Дневник заканчивался описанием сна. Прабабушке приснилось, что после покушения на царского наместника Влодек был схвачен в доме на Краковском Пшедместье; ночью жандармы увезли его на строительство моста и замуровали живьем в центральной опоре.
«Сон был страшный! — читал я последние фразы. — Я проснулась с криком ужаса, вся в холодном поту, и села в постели. Боже, неужели это правда, неужели это может быть правдой? Да, ответило что-то во мне. Он там — в мосту…»
Проглядывая машинописные страницы, я с изумлением обнаружил, что это никак не может быть «IV экземпляр», который «внучке автора» подарил на именины дядя Эдвард, поскольку текст был напечатан на прекрасно мне известной пишущей машинке марки «Рейнметалл» с поврежденным механизмом прокручивания ленты и непослушной клавишей, соответствующей наиболее часто употребляемой гласной «а».
Повторяющиеся на каждой странице характерные ошибки неоспоримо это доказывали.
Я ни секунды не думал, что мать, захотев иметь еще одну копию, просто перепечатала текст, ранее перепечатанный дядей Эдвардом. Скорее уж, заподозрил я, она, на основании оригинала, сочинила апокриф дневника — собственную, полностью или частично вымышленную версию событий, описанных ее бабушкой.
Действительно ли она это сделала? И если да, то по какой причине?
Хотела что-то утаить?
Чего-то стыдилась?
11
Пустые календари
У старого дома напротив бетономешалка продолжала выплевывать одно и то же слово: б-л, б-л, б-л… Висленский песок, поливаемый водой, смешивался с портландским цементом: б-лал, б-лал, б-лал…
Я смотрел в окно. Рабочий, управлявший бетономешалкой, залез на лестницу, приставленную к фигуре Божьей Матери, вытащил из-за пазухи черный полиэтиленовый мешочек, надел его Богоматери на голову, затем тщательно обернул полиэтиленом всю статую и крепко обвязал веревкой.
В сером воздухе среди голых ветвей грецкого ореха Божья Матерь выглядела как жертва убийства, которая будет похоронена в безымянной могиле.
До выхода из дома оставалось не так-то уж много времени.
Электронное табло на башенке часов марки «Сони» показывало девять сорок.
Я подумал, что отец, наверно, получит в больнице много цветов. Случай на этот раз был исключительный, а ведь даже на именины сестры и санитарки из всех отделений каждый год дарили ему столько роз, гвоздик, тюльпанов и гербер, что их не могли вместить и бесчисленные мамины вазы.
Из-за цветов, которые отец приносил домой из больницы, мать всегда ужасно ему завидовала и, хотя старалась этого не показывать, выражение лица выдавало ее истинные чувства. Сама она, когда у нее был частный детский сад для десяти ребятишек, никогда столько цветов не получала.
Много лет подряд, в каждую годовщину свадьбы — семнадцатого января — отец покупал ей альпийскую фиалку в горшке, обернутом белой гофрированной бумагой. Однажды он перепутал дату, а может быть, вспомнил о годовщине с опозданием на один день, и, хотя поспешил принести из цветочного магазина традиционный подарок, мать, чтобы наказать его, выставила горшок на балкон.
Ночью ударил сильный мороз.
Бессмертная альпийская фиалка замерзла.
Я достал из шкафа черные туфли фирмы «Рэйвел», лучшие из тех, что у меня были, купленные в Лондоне за сорок фунтов. Приберегаемые для особых случаев, они служили мне уже одиннадцать лет.
Хорошенько начистить туфли!
Не опоздать!
Отец, в общем-то, немногого от меня ждал.
Я приступил к делу.
Той зимой в лучших своих туфлях я выходил из дому только один раз, но соль, которой в городе полно было в тающем снеге, успела над ними поиздеваться. С белым налетом и следами потеков на подъеме, туфли выглядели отвратительно.
Когда отец брал в руки какой-нибудь башмак, он сперва с минуту взвешивал его на ладони, а затем переворачивал и суставом указательного пальца трижды стучал по подошве. Не успев подумать, что подражаю ему, я сделал в точности то же самое.
Нехорошо…
Баночка с остатками черного гуталина «Киви», видимо, долго пролежала незакрытой, потому что гуталин высох и так затвердел, что я не мог подцепить его щеткой. Несколько комочков упали на пол, а когда я попытался их подобрать, размазались, оставив черные следы.
