Первые десятилетия II века до н. э. принесли в Рим богатый опыт эллинистической дипломатии, поскольку теперь греческие государства стремились получить от римлян помощь или хотя бы заручиться поддержкой в тех или иных вопросах. Такое положение со временем привело римский сенат к убеждению, что раз многие проблемы могут быть решены дипломатическим способом за счет только лишь авторитета и влияния Римского государства, то дорогостоящие и рискованные военные операции должны отойти на второй план и рассматриваться лишь как крайнее средство. Со времени Александра государства в международных отношениях все больше опирались на правовые нормы, дипломатия все чаще служила заменой войне. С другой стороны, когда сенат все же пришел к заключению, что царь Македонии Персей представляет угрозу для Рима, именно дипломатия методично готовила новую войну.
Мы видим, как в одних случаях дипломатия служила заменой войне, в других же, наоборот, подготавливала для нее почву. Подобное произошло в отношении Родоса, хотя римская политика в морских вопросах всегда была довольно близорукой. Как уже отмечалось в прошлых лекциях, Рим старался избавить себя от необходимости постоянно содержать крупный военный флот, и, хотя ослабление Родоса привело к возвышению и передаче части его прежних функций Делосу, что дало определенные выгоды итальянским купцам [65] , в целом Рим совершил стратегическую ошибку, позволив другой державе контролировать воды Леванта. В следующем столетии стало ясно, насколько недальновидно было это решение, тем более что интересы Родоса всегда практически полностью совпадали с интересами самого Рима.
В Испании Рим, пожалуй, совершил ошибку, отказавшись от политики согласия и примирения, проводившейся старшим Гракхом [66] . Испанские войны, разумеется, не представляли прямой угрозы безопасности Риму и Италии, но они постепенно истощали людские и экономические ресурсы, и в конечном счете именно они в значительной степени подорвали верность италийских союзников Риму. Разрушение Карфагена можно назвать военным преступлением, разрушение Коринфа хотя и помогло сломить боевой дух греков, но заронило и зерна ненависти к римлянам, что стало очевидно во время войн с Митридатом, разрушение Нумансии послужило уроком всем, кто еще сопротивлялся власти Рима в Испании. Однако, будь римская политика хоть немного мудрее, возможно, Серторий спустя два поколения не нашел бы такой поддержки в Испании. Осады Карфагена и Нумансии в равной степени продемонстрировали упорство и военную находчивость римлян, кампания, завершившаяся падением Коринфа, может служить блестящим примером того, как следует использовать ошибки в стратегии, допущенные неприятелем [67] . Однако все же нельзя сказать, что эти прецеденты показывают действительно продуманное сочетание военных и дипломатических мер.
Отказ сената предоставить права римского гражданства италийским союзникам привело Рим к новому кризису – Союзнической войне 91–88 годов до н. э. Марий, понимая, что италики весьма важны для поддержания римской военной мощи, поскольку поставляли значительные контингенты солдат, избрал осторожную оборонительную стратегию, чем навлек на себя неудовольствие сената. Ход войны во многих подробностях напоминал Самнитские войны прошлого, однако опасность со стороны Митридата и остатки политического благоразумия вынудили пойти на соглашение, пусть даже во многом неполное и вынужденное, которое вернуло в руки Рима все силы Итальянского полуострова. Но даже и при таких обстоятельствах раскол в римском обществе все равно вылился в открытое противостояние враждующих фракций, вынудившее Суллу как можно скорее заканчивать войну с Митридатом, при этом не упуская из виду положения дел в Италии. Рим стал все больше и больше полагаться на отдельных полководцев, притом что координирующая роль сената в римской стратегии сильно уменьшилась, если не исчезла совсем. Римские легионы нового образца стали более профессиональны и однородны и, без сомнения, были сильнее, чем армии прошлых времен, что во многом позволяло сглаживать последствия политических ошибок. Помпей собрал огромный флот для действия против пиратов, а его успехи на востоке позволили наконец Риму установить надежный контроль над берегами Средиземного моря. В этом случае, возможно в последний раз в истории республики, политика и стратегия шли рука об руку. Главной – и, по существу, единственной – неудачей Помпея стала попытка выработать условия сосуществования Рима с Парфянским царством. Красс впоследствии также пытался по-своему решить этот вопрос, но потерпел страшное поражение, оставив будущим поколениям задачу восстановления пошатнувшегося авторитета Римского государства.
