Вполне возможно, что временами Рим действительно бывал близок к полному отказу от своих первоначальных планов, что он вполне мог бы удовольствоваться активной обороной – стратегией, которую проводил в жизнь знаменитый Фабий. Я делаю этот вывод не столько из тактики самого Фабия, сколько из того сопротивления, которое он оказывал отправке экспедиции Сципиона в Африку [62] . Лозунг «Сначала мир в Италии, а потом война в Африке» мог быть интерпретирован и так – Рим оставляет в покое Карфаген в его африканских владениях и признает за ним статус великой державы в обмен на удаление Ганнибала из Италии. Однако Сципиону Старшему и его сторонникам все же удалось удержать Рим в рамках первоначальных стратегических целей.
Давайте теперь рассмотрим Третью Пуническую войну, разразившуюся два поколения спустя. Рим преследовал теперь цель окончательного уничтожения Карфагена, уже не великой средиземноморской державы, но даже самого города. Каковы бы ни были истинные причины войны, Рим твердо решил, что Карфаген должен быть разрушен – Carthago delenda est. Римская дипломатия готовила теперь окончательный удар. Никакие уступки не могли уже спасти Карфаген. Внешняя политика и дипломатия служили теперь лишь целям воинственной стратегии Рима. После того как Карфаген был подожжен, Сципиона охватила жалость к неприятелю и боязнь, что такая же участь может постигнуть и его отечество. Своему другу Полибию он писал строками из Илиады:
Будет некогда день, и погибнет священная Троя,
С ней погибнет Приам и народ копьеносца Приама [63] .
( Пер. Н. Гнедина )
Но наказание, которого заслуживал Рим, так и не пришло. День возмездия, которого так боялся Сципион, отстоял от него на столетия. Нравственные побуждения не имеют большой ценности с исторической точки зрения, и, хотя временами, они служат побудительными мотивами для тех или иных политических решений, я не буду долго останавливаться на них. Я желаю лишь продемонстрировать, что сама война может быть целью внешней политики и как дипломатия может служить этой цели.
Теперь позвольте мне отвлечься от войн с Карфагеном и перейти к описанию общего характера римской стратегии и внешней политики. Большинство войн, которые вел Рим, трудно однозначно классифицировать с точки зрения современной стратегической науки – в зависимости от складывавшихся обстоятельств римляне то стремились поскорее закончить войну, дав решительное сражение, то, наоборот, всячески ее затягивали и старались измотать неприятеля, навязав ему войну на истощение. Хотя римляне, разумеется, не слишком приветствовали вмешательство войны в их повседневную жизнь, необходимость воевать они обычно воспринимали весьма спокойно – война была для них не приключением, а неизбежным злом. Сильными сторонами римлян были скорее стойкость и упорство, чем быстрота и агрессивность действий. Римская стратегия во многом походила на римскую же тактику. Для римлян главное, чтобы последнее слово в войне всегда оставалось за ними. Они терпеливо ждали момента, когда противник допустит ошибку и тогда, имея про запас хорошо укрепленные полевые лагеря и целую сеть крепостей, покрывавших Италию, их хорошо отлаженная военная машина сделает свое дело и победа в конечном счете останется именно за Римом. Если хорошо приглядеться, то окажется, что представления римлян о ходе войны в целом практически совпадают с их представлением о ходе сражения, только в увеличенном масштабе.
Римские полководцы в начале войны, как правило, имели недостаточно практического опыта и набирались его уже в ходе боевых действий. То же самое, хотя и в несколько меньшей степени, применимо и к самим римским армиям. Правительство обычно старалось не вмешиваться в действия своих военачальников. Опыт прошлых войн свидетельствовал, что вмешательство гражданских властей в военные вопросы редко дает положительные результаты, впрочем, как и узкопрофессиональный взгляд на общие стратегические проблемы, свойственный многим военачальникам. Преимущество римлян состояло в том, что стратегию республики обычно определяли люди, имевшие некоторый опыт в военных вопросах и в международной политике. Сенат обычно подвергал резкой критике всякого полководца, стремившегося к быстрому и решительному результату, особенно если имелись подозрения, что он стремился при этом к личной славе в ущерб здравому смыслу. Однако, когда незадолго до битвы при Каннах Сенат указал в инструкциях командующим армиями, что решающее сражение будет желательно в имеющихся обстоятельствах, он вместе с тем взял на себя и вину за поражение, когда битва, на которой настаивали сенаторы, закончилась для римлян катастрофой. Прием, оказанный разбитому Варрону за то, что тот не разуверился в республике, не был лишь жестом великодушия. Он был оправдан потому, что строго следовал приказу. Но, как правило, полководец был предоставлен сам себе в отношении ведения войны и не был связан жесткими инструкциями. Для многих военачальников это означало, что они в первую очередь должны любой ценой избежать поражения, а уж затем подумать о победе.
