— Это и был ваш будущий муж?
— Да, это и был Анатолий. Яд я, конечно, тогда не взяла у него. И Альму с кутятами не отравила. Хотя в принципе Анатолий оказался прав — всех животных, оставленных хозяевами, потом ликвидаторы перебили… Ну, кроме тех, которым убежать удалось… Надеюсь, моя Альма всё же убежала, — Лидочка улыбнулась печальной улыбкой.
«Убежала, дожила до Второй Катастрофы, в ходе которой мутировала и стала родоначальницей особо опасной ветви породы слепых припять-псов… Которых ты тоже увидела бы, если бы эти псы не обходили Касьяновы топи десятой дорогой», — цинично подумал я, но, конечно, промолчал.
— Анатолий меня потом нашел, уже в Киеве, где мы у тетки жили. Говорил, что влюбился в меня с первого взгляда. Начал ухаживать. Очень долго меня добивался, потому что я идти за него не хотела… Он на десять лет старше был. А мне тогда только сверстники нравились… Он был специалистом по физической химии. — Лидочка передала мне еще одну фотографию.
Я приблизил карточку к лицу. С нее на меня глядело костистое бледное лицо интеллигента восьмидесятых с редкими, зачесанными набок волосенками, высоким лбом и цепкими глазами, космически сияющими из-под бесцветных бровей.
— Вам интересно про Анатолия? — справилась вежливая Лидочка.
Я кивнул. Про Анатолия мне было, конечно, интересно. Хотя и не так интересно, как про детали ее возвращения в 1986 год из нашего времени. Но я понимал:
Лидочка неисправимая болтушка. И пока она не наболтается всласть, я не смогу выведать у нее ничего ценного.
— Так вот Анатолий… Когда мы познакомились, он был без пяти минут доктором наук в свои тридцать с небольшим. Это было очень солидно тогда! Это означало, что перед вами — настоящий гений. Многие его коллеги утверждали, что это так и есть… Тогда кого попало в Академию Наук не брали… В общем, когда шарахнуло на ЧАЭС, Анатолия записали в правительственную комиссию, которая расследовала причины аварии. И еще эта комиссия придумывала, чем там можно помочь… На месте катастрофы мой Толя появился одним из первых… Говорят, именно благодаря его решениям дальнейших взрывов удалось избежать… Это по его отчетам Политбюро принимало решения… Он был даже в составе советской делегации, которая рассказывала миру о катастрофе на специальной встрече МАГАТЭ… Он выступал там с докладом… Помню, за этот доклад ему премию заплатили, как за сверхурочные.
Шестьсот двадцать пять рублей! Так он мне на них путевку в Крым купил. В санаторий «Мисхор»… А из Вены сервиз чайный привез, фарфоровый, с ручной росписью — дамы, кавалеры, цветочки… До сих пор его храню, три чашки уцелели и четыре блюдца…
Я улыбнулся. В умудренной светской львице Лидии Станиславовне я вновь со всей пронзительной ясностью узнал наивную лаборантку Ротову, что вкушала свой безмятежный бутерброд в сердце Касьяновых топей.
Тем временем Лидочка вновь построжела и продолжила:
— Анатолий был настоящим рыцарем науки. Мне даже иногда казалось, что его в жизни интересуют только две вещи: я и физика. «Моя новая тематика — это вы и математика», — как сказал поэт… Но физика, к сожалению, была главнее, чем я. Из-за этого обстоятельства мой любимый провел в Зоне и ее ближайших окрестностях пять месяцев. Вместо предельно допустимых двух-трех недель. Это не могло не сказаться на его здоровье.
Мы, конечно, лечились… С курорта на курорт… Благо деньги у нас были… Толик получил кафедру в Институте атомной энергии имени Курчатова… Затем мы переехали сюда, в Обнинск, где Толик стал директором института… Но здоровья было уже не вернуть… Когда нашей Тате исполнилось семь лет, Анатолий… скончался.
Я опустил глаза. Подсознательно я был готов к такому финалу. Пять месяцев в Зоне? С тогдашними средствами защиты? С приборами образца 1986-го года? Это он еще долго протянул, ее супруг. Здоровье небось изначально богатырское было.
— Но в душе, в моей душе Анатолий… в общем, он жив. Я разговариваю с ним, — с какой-то странной стеснительностью в голосе сказала Лидочка. — Не верите?
— Почему, верю. Я во все верю — с некоторых пор…
Я же сталкер.
Так мы перешли с тем бытовых на темы… так сказать, небытовые. И крайне необычные.
То есть занялись тем, ради чего я, ваш побитый жизнью Комбат, и купил приличный пиджак, розовый галстук и коричневые туфли.
