Да и какая может быть конкретизация, ведь этого никогда и нигде не случалось. Не существует парка аттракционов, золотозубой гадалки на картах Таро, а ковбойская и тирольская шляпы украшают совсем другие головы, не их.
Достоверен только снег.
Все остальное — полуразрушенная раковина вымысла, в которую они с Карлушей норовят втиснуть свои жалкие студенистые тела. Спрятаться. Укрыться от самих себя и от правды, состоящей в том, что они — парочка никому не нужных неудачников. Стоит им исчезнуть с поверхности Земли — никто не забеспокоится. Пребывание же на Земле маленького семейства Гейнзе тем более никого не взволнует. Когда Елизавета начинает думать об этом — ей становится страшно. По-настоящему страшно. Уж лучше глупые Карлушины байки, чем эта пустота. И слова обличения, вот-вот готовые сорваться с ее губ, застревают в горле. Она ограничивается лишь вполне невинной фразой:
— А где же была я, когда ты отирался у гадалки?
— Помнится, идти к ней ты отказалась.
— Точно. Это в моем стиле. Не люблю предсказаний. Предпочитаю узнавать о событиях в режиме реального времени. Но где же я все-таки была?..
Иногда, когда Карлуша не в настроении, он бросает что-то типа: «тебе лучше знать». Но чаще он придумывает все новые и новые места дислокации Елизаветы. «Ты отправилась на аттракцион „Пирамида майя“, „ты стояла в очереди к силомеру“ и — верх остроумия и изобретательности: „ты покупала сливочные тянучки“.»
Сливочные тянучки, о!
Елизавета обожает сливочные тянучки, от одного упоминания о них во рту должен бы возникнуть сладкий, ни с чем не сравнимый привкус. Привкус действительно возникает, но совсем не тот, который ожидала Елизавета. В нем есть нечто металлическое, хотя и органика присутствует. Этот привкус легко идентифицировать, если ты когда-нибудь, скрючившись в три погибели, слизывал кровь с содранной коленки или просто вытирал разбитый нос. Или резал палец, а потом, прижав его к губам, скакал по дому в поисках ватного тампона. Но Елизавета и в детстве отличалась степенностью, рассудительностью и неторопливостью движений, ни малейшего повода содрать коленку и уж тем более разбить нос у нее не было. Обошлось и без членовредительства, ведь Карлуша бдительно следил за тем, чтобы колющие и режущие предметы не попадали в руки его малолетнего блюмхена. Так что близкое с ними знакомство Елизавета свела в довольно почтенном возрасте одиннадцати лет, — а в нем просто так, по неосторожности, не режутся.
Если исключить личный опыт, остается чужой. Пересказанный, позаимствованный из книг и кинофильмов. Количество прочитанной и просмотренной Елизаветой макулатуры не поддается исчислению, и в каждом втором образчике речь обязательно заходит о комбинированном привкусе металла и крови во рту. Ничего хорошего он не предвещает и связан с экстраординарными событиями. Убийства и поножовщина — самые невинные из них. Куда неприятнее детальные описания мучений главных героев и смертей второстепенных. Как правило, это женщины до тридцати, привлекательные внешне, не шибко умные, но способные поддержать беседу о видах на урожай хлопчатника в испанской провинции Эстремадура и без запинки произнести слово «коллаборационизм». Их главное предназначение — перемещаться из пункта А в пункт Б без спутников и под покровом ночи. Причем выбираются самые безлюдные и непрезентабельные маршруты, где кишмя кишат маньяки с кухонными ножами, сумасшедшие с карманными библиями и предсказатели судеб без определенного места жительства. Последние нужны как раз для того, чтобы воздеть к небу заскорузлый палец и произнести зловещим шепотом: «Ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь!». Вот тогда-то у потенциальной жертвы и возникает привкус металла во рту. Привкус крови появляется позже, во время незабываемо-сердечной встречи с серийным убийцей, он-то и означает: все, приплыли, сказочке конец.