Большинство своих войн республика вела на территории противника или, в крайнем случае, на территории своих союзников. На своей земле римлянам приходилось воевать нечасто, а ведя войну на чужой территории, всегда проще затягивать ее. По словам Жомини, «всегда просто использовать тактику Фабия, когда воюешь на территории союзника. Нет нужды беспокоиться о своей столице или о сохранности своих провинций и можно принимать в расчет лишь сугубо военные факторы. Подводя итоги, кажется несомненным, что одним из главнейших талантов военачальника является способность верно определять момент для перехода к наступлению и момент для перехода к обороне, способность перехватить инициативу, находясь в обороне» [64] . Римские полководцы, без сомнения, обладали этими талантами, хотя зачастую это проявлялось при смене командующего армией, когда военачальника, отстаивавшего оборонительную стратегию, сменял его коллега, чьи таланты проявлялись в наступательных операциях. Для сравнения можно привести в пример влияние, которое оказало назначение генерала Гранта на ход Гражданской войны между Севером и Югом. В течение всей истории республики римляне почти всегда имели достаточно опытных и подготовленных военачальников, так что в зависимости от обстоятельств могли выбирать среди них того, чьи качества и предпочтения в наибольшей мере соответствовали моменту. Авторитет сената позволял ему контролировать вопросы общей стратегии, не вмешиваясь непосредственно в деятельность своих генералов.
Было еще одно обстоятельство, которое позволяло республике затягивать войну, а именно то, что римские армии были, как правило, сравнительно невелики по размеру. Это упрощало управление такой армией и к тому же в случае поражения меньше сказывалось на общей боеспособности Рима. С другой стороны, Рим часто оказывался не способен в нужный момент сконцентрировать в одной точке силы, необходимые для нанесения решительной победы над неприятелем.
Наконец, одним из главных принципов политики Рима было не заключать мира не одержав сначала победы. Однако республика часто, и, пожалуй, даже слишком часто, удовлетворялась таким миром, который не позволял ей в полной мере воспользоваться плодами этой победы или добиться решительного ослабления неприятеля. Рим становился безжалостным лишь в том случае, если сам боялся и ненавидел врага, как было в случае с Ганнибалом. Известная строка из Вергилия – рагсеге subjectis et debellare superbos, «ниспроверженных щадить и усмирять горделивых», – достаточно точно отражает отношение римлян к войне. Теперь перейдем от общих положений к рассмотрению римской стратегии и внешней политики после Второй Пунической Войны.
Какие же уроки извлек Рим в отношении политики и стратегии из Второй Пунической войны? Я полагаю, что они научились не полагаться слепо на превосходство Рима в военной силе. В Испании и Северной Италии вести войну иначе, чем она шла, было невозможно, однако, воюя против Филиппа V, римляне вынуждены были прибегнуть к помощи Этолийского союза, что сократило собственно римские потери в людях, и впоследствии Рим не раз действовал подобным же образом. Римляне поняли, что необходимо зорко следить за соседями, чтобы не допустить при случае образования враждебной им коалиции, подобной той, что пытался собрать Карфаген. Находясь под впечатлением от дипломатических успехов Карфагена, римляне слишком уж легко поверили в то, что Македония и Сирийское царство Селевкидов заключили союз против них, из-за чего главным образом и разгорелась впоследствии Вторая Македонская война. Хотя была, разумеется, и иная причина, заключавшаяся в опасениях Рима по поводу возрождения морской мощи Македонии.
Первые десятилетия II века до н. э. принесли в Рим богатый опыт эллинистической дипломатии, поскольку теперь греческие государства стремились получить от римлян помощь или хотя бы заручиться поддержкой в тех или иных вопросах. Такое положение со временем привело римский сенат к убеждению, что раз многие проблемы могут быть решены дипломатическим способом за счет только лишь авторитета и влияния Римского государства, то дорогостоящие и рискованные военные операции должны отойти на второй план и рассматриваться лишь как крайнее средство. Со времени Александра государства в международных отношениях все больше опирались на правовые нормы, дипломатия все чаще служила заменой войне. С другой стороны, когда сенат все же пришел к заключению, что царь Македонии Персей представляет угрозу для Рима, именно дипломатия методично готовила новую войну.
