– Я так сказал?
– Лу, – сказал Декс, – сыграйте со мной.
– Это несправедливо. Играть должна Джин, – сказала Лу.
– Невозможно! – сказала Джин. – Ли, сделаем круг до обеда.
– А когда здесь обедают? – запротестовал Декс.
– Меньше, чем через час, – сказала Джин. Она взяла меня под руку и потянула к гаражу.
– Возьмем машину Декса? – сказал я. – Она стоит первой от входа, это удобнее.
Она не ответила. Она очень крепко сжала мою руку и еще ближе подвинулась ко мне. Я силился говорить о всякой ерунде; она по-прежнему ничего не отвечала. Она отпустила мою руку, чтобы сесть в машину, но, как только я сел рядом, она пристроилась предельно близко ко мне, оставив мне минимальную возможность владеть рулем. Я выехал и спустился по аллее. Ворота были открыты, я свернул направо. Я не знал, куда ведет дорога.
– Как выехать из города? – спросил я Джин.
– Все равно, как… – прошептала она. Я взглянул на нее в зеркальце. Она закрыла глаза.
– Послушайте, вы слишком долго спали, – настойчиво заговорил я, – и это вас утомило.
Она выпрямилась резко, словно сумасшедшая, и схватила меня обеими руками за голову, чтобы поцеловать. Я предусмотрительно затормозил – это значительно снижает видимость.
– Поцелуйте меня, Ли…
– Подождите хотя бы, пока мы выедем из города.
– Мне все равно, ну их. Пусть они все об этом знают.
– А ваша репутация?
– Вы не всегда помните о ней. Обнимите меня.
Целоваться можно, ну, пять минут, но не мог же я заниматься этим все время. Спать с нею, переворачивать ее так и эдак – это я согласен. Но не целоваться. Я отстранился.
– Будьте паинькой.
– Поцелуйте меня, Ли. Пожалуйста.
Я увеличил скорость, повернул в первую улицу направо, потом налево; я пытался встряхнуть ее, чтобы она меня отпустила и вцепилась во что-нибудь другое; но это нелегко сделать, когда ведешь паккард. Он был непоколебим. Джин воспользовалась этим, чтобы снова обнять меня обеими руками.
– Уверяю вас, чего только не расскажут о вас в этих краях.
– А я бы хотела, чтобы нарассказали еще больше. Все будут так раздражены, когда…
– Когда?
– Когда узнают, что мы поженимся.
Господи Боже святый, черт возьми, куда клонила эта девица! Есть такие, на которых это действует так же, как валерьянка на кошку или дохлая жаба на фокстерьера. Они бы приставали с этим делом всю свою жизнь.
– Мы поженимся?
Она склонила голову и поцеловала мою правую руку.
– Конечно.
– Когда?
– Сейчас.
– Ну, не в воскресенье же.
– Почему? – сказала она.
– Нет. Это – идиотизм. Ваши родители не будут согласны.
– Мне это безразлично.
– У меня нет денег.
– Достаточно для двоих.
– С трудом хватает мне одному, – сказал я.
– Родители дадут мне денег.
– Не думаю. Ваши родители меня не знают. Да и вы не знаете меня, ведь так?
Она покраснела и спрятала лицо на моем плече.
– Вот и нет, я знаю вас, – прошептала она. – Я могла бы описать вас по памяти – целиком.
Я решил посмотреть, как далеко это может зайти, и сказал:
– Масса женщин могли бы описать меня подобным образом.
Она не прореагировала.
– Мне это безразлично. Больше они этого делать не будут.
– Но вы ничего обо мне незнаете.
– Я не знала ничего о вас. Она стала напевать песню Дюка с таким названием.
– Вы и сейчас знаете не больше, – заверил я ее.
– Тогда расскажите мне, – сказала она, перестав петь.
– В конце концов, – сказал я, – не знаю, как я мог бы помешать вам выйти за меня замуж. Вот разве если уеду. Но мне не хочется уезжать.
Я не добавил: «пока не получил Лу», но именно это я хотел сказать. Джин приняла все за чистую монету. Эта девица была в моих руках. Надо было ускорить ход дела с Лу. Джин положила голову мне на колени, а сама пристроилась на краю сиденья.
– Расскажите мне, прошу вас, Ли.
– Хорошо, – сказал я. Я сообщил ей, что родился где-то в Калифорнии, что у отца моего были шведские корни, и отсюда – мои белокурые волосы. У меня было трудное детство, потому что родители мои были очень бедны, и в возрасте девяти лет, в самый разгар депрессии, я играл на гитаре, чтобы зарабатывать на жизнь, а потом мне повезло: я встретил одного типа, когда мне было четырнадцать лет, он заинтересовался мною, увез меня с собой в Европу, Великобританию и Ирландию, где я провел десять лет.
