– Теперь Тропин нас ни за что не достанет.
– Скоро мы его сами достанем, – пообещал Филя.
– Прошло то времечко, когда они за партизанами по лесам гонялись.
Партизанство Федьке представлялось каждодневными засадами, стрельбой. Но командир Осип Яковлевич рассудил по-своему: новеньких пока в дело не пускать, подучить малость. Партизаны из фронтовиков обучали молодежь стрельбе, рукопашному бою. Для станичной молодежи это не внове – с детства впитывали военную науку. Но среди партизан было немало и крестьянских парней, державших шашку неумело.
– Так ты своему коню или уши, или еще чего порубишь, – сердились учителя. – Да и для врагов ты страху не представляешь.
Но Федька и его друзья видели, что нередко небольшие группы партизан седлали коней и на несколько дней исчезали из отряда. Привозили с собой раненых. Ясно – в бою были. Но на просьбу парней отправить их в дело партизанский командир хмуро улыбался.
– И вы успеете.
Вообще-то, в первые дни друзья не скучали. Ходили в гости в соседние землянки – много знакомых в отряде, вели веселые разговоры. Вроде уж всех партизан перевидели, но нет-нет, да и вывернется старый приятель.
– Здорово! – и расплывется в улыбке.
У Северьки в отряде своя радость: Устя здесь. В первый вечер не удалось встретить, хоть Филя Зарубин и рассказал, как ее найти.
– Она при нашем лазарете работает. Там и живет.
Северька отправился к просторной землянке, из окон которой пробивался слабый свет. У порога встретил рослую бабу.
– Кого тебе? – недовольно спросила баба. – Приятеля пришел проведать?
– Не. Устю мне надо увидеть.
Баба уткнула руки в бока.
– А ну, проваливай отседова. На дворе ночь, а он в гости. Много вас тут шляется. Проваливай, проваливай, кобель бесстыжий.
Северька хотел что-то сказать, объяснить, но баба стала кричать громче, и пришлось парню уйти.
«Много вас тут шляется». Смысл этих слов дошел до Северьки, лишь когда он вернулся в свою землянку. Там Федька справлял новоселье и шумно допивал с посельщиками остатки спирта. Опоздай Северька, и не видать бы ему сегодня выпивки. Северька выхватил у рыжего друга кружку. Тот было заартачился, но, взглянув на парня, смолк.
Потом Федька вытащил Северьку на улицу.
– Ты чего такой квелый?
Незнакомо и глухо вздыхали вершины сосен. Сыпало колючим снегом на разгоряченные спиртом и жарой землянки головы. Федька зябко повел плечами.
– Пустое, – сказал он успокоительно. – Не такая она девка, чтоб куры строить. А насчет того, что крутится около нее кто, так это позволь мне разобраться, ты не встревай.
Встретились Северька с Устей назавтра. Утром Филя послал парня к общему котлу за кашей для всей землянки. Северька хотел было одеться, но ему сказали: беги так.
Обжигая пальцы – котелок подсунули без дужки, а Северька не надел даже рукавицы, – парень спешил по широкой тропинке и неожиданно столкнулся с Устей.
– Северька, и ты уже здесь! – в голосе девки была такая радость, что Северька разом забыл свои страхи.
Он поставил котелок в снег и протянул Усте руку.
– Когда приехали? Ночью, поди?
– Вчера вечером.
– И меня не нашел? – в голосе Усти обида. Северька развеселился.
– Был я вчера у вашего лазарета. Там меня такая бой-баба встретила, что ночью приснится – испугаешься. И дала от ворот поворот. И налаяла еще.
Засмеялась и Устя.
– Тетка Дарья такая. Никому спуску не дает. И меня оберегает. Ты, говорит, у меня заместо дочери. Не она, так эти ухажеры совсем проходу бы не дали.
– А ты командиру скажи.
– Совестно с такими пустяками лезти. Потом вы ведь, мужики, так судите: сама девка виновата… Так ты приходи сегодня. Тетку не бойся. Иди, иди. Замерз весь. Раздетый.
Кашу Северька принес холодную. Партизаны, подсунувшие парню котелок без дужки, разочарованно свистнули. Не удалось увидеть, как пляшет новичок, обжигая пальцы.
– Тебя за смертью только посылать, – сказали они недовольно.
Друзья вживались в новое место. Постепенно человеческий муравейник в лесу перестал быть для них толчеей людей, лабиринтом троп и беспорядочным скопищем землянок. Незаметно, исподволь они увидели и почувствовали в этом муравейнике какой-то порядок.
Колька Крюков с радостью взял парней в свою сотню. Хоть и не закадычные дружки прибежали, а все ж свои люди, которым головой довериться можно.
– А я чувствовал, что недолго вы на заимке просидите. Ждал вас.
Через неделю Колька сказал, что парни от учебы освобождаются.
