Если же микроволновая пушка достаточно мощная и работает она на поражение, то — ой-ой-ой…
Судя по размерам «ушей» МКВ-излучателей, установленных на МАЗе, эта пушка была очень мощной и могла испепелить любого монстра на расстоянии в пару сотен метров.
Кто и зачем загнал этого бронированного богатыря сюда, в Дюны, и как это вообще удалось, я не знал.
Знал другое: МАЗ этот — очень плохая вещь.
Трое ребят из клана «Долг» когда-то залезли внутрь этой огромной машины. Залезли обычным способом, через двери кабины.
Полазили по машине, вылезли, чего-то даже там нашли интересное… Пару каких-то артефактов, что ли…
Потом двое из них залезли снова — захотелось им еще пробраться в отсек отдыха экипажа…
И всё. Спустя минуту они бесследно исчезли.
Их товарищ, который осматривал с ними внутренности бронетягача в первый раз, составил достаточно подробный отчет о случившемся и сбросил его мессагой в штаб-квартиру «Долга». Вторая его мессага гласила:
«Иду спасать ребят. Прощайте, если что».
Интуиция его не подвела: он исчез, растворился где-то в таинственном безмолвии бронетягача.
Стоит ли говорить, что с тех пор желающих изучать огромную железную коробку в Дюнах больше не находилось?
И МАЗ, и Белый Замок — несмотря на все свои зловещие особенности — меня совершенно не интересовали и особо не пугали, потому что были хорошо известными мне достопримечательностями этого уровня.
А вот змеистый, пышущий жаром и мощными потоками ионизирующего излучения разлом был чем-то новеньким.
Разлом пролегал как раз посередине между Белым Замком и МАЗом.
В одной из его излучин блестело черным зеркалом мелкое озерцо.
Если где-то и ожидал нас с Тигрёнком наш «подсолнух», то именно на дне этого безобидного на вид водоема.
Что такое «подсолнух», спросите вы? Неужели он настолько ценен, что ради него имеет смысл тащиться в глухомань вроде Дюн, не страшась химер и прочих матрикатов? И ради него действительно стоит шариться по озерцам, образуемым разломами, где фонит так, что 4-й энергоблок ЧАЭС кажется в сравнении с ним средиземноморским курортом?
О да, «подсолнух» — ценная штука.
За него платят бешеные бабки все известные мне барыги зона-индустрии.
Говорят, что для этого артефакта найдены десятки различных применений в авиакосмической и военной промышленности. Ну а мы, сталкеры, ценим «подсолнух» за то, что в пределах Зоны он обладает свойством отклонять вражеские пули. Если, конечно, он свеженький и как следует заряжен.
Я помню те золотые времена, когда «подсолнухи» родились в Зоне как грибы. И каждый уважающий себя сталкер не снимая пояса такую штуку. Но потом «подсолнухов» стало меньше, а жадности у сталкеров больше…
В общем, почти все из нас, включая меня, со временем начали загонять свои «подсолнухи» денежным дядям. А в плане вражеских пуль рассчитывать на Бога, бронежилет и великую русскую тройку «авось», «небось» и «как-нибудь»…
Внешне «подсолнух» выглядел не сказать чтобы пафосно.
Он представлял собой нечто обтекаемое, гладкое, внешне напоминающее двояковыпуклую линзу. Линзу размером с две составленные вместе мужские ладони и сделанную из вещества, напоминающего мутное стекло.
Однако в отличие от любого стекла субстанция «подсолнуха» проявляла удивительную вариативность коэффициента преломления в зависимости от условий.
Например, в воде «подсолнух», как самое обычное нетонированное стекло, становился практически невидим. (В этой связи мне, когда речь заходит о «подсолнухах», сразу вспоминаются бриллианты чистой воды, которые, как известно, потому и «чистой воды», что в чистой воде совершенно не видны.) Но, что удивительно, в лучах направленного голубого или фиолетового света «подсолнух» не только менял коэффициент преломления, но и проявлял диковинную внутреннюю структуру.
Центральная зона «подсолнуха» темнела до полностью непроглядного черного цвета. А периферия, напротив, разгоралась желтыми лепестками невиданной интерференционной картины. В итоге все это вместе действительно напоминало цветок подсолнечника, заплавленный в стеклянную линзу…
— Ну и где тут этот «подсолнух»? — спросил Тигрёнок. Лицо у него было несчастным и очень усталым.
— Да вот в этой грёбаной луже. — Я указал на озерцо, образовавшееся рядом с разломом.
— А в луже вода?
— Условная вода. Скажем так, непитьевая.
