— Постойте! — засуетился Топалов, — Вы не можете. Не имеете права. Забывать. Все пароли. Все наши проекты!
— Для кого? — с ледяным спокойствием возразил Барканцев, — Я свое отжил. Имею право спокойно… как это… вести загробный образ жизни.
— И тем не менее вы ждали нас, — тихо заметил Кузьмин. Барканцев осторожно подмигнул ему и повернулся к Топалову, красному от злости и негодования.
— Есть Кодекс! — шипел он, брызгая слюной, — Вы обязаны.
— Может, вызовем полицию? — ехидно предложил Барканцев, а после устало вздохнул, — Вас ведь не наука интересует. Тебя — и директора твоего, индюка надутого. Вам бы деньги уберечь. Два миллиарда восемьсот миллионов.
— Три!
— Это на вашей совести три. А я отвечаю за то, что в мои руки попало.
Топалов примолк. Глаза его, сначала удивленно расширившиеся, полыхнули вдруг недобрым огнем. Он тихонько прокашлялся в ладошку, а затем обратился к Барканцеву обычным спокойным тоном.
— Давайте, Борис Антонович, по-людски все решим. В конце концов, о вас память останется. Проекты доработаем. Люди страдать не будут.
— Эх, — Барканцев кинул сигару в траву и потянулся, как сытый кот, — Я бы вас, тунеядцев…
— Борис Антонович!
— Ладно тебе, Артурчик. Садись, потолкуем.
— Давайте, — обрадовался Топалов, — Я только ручку. Бумагу. Все запишу.
— Вот дюндель, — усмехнулся Барканцев, — Ты что, бумажку с того света собрался вынести.
Топалов растерянно посмотрел на Кузьмина. Тот улыбнулся и покачал головой.
— Как тогда?
— Наизусть учить будешь. Как в школе, — усмехнулся Барканцев и опустился на мягкую траву, — Хорошо здесь.
Топалов послушно опустился рядом, подозрительно косясь на Кузьмина. Тот понял его без труда: еще бы, тайна научного исследования и все такое. Он бодро вскочил на ноги и протянул руку Барканцеву.
— Приятно было познакомиться, профессор. Я оставлю вас. Прогуляюсь.
— Бывай, — кивнул Барканцев, — Только в дебри уж сильно не гуляй. Кто его знает, что за край. Я еще покамест новичок.
— Слушаюсь, — на губах Кузьмина заиграла по-мальчишески задорная улыбка.
— Хороший парень, — мимоходом заметил Барканцев, глядя в удаляющуюся спину Кузьмина, — И отца его встречал как-то. Славный человек.
Топалов скорчил презрительную мину. В глазах заплясали чертики.
— Трудоголик. Даже похлеще вас будет. Говорят, Петр Кузьмин насколько умен, настолько и несчастен. Кроме работы своей все на свете промахал. По молодости любовь у него была большая. Так и ту потерял — пока Луну исследовал, она замуж за другого вышла. С тех пор один. И не покаялся: бросил космос, ударился в потустороннюю жизнь. Чудак!
— А сын?
— Что сын. Детдомовский. Взял, чтоб, значит, не совсем волком слыть.
Барканцев глубоко задумался, теребя в руках пук свежей травы. Потер в ладонях, поднес к носу, вдохнул: хорошо…
— А ты, стало быть, все сплетни лабораторные пособирал?
— А то! Я всегда в курсе, с кем дела веду. Это вам не червей препарировать, — вернул Топалов старый «должок».
Барканцев ничего не ответил. Растянулся на траве и закрыл глаза.
— Эй, Борис Антонович, — позвал его Топалов.
— Что? — спохватился Барканцев, — Ты кто такой?
— Профессор! — в волнении закричал Топалов.
— Что-то память моя уж совсем ослабла. Пожалуй, скажу тебе, что помню. А что забуду — вы уж сами, как-нибудь. А то уж больно шустрые. Посмотрим, как вы без нас — без трудоголиков…
Дмитрий Кузьмин еще долго брел по бескрайнему полю навстречу сиреневатой полоске гор. Только горы почему-то не становились ближе, а, казалось, уплывали все дальше и дальше вперед. Справа от него показалась ореховая роща. Легкий ветерок пошевелил волосы у виска. Пахнуло свежестью — как после дождя. Кузьмин шел и гадал, как ему отыскать Василису. Нужно было, наверное, спросить у Барканцева. Однако профессор с Топаловым остались далеко позади. Возвращаться не хотелось. Времени и так в обрез. Интересно, что скажет отец, если он не найдет эту Василису? Тяжело вздохнет и похлопает его по плечу. Вот и все.
Петр Кузьмин непременно бы ее нашел.
