And never coming back.
Hold On To Your Hat, Rolling Stones
Поскрипев тормозами, электричка остановилась на платформе с надписью «Обнинск».
Ваш Комбат, на себя обычного совсем не похожий, поставил пустую баночку из-под пива у серой выгородки тамбура.
Двери рывком распахнулись в пасмурный майский день.
И я, повесив на плечо видавшую виды спортивную сумку с надписью «Eurovision-2023», сошел по ступенькам на платформу.
Огляделся.
Обнинск дохнул мне в лицо сыростью и лесом. А еще пахло гудроном, которым поливают шпалы.
Платформа быстро пустела — пассажиры, покинувшие ту же, что и я, электричку, деловито спешили по своим делам. Лишь я стоял возле путей, такой раздумчивый.
«Совсем ты, Комбат, с ума сбесился, если приехал черт знает куда на встречу с этой полуфантастической лаборанткой Лидочкой Ротовой, наплевав на заветы великой Птицы Обломинго», — сказал себе я глумливым голосом своего друга Тополя, в тот момент находившегося на таиландском курорте в обществе бывшей жены минигарха Юлии.
«Да, сбесился. А что мне делать-то ещё, а?» — ответил сам себе.
Гостиница «Юбилейная» была старым, дешевым двухзвездочником, единственным достоинством которого было его центровое расположение.
Я снял дешевый «стандарт» и поднялся в свой номер. Номер оказался с видом на привокзальную площадь — прямо скажем, не самую впечатляющую достопримечательность.
На душе у меня было тревожно. В паспорте дожидался своего часа согнутый вдвое листок бумаги для записей.
На нем был начертан адрес и два телефона — мобильный и домашний.
«Ротова Лидия Станиславовна», — почерк у Синоптика был детским, корявым, с сильным наклоном назад.
Да оно и понятно, гений коммутации Синоптик наверняка пишет своими белыми ручками крайне редко, предпочитая всё-всё-всё печатать на принтере. Непонятно только, почему он адрес Лидочки не напечатал.
Принтер сломался, видать.
«Она почти совсем не изменилась», — подумал я.
Передо мной распахнулась тяжелая, обитая синим дерматином дверь, и женщина лет сорока со стрижкой «под пажа», белым печальным лицом и густыми, загнутыми кверху угольно-черными ресницами поприветствовала меня приветливой и чуточку надмирной улыбкой.
Умом я понимал, что моей Мисс-86 должно быть уже под шестьдесят. Но на вид больше сорока дать ей было никак невозможно!
Я не мог взять в толк, что оказалось для ее молодости более важным — то, что она, как и я, побывала в аномальной «воронке», или то, что она, судя по всему, женщина небедная, а значит, весь ассортимент современной индустрии красоты — ну я не знаю там, ботоксы, пластические операции, живительные уколы и прочие «спа» и «пилинги» (что бы эти слова ни значили) — он весь на службе у ее прекрасного лица.
В ту секунду я мысленно решил называть ее про себя по-прежнему Лидочкой.
— Комбат… это… вы? — смиряя удивление, проговорила Лидочка, заправляя за ушко локон.
— Это невероятно, но факт, Лидия Станиславовна! — Я галантно склонил голову.
— Ну… заходите, ежели пришли!
Через хорошо отремонтированную прихожую — на полу бразильский орех, твердое дерево впечатляющей цены, стены обиты белой пробкой — мы прошли на кухню. И она предложила мне место в плетеном ротанговом кресле.
Я затребовал кофе. С коньяком.
Пока Лидочка Ротова варила его, стоя ко мне спиной, я имел возможность беззастенчиво прийти к выводу, что фигура у Лидочки хуже не стала — та же осиная талия, те же точеные ножки, та же грудь, приятновысокая… Интересно, у нее есть дети?
Вначале я хотел спросить ее об этом — ну, для затравки разговора.
Но потом одернул себя. Для нас, чернобыльских (а я ее тоже причислял к «нам»), это слишком щекотливый вопрос. Еще начнет тут рыдать…
Чтобы я не скучал, пока она собирает на стол, Лидочка протянула мне пульт телевизора, висевшего на стене. Я нажал на красную бусину включения.
На канале «Ретро» одутловатый немолодой певец с гитарой затянул: «Пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную…»
— Ах! Антонов! Вот уже тридцать лет обожаю его! — всплеснула руками Лидочка.
И наша совместная прогулка по аномальным Касьяновым топям вновь встала передо мной как наяву.
— Вы извините, что я такая нервная, Володя. Завтра Тата приехать должна… Я уже две недели готовлюсь. Даже гардины новые купила и обои переклеила…
Тата у меня в Ростове-на-Дону живет. В аспирантуру только что поступила. Физику плазмы изучает… Сообразительная — страсть. Не чета мне, если по совести.
— Тата — ваша дочка?
