— Жуткая семейка, — поежился Степан, растерянно глядя куда-то перед собой, — Что делать будем с девчонкой? Расскажем?
— Обязательно. Пусть знает, откуда беды ждать.
— А не жалко: детская психика и все такое.
— Ну, не знаю, — засомневалась я. В чем-то он был прав. Яблоко от яблони — только дай повод к сдвигу.
— А я знаю, — раздался голосок Изабеллы прямо у меня за спиной. Я обернулась, но никого не было. Голос шел отовсюду, прямо из стен, потолка, каменного пола. Он звенел и перекатывался заливистым колокольчиком. — Я знаю, где за стенами есть выход. И теперь я знаю правду. Спасибо вам…
* * *
Я проснулась от того, что солнце резвилось в моих накладных ресницах, а рука бессовестно ныла, затекшая в неудобной позе. На груди лежало что-то тяжелое. Степанова голова. Матерь божья, да на мне совсем ничего. И на нем тоже! Домой, пора домой. Господи, как стыдно. Позвонить что ли маме: пусть готовит ванну, я еду топиться.
Нет, ну это ж надо, такой сон! Он не иначе что-то подсыпал в шампанское. Вот мразь! Видеть его не могу.
Я закружилась по комнате, выискивая хоть какие-то шмотки, и нашла симпатичную ночнушку. Моего размера. И это предугадал, гад.
Ладно, побегу дальше искать свою дурацкую голубую накидку и сапоги. И еще помаду — распишу эту чертову картину так, что вовек не отмоет.
Я выскочила в гостиную и на секунду обомлела: было странно тихо и чисто, будто корова языком слизала вчерашнюю толпу и тонны новогодней мишуры. Я прошлась по комнатам, но не нашла ни одной дрыхнущей под елочкой особи, даже пробки от шампанского.
— Кать, ты куда подорвалась в такую рань? — Степан весь заспанный и помятый в одних трусах беззастенчиво потягивался у меня за спиной.
— Спасибо, что помнишь, как меня зовут, — прошипела я, — Сволочь!
— Чего? — на его лице отразилось такое искреннее недоумение, что захотелось зарядить ему в глаз.
— Знаешь, я вовсе не девочка по вызову. Это все идиотская затея Людмилы Николаевны, мамы Володи Репина, которая спит и видит меня своей невесткой! Это она…
— Господи, Катя, ты с дуба рухнула? Это же было год назад. Тебе вообще нельзя пить.
— Как год? — я растерянно опустилась на колени перед импровизированным камином, — А как же принцесса. Замок. Да что, мне все это приснилось?
Степан растянулся на полу, положив голову мне на колени.
— Нет, золотко. Не приснилось. А наутро мы искали, куда делась картина и мой любимый плед в клеточку, а нашли только раму и чистый холст. Между прочим, 2000 евро в трубу. Жаль, той зимой потерял принцессу, зато этой снегурочку нашел. Неужели ты вообще ничего не помнишь?
— Уже вспоминаю, — где-то среди густых рыжих волос, в которые так привычно зарылась моя рука, утренней звездой блеснуло обручальное кольцо. И я вспомнила…
Оглавление
Один день, один миг
3-е место на конкурсе «Между жизнью и смертью»
Утро в центре исследований перспектив началось с ошеломляющей новости. Профессор Барканцев умер!
— Как умер?! — директор центра вытаращил глаза и схватился рукой за грудь, — Он не мог! Он не смел!
Оказывается, смел. Да еще во сне — смертью, о которой мечтают дряхлые болезненные старики. Только вот Барканцев совсем не планировал умирать. Он был относительно молод — всего пятьдесят четыре года. И его работа обещала небедную, в общем-то, старость. И славу. И почет. Все пошло прахом, а главное — исследования, ухлопавшие порядка трех миллиардов.
— Что делать? — плакал директор центра, представляя, как Председатель спонсорского совета разрывает его на части — естественно, в переносном смысле. А в прямом — это крах и позор! Три миллиарда! Два года исследований и разработок — коту под хвост. И дело вовсе не в незаменимости гения Барканцева, а в его боязни конкуренции и стремлении держать все под личным контролем. Весь архив документов, все результаты и выводы — под семью паролями, которые знал только Барканцев. А память у него была феноменальная. Поэтому ни записей, ни подсказок нигде не держал.
И вот он умер. Нагло и неожиданно. Директор уже прощался с любимым креслом из натуральной кожи и собирал благодарственные грамоты, как вдруг на дисплее высветилось лицо заместителя:
— Артур Денисыч, тут такое дело. Идейка мне в голову пришла.