Перед глазами вновь стала фотография: длинные волнистые волосы. Большие зеленые глаза. Немного грустная улыбка. Красивая женщина. Наверное, та самая, о которой водили сплетни лабораторные кумушки. Жаль, что она умерла.
Неожиданно за ореховой рощей показались какие-то дома. Кузьмин резво сорвался с места — время было дорого, а жители могли помочь хотя бы советом.
Он вбежал в небольшую деревушку, утопающую в высоких тополях и акациях. Все домики, как один — белоснежные и ухоженные. Уютно. Как дома.
Кузьмин шел по тропинке, выискивая хотя бы одного человека, заглянул в распахнутую калитку и обомлел. Он находился дома.
Знакомый двор. Знакомое крыльцо. Даже старые качели, которые отец отказывался убрать, несмотря на то, что на них давно уже никто не катался.
Только здесь качели были новыми и украшены белыми цветами.
Дима подошел к качелям и опустился на деревянную скамью. Качели приятно скрипнули.
— Привет.
Ласковый, мягкий голос. Перед Димой словно из-под земли выросла высокая темноволосая женщина. Улыбчивая, но немного грустная.
— Василиса, — сорвалось с губ Кузьмина.
— Ты искал меня, — утвердительно сказала она.
— Но как? — Дима не знал, что сказать от удивления.
— Здесь каждый находит то, что ищет. Или тех, кого ищет, — Василиса сорвала с качелей цветок и сунула ему в нагрудный карман, — Идем пить чай.
Знакомый стол. Даже скатерть в клеточку с подсолнухами, которая валялась на чердаке. И чайный сервиз, половину из которого Димка в детстве разбил. Сладкий, чуть терпковатый аромат мятного чая.
Дима пил чай и слушал Василису, не сводя с нее глаз. Она была не просто красивой. Теперь она казалась ему родной.
— Теперь расскажи, почему ты меня искал, — попросила Василиса.
— Моя фамилия Кузьмин, — начал Дима и почувствовал, как в горле застрял комок. Он и забыл — представить себе не мог — но забыл, что эта женщина давно умерла.
— Знакомая фамилия, — задумчиво улыбнулась Василиса, — Знаешь, здесь многое забывается. Я вот пытаюсь вспомнить…
— Я — приемный сын Петра Кузьмина.
— Петр? — Василиса посмотрела куда-то сквозь него, — Я любила когда-то человека по имени Петр. Иногда мне снится, что у меня должен родиться сын, и я собираюсь назвать его Петром. Только вот больше я ничего не помню…
Вот оно что! Дима неторопливо осмотрел Василису — всю целиком, начиная от кудрявой макушки и до полы цветастой юбки, пытаясь найти знакомые черты. Василиса заметила его взгляд и покрылась пунцовой краской. Дима опустил глаза.
Нет, это совсем не то, что она подумала. Совсем не то…
— Мне пора, — вдруг сказал он и вскочил на ноги. Он чувствовал, что еще немного, и ему не захочется уходить.
— Хорошо, — согласилась Василиса и поднялась следом, — Я провожу до калитки.
Дима кивнул и они вместе побрели к выходу. Не сговариваясь, ее ладонь мягко скользнула в его раскрытую, и на душе стало совсем хорошо…
— Можно я буду приходить к тебе во сне? — робко попросила Василиса.
— Конечно, можно, — немного смущенно ответил Дима.
Василиса приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. Совсем как мальчишку.
— Тогда до встречи.
Спустя несколько часов Дмитрий Кузьмин открыл глаза в реанимационной палате. Рядом мелькали привычные лица. На соседней кровати хрипло постанывал Артур Топалов. Над ним нависал какой-то разъяренный мужчина, то и дело хватающийся то за голову, то за грудь. Директор, догадался Дима.
— Ну, как себя чувствуешь после путешествия? — Клара Владимировна — терапевт.
— Я поднимусь, — решительно заявил Дима и вскочил с кровати. Тело слегка знобило. Голова кружилась. Тем не менее он не мог спокойно лежать.
Он должен сказать отцу. О том, сколько общего вдруг появилось между ними.
Дима ворвался в кабинет ураганным ветром и плюхнулся в кресло. Кузьмин-старший поправил старомодные очки и вопросительно посмотрел на сына.
— Я не знал, что тебя тоже усыновили.
— И кто тебе это сказал? — после некоторой паузы спросил отец.
— Я нашел Василису, — срываясь от волнения, то криком, то шепотом говорил Дима, — Теперь я понимаю, отчего все так.
Кузьмин-старший опустил глаза на свои руки, сложенные на столе, и прокашлялся.
— У нее все хорошо, — продолжал Дима, — Правда, она многое забыла. Там все забывают о том, кто они есть. Но она помнит о сыне. Действительно, помнит. И как хотела тебя назвать — помнит. В честь одного человека, который был ей дорог.
