– Тогда счастливо, – пикап затарахтел, растворяясь во тьме ночи. Я стоял у края тротуара несколько минут, пока шум мотора не затих вдали. Следом проскользила черная легковушка, и еще один пикап, на сей раз, зеленый. Парк не был закрыт, но заходить в его черноту не хотелось, вдоль Университетского проспекта еще кое-где горели фонари, я двинулся пешком, раскладывая в воображении карту округи. Свернул на Молодежную улицу, затем на Большую Академическую. Почти угадал, следующей оказалась Инженерная, в конце которой, на Госпитальном валу, находился неприметный дом миссии.
Прибыл заполночь, однако, никто не спал. Руководитель встретил меня у дверей, с порога напомнив об ответственности за поздние прогулки. Да, документы в порядке, но в столице год как комендантский час, негласно, разумеется, но такие вещи надо знать. И понимать, какая сейчас такая непростая обстановка. Услышав об обстановке, я не выдержал.
– Кажется, вы вконец заигрались в экспата, – зло рявкнул в лицо и бухнул дверью перед его носом. Жена принесла ужин, я отказался, ничего не хотелось. Даже слышать их приглушенные голоса. Плотней закрыв дверь, провалился в непамятный сон, из которого выбрался наутро в состоянии неестественной бодрости. Не знаю, что мне такого снилось.
После плотного завтрака – за которым мы и помирились – попросил телефонный справочник. Оказывается, здесь такого нет, мало ли кто и что может узнать, пришлось идти в ближайшую горсправку. И за двадцать грошей узнать рабочий телефон Лидии, на который я из ближайшего автомата и позвонил. Ее долго искали, просили обождать, снова искали.
– Прости меня, дурака. Нам надо поговорить, – согласилась немедля, будто ничего и не было. Попросила подъехать к главной проходной станкоинструментального опытного завода, она отпросится, но только на полчасика, новый заказ пришел в КБ. Когда подъехал, она стояла у проходной, в зеленом платке и светлом сарафане; в этом простецком наряде я не сразу узнал Лидию.
Прошли в буфет, через узкую тенистую улочку, по которой прогромыхал пустой в полуденный час трамвай. Прохладное сумеречное помещение в полуподвале, высокие столы без стульев. Мы встали за крайний, вдали от чужих глаз. Наверное, со стороны – краткая встреча влюбленных, во время обеденного перерыва. Она заказала чай с лимоном, я попросил пиво.
– Рада тебя снова увидеть, хотя ты и невозможен. Слышала, тебя собирались депортировать, неужели отменилось?
– Нет. Можно сказать, перешел на нелегальное положение, – хотел показать ей новый паспорт, но не решился. В нем, в отличие от паспорта иностранца, снимка не было, только робкая фраза в пустом квадратике «место для фото (не обязательно)». У меня, что подчеркивала графа «социальное положение» – «кустарь» – таких возможностей не находилось. А по серии документа можно было понять, что в столицу я прибыл давно, и закрепился в артели. А еще, что не сидел, и не поражен в правах, – все это мне долго объяснял руководитель миссии, вручая потрепанную корочку со скверной бумагой и расплывающимися оттисками букв, единственной защитой которой служила надпись «подделка преследуется по закону». – Да, это неважно.
– То есть как неважно? Это из-за меня? Но послушай… – я попытался перебить, Лидия попросту закрыла рот ладонью. И продолжала уже тихим шепотом, так, что на нее стали оборачиваться: – Не надо. Это уже слишком. Если ты не подчинишься решению, тебя ждет суд и тюрьма. Я не хочу всего этого. Надо переждать, – я отвел руку и так же шепотом в ухо, отвечал:
– Я сюда приехал, потому что считал это место лучшим. Не для отдыха, просто лучшим, пусть отсталым, но отличным от того, что у меня дома. И я не хочу уезжать. Пусть безумие, пусть угрожают, пусть попробуют выкинуть. Мне очень хорошо здесь, несмотря ни на что. Я никуда не уйду.
Она покраснела, чуть отодвинувшись, потом побледнела.
– Я так не могу. Ты себя погубишь, тебя отправят на каторгу, на шламовые поля, на рудники.
– На каторгу? У вас же….
– Знаю, знаю. Но ведь кто-то там работает, а кто, кроме зэков? Ты бы видел крематорий… ты видел. Ты знаешь. Я не хочу, милый, не надо, прошу тебя, очень прошу, – и тут же, – Давай так. Я тебя отвезу к себе домой, ты будешь все время жить там, пока не утрясется, месяц, два, полгода. Я спрячу тебя. Только не никому не открывай дверь, и никогда не выходи из квартиры. И не подходи к телефону, если только…
– Лидия, я живу в миссии, и у меня новый паспорт, – я протянул красную трепаную корочку с такими же кровавыми страницами. – Я смогу тут продержаться.