— То есть мы сейчас будем там шарить и искать «подсолнух»… правильно?
— Неправильно, — отвечал я. — Если ты будешь там шарить, то за пять минут схватишь лучевую четвертой степени…
— Так что же делать?
— Не шарить надо. А брать наверняка. Это тебе не раков из-под коряги таскать.
— А как мы узнаем наверняка, где лежит «подсолнух»?
— Вот для этого нас двое здесь и есть. «Подсолнух» вдвоем добывают. Один фонарь держит, другой за «подсолнухом» лезет. А чтобы никому не обидно было, кто что делает, определяется жеребьевкой…
— А зачем фонарь?
— Надо, чтобы у «подсолнуха» под воздействием светового луча определенного цвета лепестки загорелись. Потому что, пока они не загорятся, ты его попросту не увидишь.
— Так что, жребий будем тянуть? А потом светить фонарем в озеро?
— Светить по-любому придется ночью.
— Ночью? — Тигрёнок не сумел скрыть свой крайний испуг, хотя, по-видимому, и старался.
— Ну да. Днем слишком яркий естественный свет. Он мешает голубому лучу инициировать «подсолнух»…
— А где мы будем дожидаться ночи? Вот в этом вашем Белом Замке?
— С чего бы это?! — Я недоуменно вскинул бровь. — Запомни, родной, без крайней надобности в Зоне сталкер под крышу помещения не лезет. Ладно еще Выброс переждать… Или там артефакт добыть… Но просто так — ни за что!
— Тогда где?
— Да вон между теми двумя валунами вроде сносная площадочка есть… Там можно на спиртовке обед себе сообразить…
— И кофе… — мечтательно произнес Тигрёнок.
— И кофе, — кивнул я. — Надо только проверить, не контактная ли пара — эти два валуна…
Следующие три часа мы провели в необычайном комфорте и спокойствии, так мало ассоциирующимися у нашего брата с Зоной.
Между валунами (нет, не контактная пара, слава Богу) я поставил спиртовку, на которой подогрел банку тушенки «Китайская стена» и поджарил полбатона белого хлеба. Баночку «Завтрака туриста» и остатки колбасы «Любительской» тоже, пожалуй, стоит упомянуть.
Хотя я лично к колбасе и не притронулся, все отдал Тигрёнку.
Когда мы поели и заправились кофейком, я решил пустить в дело мою коньячную фляжку. Я прикинул, что до ночи еще довольно много времени и алкоголь, тем более в таких детских дозах, вполне успеет выветриться.
От коньяка на меня накатила проникновенная мечтательность. Я вдруг подумал, как было бы здорово, когда Тополь наконец-то вернется, закатиться с ним в боулинг на всю ночь… и чтобы идти потом домой под обсыпанным звездами небом, таким близким, и орать что-нибудь неистовое… Типа «По полю танки грохотаа-али…».
Я поплотнее завернулся в свою куртку, прислонился спиной к валуну и закрыл глаза.
А вот Тигрёнок — тот раскраснелся и растрепался.
Непривычный к алкоголю, он стал необычайно откровенен и болтлив.
Болтал он по преимуществу про свою девушку Алёну — ту самую, которая в коме лежала.
— …Ведь как несправедливо все получилось! Как несправедливо, Владимир Сергеич! Она на велосипеде ехала, из детдома, где работала волонтером. Она у меня на преподавательницу английского учится. И в свободное от учебы время ходит детдомовским преподает, детям с дефектами развития… Курс у нее такой… «Веселый английский» называется… Она им там сказки разыгрывает при помощи домашнего кукольного театра…
Английские сказки, конечно… А они отзывчивые такие, эти дети… Алёна мне фотографии показывала — мордашки грустные, но сообразительные все равно! Так вот она занятие закончила, на велосипед села и домой поехала. Было еще светло. Часов шесть. И на парковке возле супермаркета ее машина сбила. «Бээмвэ»! За рулем сидел какой-то мутный хрен, прокурор области — Ровенской, что ли… Она кубарем с велосипеда полетела и о столбик парковочный головой ударилась…
— Небось переломов много, да? — спросил я не столько потому, что был охоч до всяких катастроф и их последствий, сколько для поддержания беседы.
— Переломов — ни одного. Единственная ссадина на голове плюс шишка. Даже синяков — и то на теле не было. Но когда «скорая» приехала, Алёнка моя уже без сознания лежала… И в таком вот бессознательном состоянии с тех пор и находится. Целых два месяца. Мы, конечно, все к ней ходим — и я, и одногруппники ее, и дети эти, которых она английскому учит. Мы с ней разговариваем, тормошим ее. Но она лежит без движения.