— Да. Она очень похожа на меня, — ответила Лида, протягивая мне фотографию в деревянной рамке. — На ту меня, которую вы… знали. Там, в Зоне.
Я посмотрел на фотографию. Изящная брюнетка с длинными каштановыми волосами — Лидочкина дочь — и впрямь была улучшенной, подновленной копией матери, которую аккуратно сработала щедрая природа. Те же тонкие запястья, тот же очаровательный носик, те же четко очерченные линии бровей.
Мне даже стало непонятно, что там делал отец девочки. Казалось, Тата появилась от Лидочки посредством черенкования. Набравшись наглости, я спросил:
— Вы были замужем?
— Я и сейчас замужем! — На правой руке Лидочки блеснуло обручальное кольцо.
Лидочка сделала жест рукой, который я интерпретировал как «погодите же, сейчас расскажу».
Разлила кофе в две чашки. Поставила бутылку с коньяком.
Втиснула между нами блюдо, разделенное на сектора, в каждом из которых лежала какая-нибудь одна соблазнительная вкуснятина — фисташки, сухарики, чищенные семечки.
Я благодарно кивнул. Откинулся на спинку кресла и… Лидочка зачирикала.
— Я познакомилась с Анатолием Китайченковым на следующий день после того, как мы с ребятами вернулись из лесу, с той роковой вылазки… Надо ли говорить, что у меня было такое чувство, будто я сошла с ума? Пока мы ехали домой, меня колотило. Я обещала себе пойти к психиатру прямо утром. Ребята поили меня спиртом и успокаивали. Но какой там спирт, Владимир?! Что мог сделать спирт? В общем, когда мы вернулись в город, я поняла, что к психиатру попаду еще не скоро… И хотя масштабов катастрофы тогда еще никто не понимал, все только говорили, мол, на Четвертом энергоблоке ЧП, один человек погиб и еще один умер от ожогов, все же что-то чувствовалось такое, роковое…
Помню, отец позвонил домой, а он на ЧАЭС работал, и на мамин вопрос, какая радиация, сказал, что не знает, какая радиация. А откуда бы ему знать было, когда на всей АЭС имелось только два прибора для измерения радиации свыше тысячи рентген в час, причем один из них под завалами остался?! А на следующий день, это было двадцать седьмое апреля, начали эвакуировать нашу Припять. — Лидочка вздохнула так, что у меня, у меня, черствого бессердечного сталкера, едва сердце не разорвалось. — Мы благодаря папе были более-менее готовы… А вот другие, которые ориентировались только на официальные сообщения и которые вообще были не в курсе, что произошло… Так вот наши соседи — они в пижамах эвакуировались. Вещи брать собой не разрешали. В чем эвакуаторы застали — в том и вывозили.
Ну я загодя свои джинсы козырные надела… И кофточку венгерскую с надписью «Футбол»… Правда, их все равно потом отобрали и сожгли… Так вот про мужа.
Очень мы хотели с родителями собаку нашу забрать, овчарку-призерку, ее Альмой звали. У нее еще трое щенков было — Чиж, Ласточка и Фердинанд. До сих пор помню, как их зовут, представляете?! Потешные такие зверята были, славные… Мы уже даже насчет новых хозяев договорились, Альма их последние дни докармливала. Мы даже авансы взяли! Недаром же породистых наших отдавать… А эвакуаторы — ни в какую.
Не положено, говорят, зверей брать. Категорически.
Папа, конечно, пробовал скандалить. Пробовал даже звонить кому-то из обкома партии! Мама плакала. Так мы и стояли перед автобусом эвакуационным — рядом Альма и трое ее щенков. Смешно теперь вспоминать.
Столько наших соседей после этого болело лучевой, а я собаку какую-то жалею…
— Да я понимаю вас, сам их всегда жалею… Их почему-то жальчее иногда, чем людей. Кажется, что люди-то сами виноваты в том, до чего дошли… А собаки ведь не виноваты…
— Может и поэтому, — скорбно согласилась Мисс-86. — Так вот стоим мы перед автобусом. Альма скулит, да так жалобно, кутята пищат… Тут подходит ко мне человек в бежевом плаще. И протягивает коробочку какую-то. Наподобие спичечного коробка, только поменьше. Я его тогда плохо рассмотрела вообще — у меня глаза от слез красные были, казалось, что все это не важно, только судьба собачки нашей важна… Я этого человека спрашиваю: «Что это?». А он шепотом так, на ухо говорит: «Это яд!». Я спрашиваю отшатываясь: «Зачем мне яд?». Он говорит: «Чтобы собачку отравить. И щенков». Я как взвилась: «Зачем ее травить? Мы же через три дня вернемся?». А он посмотрел на меня так сочувственно-намекающе, мол, «не вернетесь, даже и не мечтайте», пожал плечами и ушел.