– Откуда у тебя это? – она вздрогнула всем телом, и отбросила паспорт так, будто он отравлен. – От похитителей? Нет, не могли, значит, уже оттуда, из-за рубежа? Но…
– Лидия, послушай. Вчера я видел твоего отца. Поэтому попросил тебя выскочить на минутку. С ним…
– Отца? – она замолчала на полуслове, смотрела на меня, не отрывая взгляда, не зная, что сказать, как сказать. Вцепилась в меня, горячо зашептав: – Как он, как ты… что с ним? Но почему не сказал сразу.
– Он не велел. Объяснил, как нам и где лучше встретиться. Передаю: с ним все в порядке, здоров, правда, содержится в сыром подвальном помещении, но я надеюсь, долго это не продлится. Кормят нормально, вот только выходить не разрешают, но дают читать газеты…
– Ты… ты как с ними связался? Рассказывай.
Я долго молча смотрел на нее. Как рассказать. Правду? Какую правду? Я начал со лжи, придя в этот мир, и никак не могу остановиться, прекратить лгать человеку, который для меня не просто небезразличен, который мне нужен, к которому я возвращаюсь всякий раз. И которому теперь так нужна помощь; не понимаю, даю я ей хоть часть необходимого или отбираю все время? Хоть что-то даю ей?
Я начал рассказывать, что меня привезли, что увидел отца, беседовал с ним, потом спохватился. Вздрогнул всем телом. В проеме двери, ведущей на кухню буфета, мелькнула знакомая тень. Рада. Так именно здесь она работает судомойкой, здесь она увидела Лидию, здесь созрел план. Отсюда и письмо… письмо.
– Тебе может придти письмо без адресата, может, не одно. Не открывай его, не читай, сожги сразу. Если оно придет, уничтожь и никому ни слова. Не обращайся в полицию, никому ничего не говори, ты поняла?
Она побелела до синевы, на какой-то миг страх, разлитый по стране, вдруг сконцентрировавшись здесь, в подвале, разом сковал нас обоих. Никогда бы не подумал прежде, что подвержен ему. Мгновенно она все поняла. С трудом сглотнула комок, застрявший в горле. Дыхание вырывалось с трудом, с хрипом, наверное, я выглядел не лучше. Пронзительный скрип заставил нас вздрогнуть и оглянуться, неловкий посетитель задел стол, едва не вывернув его с места. Бухнула дверь. Мы остались наедине.
– Тебе пора уходить, – прошептали мои губы против воли. – Не знаю, как мы свидимся еще, но я приду. Предупрежу, если что. Ты не звони.
– Я не знаю, куда. Где ты, в какой миссии? У нас нет представительств Альянса.
– Я позвоню. И сделаю все, чтоб с твоим отцом ничего не случилось.
– Милый, я… я прошу тебя, не надо…
– Иди. Я останусь здесь. Выйду следом, – она кивнула, поднялась по ступенькам. Скрипнула дверь. Как будто прогнал, залезла в подкорку подлая мысль.
Чуть погодя выбрался. Оглядевшись по сторонам, Лидии нигде не видно, зашел за угол, к черному ходу буфета. Рада уже стояла там, тяжело опершись на низкие перила крыльца. Даже почувствовав мое приближение, не подняла головы. Лишь когда встал рядом, спросила:
– Ты ей все передал?
– Вы ей ничего не собираетесь посылать? – мы будто местами поменялись. – Точно?
– Точно, – Оторвалась от деревянных перил и распрямившись, оглядела меня. Лицо, как фартук, серое, усталое. Кажется, большая часть жизни уже позади, а та, что осталась… изо дня в день мойка посуды, уборка, раздача приборов, десятки лет без надежды на перемены. – Сегодня ты по-настоящему нашу страну почувствовал. Как мы. Как она. Как все, – и снова опустила глаза.
– Рада, – тихонько позвал я. Она не ответила, выдохнула устало. Помассировала виски.
– Сегодня ночью передавали. Газеты еще не смотрела, денег совсем нет. И спросить не у кого.
– Рада…
– Дополнения в закон о борьбе с экстремизмом. Приняты на специальной сессии Верховного совета. С сегодняшнего дня запрещается распространение сведений, оскорбляющих партию, заведомо ложных, подрывающих авторитет отдельных ее членов, ее истории, политики, будущего. Запрещается обсуждение подобных домыслов. Запрещается подвергать сомнению идеи и задачи партии, ее основателей, членов… вплоть до пятнадцати лет лишения свободы.
– Рада…
– Начальник столичного военного округа снят с должности за халатность в работе и отправлен под суд. Сотрудники внутренних войск и агентурные работники получили право останавливать и обыскивать без санкции прокурора любые транспортные средства, а так же граждан, вызывающих у них подозрение. Неподчинение карается сроком до десяти лет. Недоносительство теперь до пожизненного…. – она вздрогнула всем телом. Отчего же я не решаюсь подойти к ней? – У тебя найдется мелочь? Купи трехгрошовую «Правду», вон, на углу автомат.
