Ее черные кудри были распущены, окутывая густым облаком плечи. Она покачала головой, взметнув это черное облако. От ее легких движений обозначились соски под тонкой тканью халата, отвороты которого сначала образовали узкую букву "V", потом более широкую "V" и, наконец, стали напоминать по форме букву "W".
— Извини, — весело сказала Лолита и, разжав ноги, красивые, стройные ноги, переменила позу, снова скрестив их. При этом движении халат перекрутился, задрался еще выше и распахнулся.
Да, под халатом действительно ничего не было, как я и предполагал. «Вот это да! И зачем нужен женщине халат?» — подумал я, и в ту же секунду другая мысль молнией пронеслась у меня в голове: «Скотт, старина, как можно быстрее сматывайся отсюда». Но Скотт не прислушался к доброму совету.
— Ох, Шелл, до чего же ты деловой, — весело сказала Лолита. — Забудь хоть на минутку о деле!
— Не удастся, — ответил я.
Она снова переменила позу, как бы устраиваясь поудобнее. И похоже, была весьма довольна собой.
— Не поможет, — повторил я. — Предлагаю пари: десять против одного... Ладно, восемь против пяти?
— Давай просто поболтаем, — сказала она, придвигаясь поближе, — и развеемся, вот и все. Просто позабавимся.
— Звучит привлекательно. А что это означает? — спросил я.
— Забудь обо всем. Давай поболтаем, выпьем еще по стаканчику, устроим себе вечеринку. Вдвоем.
— Почему бы нет? Давай. Заманчивое предложение.
Мне больше не хотелось допрашивать ее. В конце концов, безупречных людей не бывает. У меня свои недостатки. Свои слабости. И моя ахиллесова пята находится не на ноге.
— Совсем не обязательно сидеть на другом конце дивана, — сказала она с ослепительной улыбкой.
— И я так считаю, — ответил я, придвигаясь к ней.
Улыбнувшись, Лолита откинулась на подушки дивана и спросила:
— Так ведь удобнее, Шелл? Теперь мы... — Внезапно она замолчала, уставившись на какой-то предмет на другом конце комнаты. — Боже мой! Совсем забыла.
— Что? — Я проследил за ее взглядом. В том углу не было ничего, кроме стола, стула и больших часов.
— Боже мой, — повторила Лолита, — я и не думала, что так поздно.
— Отступать поздно, это верно.
— У меня всего двадцать минут.
— Повтори.
— У меня только двадцать минут на то, чтобы одеться и раздеться.
— У одного из нас поехала крыша.
— Все переменилось; я хочу сказать, что опаздываю в клуб — оркестр уже играет.
— Ничего не слышу.
— Меня выставят за дверь, если еще раз опоздаю.
— Я тоже лишился бы работы, если бы...
— Тебе пора уходить.
— Уходить?
— Уходи. Убирайся. Поезжай домой.
— Но...
— Извини. Мне пора в клуб.
— Но... но... но... — Я не мог выдавить из себя ничего больше. Она высказалась вполне определенно, но мне не хотелось принимать всерьез ее слова. Мы поднялись с дивана, и со словами «Извини, Шелл» меня, в состоянии полной прострации, проводили до дверей, а потом дверь тихо закрылась за моей спиной, и я тупо уставился на маленького жучка или что-то еще, столь же непривлекательное, бегущее по ковру в коридоре.
— Но... — повторил я, повернувшись к закрытой двери. До меня доносились звуки торопливых сборов. Одевается, решил я. Беспомощно подняв руку, повторил: — Но... — и моя рука бессильно повисла вдоль тела. Я не понимал, что случилось. Не мог примириться с этим.
Понял только — с большим трудом, — что меня одурачили.
Глава 7
Не знаю, сколько времени простоял я в коридоре. Но почему-то упорно следил за жучком. Он — или она, с жучками не разберешься, — почти дополз до стены, и я не понимал, зачем ему или ей так приспичило попасть туда. А затем услышал, как за моей спиной повернулась ручка двери.
— Шелл? — раздался голос Лолиты.
— Да? Да? — повернулся я к ней.
— Ты... — Она умолкла, потом снова заговорила: — Все получилось так нескладно. Ты и вправду считаешь, что он попытается убить меня?
Я взял себя в руки, сделал глубокий вдох и с трудом произнес:
— Считаю. Наверняка не знаю, но это очень похоже на правду. А если так, то убрать тебя с дороги для него проще простого.
Она вздохнула, проведя кончиком языка по своим соблазнительным губкам.
— Ты всерьез думаешь, что сегодня вечером мне лучше держаться подальше от этого клуба?
— И сегодня вечером, и еще много вечеров подряд.