– Других надо учить, а вы в этом деле сами мастаки. А потом – надо в кузнице кому-то работать. Пойдете?
– Все лучше, чем затвор винтовочный разбирать да собирать, – ответил за всех Федька. – А в дело когда пойдем?
– Командир об этом сам скажет.
– Чудно. Почему у нас командир, а не атаман? Не по-казацки как-то.
– Это у белых атаман, – строго ответил Колька.
Срубленная из неошкуренных бревен кузница приютилась поодаль от табора в ельнике, около самого ключа. Вода в ключе не замерзала и в самые клящие морозы. Рядом с почерневшим срубом кузницы – станок для ковки лошадей.
Северька осмотрел станок придирчиво.
– Плохой. Да, видно, им и не пользуются.
– А коней на собственном колене подковывают, – поддержал Лучка.
Из дверей кузницы выглянул сухолицый человек. На лице топорщились темные усы.
– Это что за проверяющие? Или новый наряд?
– Так точно. Прибыли в твое распоряжение, – Федька хотел лихо щелкнуть каблуками, но мягкие унты только тихо шикнули. – Ладно, – махнул Федька рукой, – вот как-нибудь сниму с беляка хромовые сапоги, тогда и доложу по полной форме.
– Смотри не забудь. Знакомиться будем?
– Надо бы.
Кузнец назвался Тимофеем, читинским рабочим. Парням он пришелся по нраву: веселый, разговорчивый.
– Вот ты, – ткнул он пальцем Северьку в грудь, – будешь молотобойцем. Только предупреждаю: не стукни меня молотом по голове. И по рукам тоже. А теперь без шуток: сумеешь?
Северька повел плечами. Махать кувалдой – дело нехитрое. Где сильнее ударить, а где чуть-чуть.
– Ты у меха стоять будешь.
Федька согласно кивнул головой.
– А Луке – я правильно запомнил твое имя? – следить, чтоб была вода, уголь.
Хоть никогда раньше не приходилось Северьке работать молотобойцем, эту науку он освоил удивительно быстро.
– У тебя отец не из рабочих? – спросил Тимофей своего помощника, когда все сгрудились около открытых дверей покурить.
– Нет, из казаков. А чо?
– Соображаешь ты быстро.
– А казаки хуже рабочих соображают? – прищурился Федька.
– Да ты не лезь в бутылку, – примирительно сказал Тимофей. – Это я к тому, что рабочим с металлом много приходится иметь дело. Догадываешься?
После перекура Федька решительно взялся за молот.
– Теперь я.
Но Тимофей остановил парня.
– Не будем Бога гневить: у нас с Северьяном неплохо получается. Потом – работа срочная. Кончим эту работу – всем дам молотом поиграть. Сделаю из вас добрых молотобойцев. А сейчас – не ко времени.
Работа шла споро. Звонко и дробно выстукивал маленький молоток в руке сухолицего Тимофея, басисто ухала и соглашалась кувалда. Так. Так. Так! Рвались из-под молота искры. Скрипел, вздыхал мех. Огонь торопливо кидался на черные угли, высвечивал потные лица, дальние углы кузницы, захлебываясь воздухом, надсадно вздыхал: у-ух! Шипела белым паром в корыте с водой каленая подкова.
После обеда, когда кузнецы дремотно и сладко отдыхали на коротких чурбаках, в кузню вошел Иван Лапин.
– Люблю кузнецов. Я раньше хотел зайти, но у вас тут такой звон стоял, что побоялся: не нарочно зашибете.
Кузнец вскочил, показал на сосновый чурбак.
– Садись, Иван Алексеевич.
Тяжело опираясь на костыль, Иван Алексеевич прошел вперед, сел, вытянул раненую ногу.
– Не помешал вам?
Ивана Алексеевича Лапина парни уже знали. Не то бывший учитель, не то на железной дороге работал. Грамотный мужик. Но, в общем-то, он местный, урожденьем из Забайкалья. По разумению некоторых, жизнь у Ивана Алексеевича не шибко сложилась: пришлось ему понюхать каторги. Каторга простому мужику тяжела, а грамотному да образованному – вдвойне горше.
О каторге Иван Алексеевич рассказывает нечасто. Но говорит чудно: другой жизни не хочу, по совести жизнь прожил. По совести – это верно. Иван Алексеевич из образованных, а мужик правильный.
Месяца за три до прихода парней в отряд прострелили Лапину в одном из коротких боев ногу. Пуля кость не задела – на другом мужике давно бы все зажило, а Иван Алексеевич только недавно стал с палочкой ходить.
– Огневица у него чуть было не приключилась, – объясняла партизанам лазаретная тетка Дарья. – Боялась я шибко.
– Хорошо у вас тут, – Иван Алексеевич аккуратно, не просыпая ни крошки махорки, свернул цигарку.
Тимофей выхватил щипцами из горна красный уголек, услужливо протянул гостю.