Я вспомнил, что в сундуке на балконе у меня должна быть другая баночка, кажется, еще полная.
Сундук я купил на барахолке сразу после переезда на Семирадского. Торговец, который свозил в Варшаву мебель с Западных земель[32], понятия не имел, кому сундук принадлежал раньше. Он только показал мне, что внутри есть тайник для бумаг и что там лежит несколько открыток с поздравлениями к Рождеству. Открытки были написаны по-немецки женщиной по имени Ханна. Заметив, что адресат мой однофамилец, я купил сундук, даже особо не торгуясь.
Перст судьбы? Конрад Хинтц… Вдруг какой-то дальний родственник? Отец почти никогда мне не рассказывал о своей семье. Может быть, я не хотел его слушать?
Я вышел на балкон. Сундук долго не желал открываться, задвижка на холоде крепко примерзла к скобе, но когда я несколько раз что было сил ее дернул, заржавевший металл поддался.
Я поднял крышку и… замер.
В сундуке на самом верху лежала кипа карманных календарей. Сколько же их там было? Тридцать? Сорок? Пожалуй, не больше, но в первый момент я не мог отделаться от впечатления, что их бессчетное множество и они заполняют весь сундук, так что, засунь я внутрь руки, они бы погрузились в эту груду по самые локти.
Я так и не выбросил старые календари и, хотя меня не раз злило, что я храню их неизвестно зачем, без конца перекладывая из угла в угол, не решился от них избавиться даже после переезда.
Сколько себя помню, в сочельник я всегда находил свои любимые календари под елкой.
Дедушка неизменно получал в подарок настенный календарь издательства «Ксёнжка и ведза». Целый год он каждое утро срывал по одному листку. Я любил гадать, что он сделает, прочитав листок: выбросит в мусор или отложит на письменный стол. Календарь обычно знакомил с жизнеописаниями коммунистических деятелей и вождей, а также напоминал о важнейших годовщинах из истории рабочего движения в Польше и в мире, но когда случались дни без годовщин и жизнеописаний, на страничках можно было обнаружить кулинарные рецепты, которые бабушка Стася собирала, или практические советы: чем вывести пятно с шелковой блузки, как прогнать крота с садового участка, как вытащить провалившуюся в бутылку пробку.
Мать облюбовала календарики «Орбиса»[33], отдавая предпочтение миниатюрным ежедневникам, которые не занимали места в сумочке. Каждый год она старательно заполняла графы на первой странице, вписывая «данные владельца»: имя, фамилию, адрес, телефон, группу крови. Я заметил, что одну из граф — «Сообщать в экстренных случаях» — она пропускает, оставляет пустой. Еще мать непременно помечала две даты маленькими значками, из которых один был похож на крестик, а второй — на восклицательный знак. Восклицательный знак появлялся всегда рядом с каким-нибудь из июньских дней. Крестик — возле 12 сентября. Незадолго до смерти матери я узнал, что мужчина, которого она любила, был убит немцами на войне именно в этот день.
Мой любимый календарь — Карманный справочник Дома книги — был сущим кладезем знаний; количество и разнообразие информации, помещаемой туда каждый год, когда-то меня просто-таки ошеломляли.
Греческий алфавит и таблица Менделеева, календарь на целое столетие и номограмма тригонометрических функций, реестр памятников старины мирового значения и почтовые тарифы, список коммуникационных линий и наиболее распространенные корректорские знаки, размеры печатных шрифтов и прогнозируемые курсы валют, результаты международных турниров по бриджу и охотничий календарь, перечень океанов вкупе с прилегающими морями и основные данные о солнечной системе. Целая вселенная…
Я проверял по календарю, действительно ли родился в пятницу, как говорила мать, и получалось, что так оно и есть. Еще календарь на столетие позволял узнать, каким днем недели был или будет любой день века, например, первое января двухтысячного года — дата столь далекая, что казалась мне невообразимой: вряд ли до нее удастся дожить.
Я вынул из сундука все календари, перенес в комнату и принялся раскладывать на полу по годам, быстро перелистывая каждый.
Календарей было тридцать пять; самый старый — за тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Мне тогда шел одиннадцатый год, больше всего на свете я любил удить рыбу и неизменно, вернувшись с рыбалки, записывал в календарик все, что рекомендовали записывать справочники рыболова: название водоема, атмосферные условия, способ лова, применяемые наживки, количество пойманных рыб, прочие заметки и наблюдения.
