— Смотри, смотри, четвертая, пятая… Вот предательницы, — возмущался Ежик.
Подъехал «ганомак». Из него выскочили двое мужчин в штатском и две девушки. Машина отъехала, одна из девушек обернулась, что-то крикнула шоферу и, подхватив под руку мужчин, пошла в казино.
Ежик так и вцепился в плечо друга:
— Глянь, это же Клавка! Ну да — она… Вот гадина!
Мальчишки долго молчали. То, что они увидели, их поразило. Ну, ходят там всякие, незнакомые, цыганка и такие, как она. Но эту-то они хорошо знали… Как же это? Как она могла?..
Подавленные, они почти не разговаривали. Двери казино открывались и закрывались. Оттуда доносились музыка, отрывки песен, звон посуды.
Им захотелось есть. В надежде раздобыть что-нибудь опять сунулись к швейцару Тимофею. Сердобольный старик толкнул их за занавеску, дал по тарелке каши.
Вечером ресторан выглядел празднично. Столики почти все были заняты. Гремел оркестр, кружились пары.
Не обошлось и без Ружи, окруженной всеобщим вниманием. Самолюбивому Энно льстило, что его дама производит впечатление.
Сашко вздрогнул от звонкой отрывистой команды, будто щелкнули кнутом. Смолк оркестр. На эстраду выпорхнула Ружа. Под аккомпанемент Рейнхельта, раскачиваясь, запела:
Пою я песню перед вами,Пляшу, резвлюся, как дитя.Довольны ль мной? Скажите сами,Собой же не довольна я!
Офицеры с бокалами ринулись к эстраде, подхватили певицу на руки. Тимофей воспользовался сутолокой, выдворил Сашка и Витьку за дверь.
Мальчики собрались разойтись по домам, но к подъезду подкатила немецкая машина.
Через несколько минут показалась цыганка с Рейнхельтом. Ребята так и впились в них глазами. Офицер предложил ей машину. Цыганка послушно села. Офицер что-то сказал шоферу, тот пожал плечами, развернул машину и поехал в сторону санатория.
— Он, наверно, подвезет ее к развалинам, — сообразил Сашко.
— Тю? Зачем? — удивился Виктор. — Разве она там живет?
— А где же? — в свою очередь, спросил Сашко.
— Ну, где-нибудь… в целом доме, — простодушно ответил Виктор.
— А чего же она все время крутится в этих трущобах?.. И корзины туда таскает. И переодевается там… — не согласился Ежик. — Побежим посмотрим: тут что-то нечисто.
Ночью развалины санатория выглядели совсем иначе. Обойдя вокруг все здание — не видно ли где света, ребята долго не решались войти внутрь.
Пробравшись между плитами, увидели незакрытую дверь, железные ступеньки.
— Ну да, подвал. Вот здорово!
Подвал оказался самым обыкновенным. В беспорядке разбросаны пустые бочки, какие-то ящики.
Совсем близко что-то зашуршало. Послышался писк, грызня. Витька схватил обеими руками дружка:
— Ой, что это?
— Крысы.
— Они на нас не нападут?
— Перехитрим.
Сашко любовался собственным героизмом. Засветил фонарь, крысы попрыгали в норы.
— Вот видишь! Они света боятся.
— Пойдем отсюда, Ежик. Ну чего тут еще ждать? Я спать хочу. А тут крысы… — Видно, страх придал ему сообразительности: — Давай в эту бочку влезем. — Он показал на стоящую рядом большую кадушку.
Навалившись животами на край, ребята проворно забрались в кадушку, долго возились, пока на устроились поудобнее.
Прошло минут десять — двадцать. Мальчики молчали. Вдруг по стенам метнулись световые блики. С ручным фонариком показалась цыганка. Ежик приподнял голову. Крысы от света кинулись врассыпную. По-хозяйски осмотрев подвал, она нырнула под лестницу. Оттуда донесся скрежет железа, ржавый скрип. Огонь погас. Ежик толкнул Витьку.
— Не сплю я, чего толкаешься.
Только теперь почувствовали, как им неловко было сидеть: ноги затекли, в плечах ломило. Сашко прошептал:
— Скажи, классно сработали? — И полез из кадушки.
— Куда ты?
— Ход исследуем.
— Какой?
— Цыганкин… Она ведь тут скрылась, я точно запомнил.
— А если вернется?
— Говорю тебе, она живет здесь.
Позабыв о крысах, ребята кинулись под лестницу. Но, как и раньше, ничего не нашли: гладкая стена выложена белыми плитами.
— Сам видел, сюда пошла, — не переставал изумляться Сашко.
— В стенку? — ужаснулся Витька. — Может, она ведьма?.. Колдунья?..
Как мальчики очутились на свежем воздухе и не разбились на лестнице, они потом и сами не могли объяснить. Отбежав от колдовского дома, упали под ограду и еще долго не могли прийти в себя.
