцарь: «А разве не следует считать достаточно суровым наказанием то, что идут в странствие босыми?»
Риффенах: «Это они делают по недостатку денег, не будучи в состоянии купить себе ни сандалий, ни башмаков…»
Рыцарь: «Сир Риффенах, да неужели же ты будешь постоянно высмеивать служителей Бога? Ты не хочешь видеть их самоотвержения! Неужели ты будешь упорствовать в своем грехе долее, чем разбойники, которые покидают свои леса и пещеры, чтобы сражаться и погибать под знаменем Христа?»
Риффенах: «И это мне совершенно понятно: они бегут от виселицы… Да неужели же ты серьезно думаешь, что Риффенах настолько глуп, чтобы идти за этими стадами в Сирию, как будто в Германии недостанет могил для всех? Неужели ты думаешь, что я брошу свое имущество на разграбление тем из моих благородных соседей, которые, разумеется, очень желали бы моего удаления! Клянусь белой дамой замка Розенберг, прошло то время, когда достаточно было присутствия черной рясы да бритой головы, чтобы оторвать целые народы от их домашних очагов. Теперь мы знаем, как управлялись, как жили тогда эти ревностные друзья Бога!.. Между защитниками Сиона царили грехи Вавилона. Вожди их все время ссорились друг с другом из-за честолюбия, сварливости и стремления к роскоши; если они и соединялись, то для того только, чтобы избивать грязных жидов. А разве не служили они идолам, когда шли в поход в предшествии козы и гуся?[37] Все это для того, чтобы питаться чертополохом, погибать от нищеты на Сирийских равнинах и не иметь иного савана, кроме заржавевшего вооружения! Нет, Риффенаха не надуешь… Он не пойдет на защиту того дела, которое бросил сам Петр Пустынник, когда покинул армию христиан в Антиохии, дезертировал, как ворон из ковчега! Нет! Этих примеров для меня достаточно, и никогда Риффенах не подвергнется той болезни, которую можно назвать крестоманией».
«Анафема нечестивцу! — вскричал тевтонский рыцарь. — Да воскреснет Бог и расточатся враги его! Довольно слушать богохульства… Крестомания! Сир Риффенах, ни грехи твои, ни твое упорство в них не отпустятся тебе… Я ухожу, я покидаю твой замок, как Лот покинул Содом и Гоморру. Я предаю твою душу, эту десятину сатаны, силам ада!»
Сказав это, он вышел из залы. За дверью он нашел стражу, которая была так же молчалива, как ее протазаны. Стража проводила его до решетки, которая поднялась и сейчас же опустилась позади рыцаря.
«Мюнстерский герцог, — говорил про себя сир Риффенах, сидя один в своей хрустальной зале, — спятил с ума. Он всегда, бедняга, отличался слабым умом и легкомыслием; в противном случае он не обманулся бы… Да сходил ли когда-либо на землю Христос? Может быть… да… Простаки, они мечтают, что Средиземное море высохнет, чтобы они могли пройти по дну его в Сирию. Ха-ха-ха! Удивительно я весел сегодня вечером!.. А все-таки герцог смутил меня своими предсказаниями… Как горели его глаза! Они сверкали, как уголья в этом камине»…
Взглянув машинально в камин, сир Риффенах вдруг увидел, что его задняя стена краснеет и делается прозрачной, как хрусталь… Вот показался рыцарь в черных доспехах, с опущенным забралом, и стал его манить к себе рукою.
Побуждаемый непобедимой силой, сир Риффенах повиновался. Пройдя по угольям, как будто по траве, он подошел к черному рыцарю, который взял его за руку и углубился с ним в какую-то мрачную галерею. Сир Риффенах пытался несколько раз говорить, но его язык производил лишь какие-то невнятные звуки, как язык немого, заблудившегося на ярмарке. Внезапно открылась дверь, и перед ним предстало такое зрелище, от которого Бог хранит даже наших врагов.
