— Георгий Валентинович недвусмысленно намекает, что мы — политические авантюристы. И обрекаем своими действиями рабочих на гибель. Дикая, бессмысленная, нет, не бессмысленная, а весьма продуманная, предательская галиматья. Мы еще с вами так и не сумели поговорить, товарищ Коба. А мне помнится, вы в Тифлисе в день объявления лживого царского манифеста на митинге призывали рабочих вооружаться.
— Похвально, — произнес сидевший за тем же столиком ивановский делегат Фрунзе.
— Не просто похвально, батенька! — воскликнул Ленин. — Политически зрело.
Он с удовольствием, зажмурившись, отпил из высокой кружки пенистого темного пива. Пожилой слепец, одетый в национальный финский костюм, заиграл на самодельной скрипочке что-то печальное, щемящее душу. К столику подошла статная девица в ярком сарафане, поставила дымящееся блюдо с жареной свининой. Легонько толкнула Сталина плечиком и вдруг уселась к нему на колени. Он сконфузился и хотел было от нее освободиться, но Ленин тронул его успокоительно за локоть, сказал, добродушно смеясь:
— Видите, из всех нас (жест в сторону столиков, за которыми сидели делегаты) эта северная красавица выбрала единственного южанина. Зов крови! И в вас играют страсти ваших кавказских предков. Замечательно, товарищ Коба. И вовсе не зазорно. Лицемерие в вопросах морали — вот что пагубно. В социалистическом завтра ему не будет места. Его, как и все прочие пороки, мы оставим буржуазии.
Мурлыкая что-то по-фински, девица пригладила пальчиком усы Сталина и вдруг поцеловала его в губы. Фрунзе и Ленин захлопали в ладоши. Скрипач теперь самозабвенно наяривал «камаринского»…
Неужели с тех пор минуло двадцать пять лет? Вечность? Миг? Ему так реально, так живо представилась вся эта сцена. Кажется, протяни руку — и дотронешься до Ильича, до Фрунзе, до смазливой бедовой Христин… Время… оно словно обладает реальной материальной массой, вбирает в себя людей, города, государства. Ужели этот английский фантазер-писатель окажется провидцем со своей «Машиной времени»? Ведь он же ошибся со своим лжепророчеством «Россия во мгле». Прав оказался кремлевский мечтатель, а не лондонский оракул.
Раздевшись в маленькой прихожей, Сталин и Ворошилов вошли в гостиную, и тотчас из кухни раздался голос Нади:
— Это ты, Иосиф?
— Мы с Климом.
— Очень кстати. — В переднике, разрумянившаяся, она стремительно вбежала, поцеловала мужа, чмокнула в щеку Ворошилова. — А мы с Яшей сациви и лобио готовим.
— Карский шашлычок, — добавил Яков из кухни.
— Хорошо, — одобрил Сталин. — А Светлана и Василий?
— Они давно спят, милый, уже скоро одиннадцать. Вы проходите в столовую, мы сейчас.
Умывшись, Сталин открыл дверцы объемного шкафчика из темного дерева, висевшего на стене за буфетом.
— «Кинзмараули» из урожая одиннадцатого года, — сказал он, передавая одну за другой несколько темных пузатых бутылок Ворошилову.
Бережно водрузив их на стол, тот спросил:
— Винцо знатное. Из Грузии?
— Нет. — Сталин улыбнулся, лаская взором матовые сосуды. — Это то немногое, что мы с удовольствием унаследовали от Николая Второго. Из императорских погребов. По личному разрешению Ильича.
Ворошилов, внутренне усмехнувшись, подумал: «Было бы разрешение, не было бы его вовсе, все одно, мы схарчили бы эти царские деликатесы за милую душу». Однажды Ленин в присутствии то ли Троцкого, то ли Каменева сказал, что Сталин, будучи кавказцем, по закону гор не может обходиться без вина и поэтому ему позволяется пользоваться содержимым винных погребов Николая II. Историю эту Клим слышал от Бонч-Бруевича давно. Но сейчас выслушал ее от Сталина с превеликим вниманием.
— Ты хоть и не кавказец, — Сталин откупорил бутылку, разлил по бокалам, любуясь бордово-кровавым цветом вина, — но как гость тоже имеешь право. За дело Ильича!
— За дело Ильича!
Надя и Яков принесли блюда.
— Ты совершенно невозможный человек, — улыбаясь, сказала Надя мужу. — Никогда не подождешь, будто боишься, что тебя перепьют.
Стали бросил на жену сердитый взгляд:
— Вечно эти глупые упреки. Даже дома отдохнуть не дают.
Мелодично пропел дверной звонок.
— Кто бы это мог быть? — удивилась Надя.
— Это Лазарь. Я его вызвал в связи с завтрашним днем.
Яков быстро открыл дверь.