Отдышавшись, Витя сказал:
— Пропади она пропадом. Обходить ее буду. Сущая ведьма! Сквозь стенку пролезла…
Прижавшись друг к другу, они дрожали от холода. С трудом дождавшись утра, разбежались по домам. При этом Ежик взял у друга клятву скрыть от всех их ночную вылазку и сам поклялся ничего не говорить Ирине.
МЕТЕЛИН МЕНЯЕТ КВАРТИРУ
Как только Метелин поселился у Луниных, Клава совсем задомовничала: бывало, не удержишь, скучно, видите ли, с родителями, а теперь все норовит в боковушку к Семену попасть — то книгу, то чаю ему принесет.
В субботний вечер Клава подробно рассказала Метелину о переполохе, который вызвал у немцев взрыв моста. Прошло больше недели, а железная дорога бездействовала.
Семен слушал ее заинтересованно. Вдруг до них донеслись голоса со двора. Дотошная соседка Маланья не без притворства сетовала:
— Нескладно получается, Власовна, — живем рядом, а по неделе не видимся. Каждый в своей норе.
— И-и, соседушка, — ответила мать Клавы, — тошно во двор выходить, запустение.
— Все собиралась спросить, что за чернявый молодец у вас появился? Я, грешница, аж залюбовалась: такой статный да пригожий.
У Семена екнуло сердце.
Метелин мысленно выругал себя: «Конспиратор несчастный! Вот к чему неосмотрительность приводит». Клава, приподняв край занавески, выглянула в окно. Маланья стояла у забора, Власовна с пустым ведром — у кучи золы.
— А-а, приезжал… Клавин жених, — вывернулась Власовна. — Раза три приезжал.
— Где же она такого раздобыла? Стройный, лицом белый, городской вроде.
— В доме отдыха познакомились. Еще при Советской власти, — выдумывала Власовна. — Молодым пути не закажешь.
— Сами были такими… А свадьба когда? — выспрашивала любопытная Маланья.
Власовна развела руками:
— Какая теперь свадьба?.. Вот голод надвигается.
— У молодых свое на уме.
— И то правда.
Краска, предательская краска залила лицо Семена. Ему было стыдно взглянуть на девушку. А Клава хоть бы что! Отпрянув от окна, она жарко зашептала:
— Жених мой… Мама угадала: я давно люблю тебя, давно люблю.
С закрытыми глазами искала его губы. Семен еще больше смутился, что это она — шутит или опять за свое?..
— Все книжки читаешь, по ночам к кому-то бегаешь. Я боюсь за тебя, Сема, родной. Сегодня — живы, а завтра — кто знает… — Клава говорила тихо, в ее голосе не было привычной игривости. Наоборот, в нем слышалась давнишняя досада. — И о чем ты все время думаешь?.. С ним говорят, а он молчит и молчит. Тоже мне, Спиноза нашелся. А то не видишь, что возле тебя человек пропадает! И… по твоей вине!..
В коридоре звякнуло ведро. В боковушку протиснулась перепуганная Власовна:
— Беда, Сема…
— Сами слышали, — сердито прервала Клава. — А что, собственно, произошло? Ну, видела и видела, подумаешь!
— Как — что?.. У нее племянник — полицай. Иногда заходит самогонку хлебать. Как бы не напакостила.
— Вечно страху нагоняешь…
Власовна виновато заморгала глазами:
— Я — что… Вам виднее. Пойду ужин готовить, скоро Петрович с Николаем вернутся.
Семен молчал. Клава приблизилась, ее волосы коснулись его щеки.
— Так ты мне ничего и не скажешь?..
— На душе погано.
— Надоело прятаться?.. Я за тебя, Сема, жизнь отдам. Не бойся, верные документы достану: и паспорт, и прописку. Тебя на завод инженером устрою. Можешь вообще не работать. Я скрою, прокормлю. Вдвоем нам хватит. А то давай смоемся. Проживем, где тебя не знают. В переводчицах всюду нуждаются, моя профессия ходовая.
Он грубо сказал:
— Подумай, что предлагаешь… Мне, комсомольцу?
— О комсомоле забудь, у нас нет иного выхода. Не буду работать — в Германию угонят, тебя — к стенке. Насмотрелась, что они там, в жандармерии, творят: кровь стынет. Сегодня человек пятьдесят приволокли без разбора: женщин, стариков. Четверых на базарной площади повесили, толком не узнав фамилии. Для устрашения других. Остальных ночью ликвидируют. Для них, что клопа раздавить, что человека расстрелять — одинаково.
— Не простим мы им… никогда.
— «Мы»… кто это?
— Ты, я, весь наш народ.
Клава присела к столу:
— «Народ»! — это громко. А сколько осталось из тех, кто в гражданскую не уплыл за Черное море? А бывшие кулаки? А обиженные и обойденные? Отец, мать, Николай и я собрались эвакуироваться. Кто о нас позаботился? Никто. Сели начальнички в машины и укатили, свои шкуры спасли, а наши — дубить оставили. Тебя и то бросили, места не нашлось. И мы же виноваты?… Я б сейчас в Ташкенте в институте иностранных языков училась. Мечту у меня убили.