Рим, кажется, и не планировал завоевывать Северную Испанию или продвигаться дальше в Альпы, чтобы полностью подчинить их своему влиянию. Сложно сказать, дало ли реальную пользу Риму завоевание Цезарем Галлии, но, во всяком случае, во время Галльской кампании ему удалось подготовить лучшую армию из всех, что когда-либо видел Рим, которая к тому же находилась в руках лучшего из римских полководцев. Рассмотрение хода гражданской войны, на который в значительной мере оказал влияние фактор личности военачальников, мы оставим для следующей лекции, посвященной собственно полководческому искусству.
Подведем итоги. Я постарался дать обзор взаимодействия между внешней политикой и военной стратегией Рима. Полагаю, следует признать, что на протяжении большей части своей истории Рим обладал продуманной, взвешенной и последовательной внешней политикой и то же самое применимо и к стратегии Рима, которая, правда, была в основном сухопутной и часто недооценивала значение моря. Целью этой политики практически всегда служило постоянное расширение границ Римского государства и сфер его влияния. С другой стороны, если приглядеться повнимательнее, нетрудно заметить, что в политике Рима всегда была довольно существенная доля импровизации. А временами даже готовности остановиться и подождать, пока проблемы решатся сами собой. Во второй половине II века до н. э. римская политика в Испании, например, была совершенно непродуманной и Рим, по существу, не предпринимал никаких осознанных усилий по улучшению ситуации в этой провинции. На востоке же политика Рима, хотя и производила впечатление продуманности и целенаправленности, скорее направлялась обстоятельствами, чем политической мудростью самих римлян.
Сенат по своему положению органа верховной власти в республике должен был как-то реагировать на поступавшую информацию, хотя время от времени он оказывался во власти заблуждений, порожденных недостоверными и непроверенными сведениями. Римская политика в отношении Македонии несколько раз менялась именно по этой причине. В последнее столетие существования республики внутренние неурядицы, претензии полководцев и недовольство народа не раз делали римскую политику менее продуманной и последовательной. К примеру, сенат неверно оценил расстановку сил в Галлии между союзниками Рима эдуями и вторгшимися в страну гельветами. Личные амбиции Цезаря привели к смене направления вектора римской завоевательной политики в сторону Галлии и континентальной Европы, что для Рима, остававшегося средиземноморской державой, было не совсем логично. «Письмо Митридата», приведенное Саллюстием [68] , неплохо иллюстрирует римскую политику, во всяком случае так, как она виделась самому Митридату. Оно описывает римлян как безжалостных завоевателей, свергающих то одного царя, то другого. При этом римляне не отказывались и от системы зависимых государств, окружавших римские владения.
То, что было сказано выше о внешней политике, в равной мере применимо и к стратегии. Следует помнить, что в Риме не существовало организации, подобной современному Генеральному штабу, которая бы в мирное время занималась оценкой военных угроз, исходивших от других государств. Эмилию Павлу принадлежат следующие слова: «Главным развлечением ддя многих людей, собирающихся в общественных местах, сделалось обсуждение хода войны с Македонией. Оставаясь в Риме, они часто обвиняли полководцев в неспособности и высказывали свои взгляды на то, как эту войну следует вести» [69] . Это было больше чем простое обсуждение военных слухов, столь характерное для наших дней, поскольку большинство представителей высших слоев римского общества были не понаслышке знакомы с военным делом. Однако такое неорганизованное движение не могло, разумеется, выработать никакой долгосрочной и продуманной политики. Трудно сказать, насколько серьезной была угроза со стороны Парфии спустя три года после страшного поражения Красса, однако письма Цицерона, бывшего тогда губернатором Киликии, ясно показывают, как мало предпринял сенат для налаживания эффективного взаимодействия между ним и губернатором соседней Сирии [70] .