— Тогда... заходи, слышишь, Шелл? Может, ты и прав. Ты почти убедил меня.
Я вернулся. Две минуты спустя мы снова оказались на том же диване, и мне представилась возможность убедить ее окончательно.
Не знаю, сколько прошло времени, но потом она сказала:
— Шелл, не уходи. Прошу тебя.
— Черт возьми, — ответил я расслабленно, — а кто собирается уходить?
* * *
Около полуночи мы уехали из «Уайтстоуна». Полчаса спустя я остановил свою машину неподалеку от «Вашингтона», средней стоимости отеля на бульваре Вашингтона. По дороге я использовал все известные мне трюки, чтобы проверить, нет ли за нами хвоста, — последним проскакивал на красный свет, дважды возвращался назад, ехал в обратном направлении по улице с односторонним движением и так далее, — и наконец убедился, что за нами никто не следит.
Несколько минут спустя Лолиту поселили в 41-м номере — под другой фамилией. На прощание я сказал ей:
— Завтра буду сильно занят, так что, скорее всего, не появлюсь у тебя до самого вечера. Не высовывай носа до этого времени.
— Даже еду буду заказывать в номер, — с улыбкой пообещала она.
— Прекрасно. Тогда до завтра, радость моя.
Она кивнула, бросив на меня взгляд из-под полуприкрытых ресниц:
— До завтра, Шелл.
Я вернулся к машине, сел в нее и поехал прямо домой.
* * *
К десяти часам на следующее утро я начал немного нервничать. Ведь наступил понедельник, и до казни Миллера осталось ровно сорок восемь часов. А это означало, что Миллера уже перевели из камеры смертников в Сан-Квентине и поместили в изолятор. Оттуда он выйдет только один раз, в газовую камеру. А я теперь был уверен в его невиновности, знал, что должен умереть невинный человек, — если только мне не удастся предотвратить его казнь.
Но единственным человеком, в чьей власти было приостановить исполнение приговора, был губернатор штата Калифорния. А все, что я «знал», — сказки спившегося подонка, слухи с городской свалки, умозаключения, предположения, свидетельства, основанные на чьих-то словах, — не произведет на губернатора никакого впечатления.
В течение следующих шести часов я ни на шаг не продвинулся в своих усилиях помочь Миллеру или прищучить Квина. Побеседовал с Айрой Семмелвейном и Джоном Портером, той парочкой, которая, по словам Пинки, получала взятки от Квина. Оба были радушны, милы, но — Квин? А кто такой Фрэнк Квин? Гангстер? Упаси бог, они не водят дружбу с гангстерами.
Так вот оно и шло. Более того, мне приходилось передвигаться по городу с предельной осторожностью. Я понимал, что Квин снова попытается убрать меня. Я не знал ни места, ни времени, ни способа, но не сомневался, что он воспользуется первым удобным случаем, — если только мне не удастся обезвредить его. Итак, в четыре часа пополудни я подъехал к магазину «Костюмы двадцати веков».
От одной только мысли, что завтра вечером мне предстоит отправиться на бал, который устраивает Фрэнк Квин для своих бандитов, мне становилось не по себе. Но на всякий случай я решил как следует подготовиться к этой безумной затее.
Вылез из «кадиллака» и направился к магазину одежды. В окне витрины красовался манекен величественной дамы в напудренном парике и пышном шелковом платье, украшенном кружевами; похоже, это была Мария-Антуанетта. Платье с таким вырезом не отважилась бы надеть ни одна современная модница: еще чуть-чуть — и вырез лифа закончился бы как раз у пояса юбки. На меня этот туалет произвел сильное впечатление. Сосед Марии принадлежал другому отрезку истории, это был римский гладиатор; земные радости уже не волновали его: он мертвой хваткой вцепился в рукоятку меча с широким лезвием, который торчал у него из груди; бедняга явно не одобрял такого обращения со своей персоной. Интересная была витрина, но на ней я не увидел ничего подходящего для себя, а поэтому вошел внутрь.
Внутри оказалось еще интереснее, главным образом потому, что за прилавком стояла маленькая очаровательная девушка с золотистыми волосами. Она, конечно, не была восковой фигурой, но я с большим удовольствием слепил бы такую восковую фигуру своими руками; на ней был костюм одалиски, и такая одалиска мгновенно свела бы султана с ума.
Я подошел к прилавку и наклонился к ней, а она спросила, томно подняв на меня длинные темные ресницы, на манер испанки, танцующей фанданго с двумя веерами:
— Я могу помочь вам?
— Можете, — ответил я.
Она ухитрялась одновременно и говорить нежным голоском, и посмеиваться, и издавать веселые восклицания, — все это производило чарующее впечатление, хотя непонятно, как у нее это получалось.