— Скажите, Лидочка, — начал я, прихлебывая коньяк, — а как вы себя чувствовали после того как… вернулись с Касьяновых топей в свое время?
— Отвратительно! Начать с того, что я начала падать в обмороки… Вот пойду, скажем, на кухню, чай заварить. И на полдороге в коридоре растянусь. Хорошо еще, если кто-то дома… А если никого нет? Встаешь, не понимая, какой день на дворе… и вообще что творится.
«Ого! Так, значит, это и меня ждет? Как писали в старых романах, «во благовремение»? И это хорошо еще, если я буду падать в обморок по пути на кухню. А если проходя через какую-нибудь Темную Долину?»
— А ещё?
— Вы серьезно спрашиваете или для вежливости?
— Серьезно, конечно.
— Еще я начала видеть странные сны… Как бы сны наяву.
— Вещие?
— Ну, вроде того. Но не в том смысле вещие, в каком вши снятся к деньгам…
— …Или огурчик и два помидорчика — к приятному свиданию, — продолжил я, но тут же осекся.
Лидочка-то женщина старосветская. Не чета нашим «попочкам» из «Лейки», которые считают песни группы «Поющие трусы» эталоном духовности и светлой грусти!
— Ну, что-то вроде того, — лукаво улыбнулась Лидочка. — Мои сны — они про реальные места и события были. В которых я ну никак принимать участие не могла… Про будущее.
— Что-то вроде парапсихологических способностей открылось, да?
— Профессор Вассерфаль предпочитал называть такие вещи «альтернативной системой ориентирования», — сказала Лидочка.
— Ориентирования? Ориентирования в пространстве?
— Ну да, в пространстве. И вообще — в жизни.
Повисла пауза. Каждый из нас думал о своем. Я лично припоминал, что мне снилось в последние недели.
— А кто такой этот профессор Вассерфаль? — спросил я, подумав о том, что если это не слишком сложно, то, возможно, поговорить с ним было бы полезно. — Он русский? Или иностранец?
— Демьян Теодорович Вассерфаль, сын немецкого военнопленного — понятное дело, обрусевшего — и русской пианистки… Он ученый… Замдиректора Института специальных проблем псионики и психологии. Все эти годы меня курировал он… Если бы вы знали, какой это компетентный и кристально чистый человек! — Лидочка закатила глаза, как мне показалось, экстатически.
— Хм… Познакомите?
— Когда Демьян Теодорович начинал рассуждать о сути «внекосмической пустоты», которая, согласно Демокриту, разделяет разные вселенные, я переставала бояться и начинала понимать, что в мироздании все логично и целесообразно.
Я вдруг отдал себе отчет в том, что в разговоре с Лидочкой чудовищно напрягаюсь. Примерно так же, как напрягался когда-то в универе на сдаче экзамена по матанализу.
«Плохой признак, — подумал я. — В этой самой Зоне сам не замечаешь, как потихоньку превращаешься в хищное и достаточно тупое животное, чей, так сказать, «кругозор» ограничен хабаром, выживанием и размножением (а точнее, механической симуляцией его начальной стадии)…». С Лидочкой же приходилось подбирать слова. С Лидочкой приходилось делать интеллигентное лицо… А в баре «Лейка»? Кому там нужны «интеллигентные лица»? Вышибалам Хуареса? Или отмычкам Корвалола, упыханным вдрабадан?
— Демьян Теодорович умер год назад… — Лидочка вздохнула и залпом опрокинула свой бокал.
В ее глазах заблестели слезы. На миг ее лицо приобрело усталое и растерянное выражение, и я вдруг сразу же поверил, что ей столько лет, сколько должно быть написано в ее паспорте.
— Вы были с ним дружны?
— О да! Лишь благодаря ему я не окончила свои дни в психиатрической лечебнице.
— Вот как? Это все из-за обмороков? — Я продолжал деликатно нажимать.
— Не только… Ведь вы же за этим приехали, да?
Я едва заметно кивнул.
— После того как я побывала в этой, как вы ее называете, «воронке», я вдруг приобрела способность делать некоторые странные вещи… — Глаза Лидочки лихорадочно заблестели.
— Например, какие?
— Ну, иногда у меня получалось разговаривать с животными. Иногда я могла видеть будущее. Или прошлое… Это очень странные вещи. Мне даже говорить об этом неловко…
Я понимающе кивнул. Потому что я сам с некоторых пор научился делать все эти и некоторые другие «странные вещи». Собственно, именно поэтому я и решил приехать в Обнинск. Хотя мне было муторно и лениво. Я вон к родителям по два года выбраться не могу…
— А ваш муж, Анатолий, — он как к этому относился?
— Жалел меня… Это он меня с Демьяном Теодоровичем познакомил… Думал, тот вылечит…