— Ну? — раздраженно хмыкнул директор.
— Лаборатория исследования жизни после смерти…
— Дармоеды!
— Уже провела с десяток удачных контактов с преставившимися. Вот.
Лицо заместителя, круглое и румяное, в обрамлении светло-каштановых кудрей, светилось от счастья. Директор поморщился и постучал пальцем по лбу.
— Ты чокнулся.
— Я — нет, — улыбнулся заместитель, — и даже связался с тамошним начальством: будем пытать дух Барканцева на том свете.
— Погоди, я сейчас приму капли, — в сердцах воскликнул Артур Денисович, — Когда Председатель узнает…
— Да будет вам, — посерьезнев, тихо сказал заместитель, — Нас и так за своеволие Барканцева вслед за ним отправят.
— Ну, хорошо, — вздохнул директор, — Даю добро.
Лаборатория исследования жизни после смерти стояла на ушах: первый серьезный заказ. Не тренировочный забег, не эксперимент, а самое настоящее поручение. Большинство сотрудников уткнулось носом в свежий, еще пахнущий типографскими чернилами, Кодекс контактеров. Кто-то читал вслух.
— Согласно Закону Земли, каждый, оставивший настоящую жизнь и тело, признается личностью в мире после смерти и имеет все права и обязанности, что и любой гражданин Земли.
— Правильно! — заметил один из сотрудников, — Мертвые — тоже люди.
— А о каких обязанностях идет речь? — ехидно спросил кто-то и глупо хихикнул.
— Ну, например, никто из мертвых не имеет права оскорблять живых. Обязан поддерживать порядок и…
Читавший почесал за ухом и выругался себе под нос.
— Какой идиот писал этот закон?
— А представь себе: встречаешься ты как-то с мертвым…
Ответом на это был дружный хохот, разорвавший монотонное гудение в помещении. Сконфуженный комментатор опустил голову и уткнулся носом в Кодекс, делая вид, будто ничего не произошло.
— Но самое главное, любой — будь он живой или мертвый — обязан помнить, что никаким своим действием или бездействием он не имеет права причинять вред окружающим или тормозить развитие событий, происходящих во благо человечеству!
Громкая реплика перекрыла смех и заставила сотрудников лаборатории рассыпаться по своим местам, потому как принадлежала она начальнику лаборатории — Кузьмину Петру Григорьевичу — идейному руководителю проекта.
— Предстоящее путешествие исходит из этого принципа, — добавил он, спустив на кончик носа старомодные очки, и едва заметно улыбнулся, — Готовимся, ребята! Дело очень ответственное.
Настроив сотрудников лаборатории на нужный лад, Кузьмин прошел в свой кабинет, уселся в кресло — жесткое и непривычное, потому как сидел он на нем редко, все ж предпочитая лабораторию — и, сложив ладони домиком под подбородком, глубоко задумался.
Рядом на столе лежал все тот же Кодекс, над созданием которого он и сам потрудился немало. И все в нем вроде бы и правильно, и буковка каждая продумана: открывай да действуй. По правилам. По написанному. А все ж Кузьмин думал.
Минуты бежали, старинные часы на подоконнике — подарок сына — размеренно тикали. Наконец, Кузьмин нажал кнопку коммутатора и наклонился к микрофону:
— Кузьмина ко мне.
Коммутатор просипел в ответ утвердительное бормотание секретаря и отключился.
Петр Кузьмин стал ждать.
Спустя минуты три дверь едва слышно скрипнула, пропуская в кабинет рослого черноволосого молодого человека. Кузьмин слегка откинулся на спинку кресла и, сняв очки, промокнул платком заслезившиеся вдруг глаза.
— Здорово, бать. Что там у нас?
— Дело у нас, — ответил Кузьмин и негромко прокашлялся. В горле прочно застрял ком густой горькой массы, мешавший говорить, — Первое путешествие на тот свет.
— Знаю, — махнул рукой сын, — Уже все слышали. Не волнуйся — все сделаем, как положено.
— Ты Кодекс знаешь? — оборвал его Кузьмин.
— Кто не знает — тут не работает, — попытался пошутить сын.
— Помнишь, что «контактера, имеющего целью общение с преставившимся, обязательно сопровождает сотрудник лаборатории, не старше сорока пяти лет, не имевший жизненных драм, связанных со смертью близких, и получивший соответствующие инструкции»…
— Помню, — Кузьмин-младший пожал плечами, — Но, зная процедуру, сдается мне, волонтеров найдется немного.