Все это были бредни. Я действительно десять лет прожил в Европе, но не в таких условиях, а всем, чему я научился, я был обязан лишь самому себе и библиотеки типа, у которого я работал в качестве слуги. Я не сказал ей ни слова и о том, как этот тип обращался со мной, зная, что я негр, ни о том, что он делал, когда его приятели не заходили повидать его, ни о том, как я расстался с ним, заставив его подписать чек для оплаты моего путешествия обратно и прибегнув для этого к специфическим знакам внимания.
Я рассказал ей кучу чепухи о моем брате Томе, и о малыше, и как он погиб в результате несчастного случая; считали, что не обошлось без негров, эти типы – большие притворщики, это раса прислужников, и что одна мысль приблизиться к существу с другим цветом кожи делает меня больным. Итак, я вернулся, и обнаружил, что дом моих родителей продан, брат мой Том – в Нью-Йорке, малыш в шести футах под землей, и тогда я стал искать работу, и я обязан этим местом в книжной лавке другу Тома; это-то было правдой.
Она внимала мне, как проповеднику, а я знай наяривал; я сказал ей, что считаю, что ее родители не согласятся на наш брак, потому что ей нет еще двадцати лет. Но ей только что исполнилось двадцать, и она могла обойтись без согласия родителей. Но я мало зарабатывал. Она предпочитала, чтобы я сам зарабатывал деньги – и честно, и ее родители, конечно, полюбят меня и найдут мне более интересную работу на Гаити на одной из своих плантаций. Тем временем я пытался как-то сориентироваться и наконец выбрался на дорогу, по которой прибыли мы с Дексом. Пока что я вернусь к своей работе, и она приедет повидать меня на неделе; мы как-нибудь устроимся, чтобы рвануть на Юг или провести несколько дней в какомнибудь местечке, где нам никто не помешает, а потом вернемся уже женатыми, и дело будет сделано.
Я спросил ее, скажет ли она об этом Лу; она сказала – да, но не о том, что мы делали вместе; говоря об этом, она опять возбудилась. К счастью, в это время мы уже приехали.
XV
Послеобеденное время мы провели кое-как. Погода была хуже, чем накануне. Настоящая осенняя погода; я поостерегся играть в бридж с друзьями Джин и Лу; я помнил советы Декса; момент был неподходящий, чтобы бросить на ветер те несколько сотен долларов, что мне удалось скопить; в сущности, эти типы мало беспокоились, будет ли у них пятью-шестью сотнями больше или меньше. Им хотелось убить время.
Джин то и дело кидала на меня взгляды по поводу и без повода, и я сказал ей, воспользовавшись минутой наедине, чтобы она была поосторожнее. Я еще потанцевал с Лу, но она была настороже; мне не удалось направить разговор на достойный сюжет. Я почти полностью оправился после ночи и опять стал возбуждаться всякий раз, как смотрел на ее грудь; она, правда, дала немного себя потискать, пока мы танцевали. Как и накануне, друзья уехали непоздно, и мы остались вчетвером. Джин уже не держалась на ногах, но хотела еще и еще; мне стоило немалых усилий уговорить ее подождать; к счастью, усталость оказала свое действие. Декс продолжал налегать на ром. Мы поднялись к себе около десяти часов, и я почти сразу спустился, чтобы взять какую-нибудь книгу. Мне не хотелось вязаться с Джин, а спать хотелось недостаточно.
А потом, войдя к себе в комнату, я застал на своей кровати Лу. На ней было то же дезабилье, что и вчера, а трусики – другие. Я не прикоснулся к ней. Закрыл на ключ дверь в комнату и дверь ванной и лег, словно ее здесь и нет. Когда я снимал с себя шмотье, я услышал, как участилось ее дыхание. Улегшись в постель, я решил с ней заговорить.
– Сегодня вас не хочется спать, Лу? Могу я что-нибудь сделать для вас?
– Уверена, что теперь вы не отправитесь к Джин, – ответила она.
– Что заставляет вас полагать, что я был у Джин прошлой ночью?
– Я слышала вас, – сказала она.
– Вы меня удивляете… Я ведь ни капли не шумел, – насмешливо сказал я.
– Почему вы закрыли обе двери?
– Я всегда сплю с закрытыми дверьми, – сказал я. – Не оченьто стремлюсь проснуться рядом неизвестно с кем.
Она, наверно, надушилась с головы до ног. Пахло от нее на расстоянии километра, и макияж ее был безупречен. Она была причесана, как накануне, – волосы разделены пробором; мне стоило лишь протянуть руку, чтобы взять ее, как спелый апельсин, но я имел предъявить ей небольшой счетец.
– Вы были у Джин, – уверенно сказала она.
– В любом случае, вы меня выставили за дверь, – сказал я. – Это все, что я могу припомнить.
– Мне не нравятся ваши манеры, – сказала она.