— Иосиф Виссарионович, Надежда Сергеевна! Я не слишком поздно? — Каганович, держа в руках смушковую шапку, осторожно заглянул в столовую.
— Проходи к столу, — пригласил Сталин. — Ты как раз вовремя. Вот, Клим, кого тебе надо во главе военной разведки поставить. У Лазаря нюх безошибочный. Ни одного банкета не пропустит.
Разлив всем вино, он встал, поднес фужер жене, поцеловал ее, сказал мягко:
— Не сердись, Надюша. Устал немного.
Ее глаза сверкнули благодарной радостью.
Теперь застолье потекло по накатанной колее. Хозяин подтрунивал беззлобно над Ворошиловым, тот — над Кагановичем. Надя умело сглаживала острые углы, Яков молча обслуживал отца и гостей.
— Прибегал сегодня Бухарин, — брезгливо поморщился Сталин. — Клялся, что он с «правыми» лишь потому, что хочет наставить их на путь истинный.
— Врет как сивый мерин, — проворчал Каганович. — Его прихлебалы в университете такой хай по аграрному вопросу подняли — хоть стой, хоть падай!
— Небось цитируют своего горе-теоретика — кулак, мол, сам «врастет» в социализм, — оторвался от шашлыка Ворошилов. Он хотел было крепко выругаться, но в столовую из кухни с очередной порцией еды вошла Надежда, и он, улыбнувшись ей, поднял бокал с вином:
— За хозяйку Кремля!
Сталину тост понравился. Однако, осушив свой фужер до дна, перевернув его и показав, что ни одна капля в нем не осталась, он сказал:
— Очень скромная хозяйка. Чересчур. Я сам уважаю скромность, но… Ты знаешь, Клим, на трамвае в свою Промакадемию ездит. Лазарь — отец города, он-то знает, как они перегружены.
— Только вчера этот вопрос стоял на повестке дня МГК, товарищ Сталин! — Каганович, разволновавшись, вскочил на ноги, пустой фужер его опрокинулся на стол. Сталин неторопливо поставил его на место, заметил успокаивающе:
— Чего суетишься, Лазарь? Садись. Речь не о тебе, речь о скромности.
— Иосиф, мы же об этом договорились. — Надя говорила резко, смотрела мужу в глаза. — В академии я Надежда Аллилуева, рядовой член партии, рядовая слушательница. А то, что я жена вождя — это мое и твое личное дело. Разве не так?
Воцарилось молчание. «Вот бы все кремлевские жены были такими», — восхищенно подумал Яков.
— Аскет она, как и ты, Иосиф, — уважительно проговорил Ворошилов. И вдруг сам испугался того, что сказал.
— Верно, — улыбнулся хозяин. — Два сапога пара.
— В академии почти никто и не знает, что я жена Сталина. — Надя села рядом с мужем, ласково провела рукой по его седеющим волосам. — И это не сковывает людей в их поведении, высказываниях. Вы знаете, на днях мы дали «правым» настоящий бой. И победили. И на райконференцию выбрали преданных товарищей, и секретарем организации стал боевой парень.
— Кто такой? — поинтересовался Сталин.
— Никита Хрущев.
— Хрущев… Хрущ… — задумчиво протянул он. — Кто он по национальности?
— По рождению русский, — поспешил вмешаться Каганович. — По воспитанию и духу — хохол.
— Это его статья была недавно в «Правде»?
— Да, Иосиф Виссарионович, — кивнул Каганович и в очередной раз поразился цепкости памяти вождя. — Я его еще по работе на Украине знаю.
— Да? — Сталин понюхал пробку вновь открытой бутылки, медленно, сосредоточенно разлил вино по бокалам. Спросил, пытливо глядя на Кагановича:
— Я знаю твое чутье на людей. Какая, по-твоему, главная черта этого нового секретаря Промакадемии… Хруща?
— Преданность, — не раздумывая, твердо сказал Каганович.
— Редкое качество. Редкое и потому ценное. — Стадий помолчал, тщательно разжевал крупную виноградину. И, посмотрев по очереди на Ворошилова, Якова, Надю, остановил тяжелый взгляд на Кагановиче: — А как у тебя с преданностью?
Тот вздрогнул, как-то съежился, подскочил к Сталину, стал на колено, схватил его руку и, глядя при этом в глаза, приник к ней губами. Сталин вырвал руку, легонько оттолкнул Кагановича и смущенно сказал:
— Верю. Только это ни к чему. Я не патриарх.
— Вы больше, чем патриарх! — возвратившись на свое место, воскликнул Каганович и, подняв бокал, провозгласил: — За вождя, учителя, отца, Иосифа Виссарионовича Сталина!
Надя, не сказав ни слова, выскочила на кухню. Яков, собрав грязные тарелки, последовал за ней. Ворошилов встал, прокашлялся:
— За великого стратега и полководца ленинской гвардии!
— Сталинской! — восторженно откорректировал Каганович. — Сталинской!