В глубине огромной залы, устланной белеющими костями, со стенами, затянутыми паутиной и крыльями летучих мышей, возвышался железный алтарь, на котором горели голубоватым пламенем серные свечи. Вокруг него стояли рядами 666 рыцарей в черных доспехах, с опущенными забралами, точь-в-точь как у спутника сира Риффенаха. Возле алтаря стоял скелет, одетый в черную далматику[38] без креста, а рядом с ним — человек с рыжей бородою, в сером полукафтане, в голубой обуви и в шапочке, убранной лентами огненного цвета…
Вдруг послышался звук пастушьего рожка, засвистал ветер, послышались громовые удары, хрюканье свиней. Забрало у каждого из 666 рыцарей поднялось, обнаружив смуглые лица, клыки и пасти, из которых, как и из ушей, напоминающих медвежьи, вылетали пламя и дым. У каждого обнаружился сзади длинный, пушистый хвост, а на руках и ногах появились широкие когти, испускающие пламя. Та же самая перемена произошла и со спутником сира Риффенаха. Подняв верх правую руку, спутник Риффенаха произнес следующее: «Царство сатаны торжествует и враги его расточились! Оно считает одним бойцом более, а Церковь одним бойцом менее. Сир Риффенах, новый ангел мрака! Да будет смерть с тобою, да шествует она около тебя, против врагов сатаны. Воин ада, прими этот знак, и пусть при одном взгляде на него уничтожаются все воины Христовы!»
И на то же самое плечо, на которое крестоносцы возлагали символ искупления, он положил свои пылающие когти. Пожираемый огнем до самых костей, сир Риффенах испустил страшный крик и попытался бежать…
В это время послышалось пение петуха, и все исчезло. Риффенах увидел себя сидящим в своей хрустальной зале. На его крик сбежались слуги. Они вообразили, что на него напали убийцы.
«Это — он… это — он, — проговорил Риффенах коротким, отрывистым голосом, как умирающий. — Я его хорошо видел… Это — сатана, сам сатана… О, как он сжал мою руку своею! Его глаза пылали, как угли в горне… Он назвал меня бойцом ада!»
«Вероятно, вы видели дурной сон?» — спросил у него почтительно мастер Кольб.
«Сон? — возразил Риффенах. — Нет, не сон! Он сказал: приими этот знак, и знак здесь… я его чувствую… он жжет, он пожирает меня… Кольб, Кольб, и вы, Тоберн и Глабер, снимите, сорвите с меня табар… Вы видите что-нибудь на правом плече?»
Кольб, Тоберн и Глабер безмолвствовали и переглядывались между собою, леденея от ужаса. Тогда сир Риффенах сам схватил два серебряных зеркала и, поместив их друг против друга, увидел на своем правом плече следы сатанинских когтей.
«Бог проявляется, — сказал он после нескольких минут молчания. — Бог проявляется… Его голос слышится мне… Буду повиноваться, если еще не ушло время… Тоберн, пусть оседлают моего боевого коня… пусть поднимут решетку… я отправляюсь один!»
И сир Риффенах помчался по направлению к замку пфальцграфа, где он надеялся встретить Мюнстерского герцога, чтобы просить его быть своим крестным отцом по Крестовому походу.
Он был так углублен в свои думы и в свои воспоминания обо всем виденном при дворе сатаны, что совершенно сбился с дороги, ведущей к парому, и забрался в незнакомое место на берегу реки. Когда он остановился в нетерпении у берега, ему показалось, что на противоположном берегу мелькает между прибрежными ивами принадлежащий герцогу белый плащ с черным крестом.
«Должно быть, он заблудился, как и я? — заговорил сир Риффенах сам с собой. — Вероятно, он отыскал здесь брод…»
И среди безмолвия он крикнул: «Перейти можно?»
«Можно!» — ответило эхо.
«Здесь?»
«Здесь…»
Пустив лошадь, которая фыркала и пятилась, как будто видела перед собою василиска, сир Риффенах ринулся в волны и более уже не показывался…
Заключение
Перед вами развернулась в главнейших чертах картина, изображающая средневековый замок и его обитателей.
Вы несколько знакомы теперь не только с внешностью обитателя средневекового замка, не только с его привычками и образом жизни, но также и с духовной стороной его жизни. Не увлекаясь слишком воображением, которое склонно приукрасить все, относящееся к рыцарской поре, мы должны признать, что обитатели средневековых замков заключали в себе смесь самых противоречивых качеств. Они были отважны и в то же время суеверны, а следовательно, порой боязливы; они горячо веровали, но в любой момент были не прочь сопоставить требования веры с земными прелестями и отдать предпочтение последним; они клялись исполнять идеальные требования рыцарства и в то же время совершали самые жестокие, самые несправедливые поступки.