О том, как это бывает в реальной жизни, Елизавета никогда не задумывалась. Конечно, она допускает, что страшные трагедии случаются, об этом изредка упоминают в пятнадцатиминутках криминальной хроники, идущей на всех каналах, кроме музыкальных. А есть еще получасовые и часовые тематические передачи, и целые документальные циклы — они отличаются особой кровожадностью, они норовят ударить по нервам побольнее, а также лишить покоя и сна. Наткнувшись на подобный опус, Елизавета тотчас щелкает пультом, переходя в другое, более щадящее, удобоваримое телепространство. Так что все ее шапочное знакомство с темными сторонами бытия сводится исключительно к малохудожественным беллетристическим изыскам и сериальному нон-стопу в прайм-тайм.
Следовательно…
Следовательно, то и дело возникающий привкус металла и крови во рту можно не замечать, отнести его к игре воображения, перегруженного информацией из фильмов и книг, — ведь на самом деле Елизавете ничто не угрожает. Карлушины байки уж точно не способны повлиять на ее психику! Кроме того, она счастливо избавлена от опасных связей (безопасных, впрочем, тоже). Она интуитивно избегает путешествий из пункта А в пункт Б в темное время суток. Но даже если это и случается — представить, что ее далекая от совершенства фигура способна хотя бы на миг заинтересовать серийного убийцу, и вовсе невозможно. Серийные убийцы, конечно, извращенные типы, но не до такой же степени!..
* * *
К окончанию школы Елизавета подходит с посредственными оценками по большинству предметов и обширными, невесть откуда выловленными и ни к чему не применимыми познаниями, а именно:
вампиры не отражаются в зеркалах;
в Париже есть станция метро под названием «Сталинград», вот бы посмотреть на нее хотя бы одним глазком;
если дотронуться до кончика носа скрещенными пальцами, то возникнет ощущение, что носов — не один, а целых два;
до середины XX века в школу Пекинской оперы принимали исключительно мальчиков;
пингвины — моногамные существа;
средневековое название Сербского княжества (а затем и королевства) — Рашка, стоило Елизавете упомянуть об этом в разговоре с подругами, как Шалимара тотчас же пробило на хи-хи. А более развитая интеллектуально Пирог заметила: вот и объяснение инфернальной, почти космической связи «Русие — Сербие», у них одинаковое имя!
Пирог и Шалимар вовсе не собираются эмигрировать из страны, но при этом упорно называют ее «рашкой». Елизавета же никогда не позволяла себе такого неуважительного отношения к России, хотя перманентно пакует чемоданы, готовая умотать в Германию по первому зову немецкого Botschaft.[5]
Есть и иные разногласия глобального свойства. Елизавета не верит в то, что американцы когда-либо были на Луне — Пирогу с Шалимаром американцы в контексте Луны глубоко безразличны: другое дело, как ловко они обштопывают свои делишки на грешной земле, как заставили весь мир работать на себя!.. Елизавете не нравится звериный оскал не в меру раздувшегося НАТО — Пирог с Шалимаром готовы вступить в него хоть сейчас, при условии, что будет открыт широкий безвизовый доступ к стажировкам в Лондоне и сезонным распродажам в Милане. Конечно же, о стажировках мечтает карьеристка Пирог, втиснувшаяся в ЛЭТИ, на суперпопулярный факультет по связям с общественностью. Ходят слухи, что после его окончания выпускники получают не только российский диплом стандартного образца, но и сертифицированный американский — некоего загадочного Таусонского университета, находящегося в штате Мэриленд (зачем он нужен в России — не совсем понятно, но два диплома всяко лучше, чем один).
Шопоголичку и тряпичницу Шалимара, несмотря на такой же плачевный, как у Елизаветы, уровень знаний, удалось пристроить в институт культуры, на расплывчатую специальность «режиссура массовых праздников».
И лишь Елизавета осталась не у дел.
Не то чтобы она совсем не была заинтересована в высшем образовании, нет. Она просто не знает, к чему себя приспособить. Да и возможное абитуриентство и — не дай бог! — студенчество пугают ее до обморока, всё это — новые люди, не всегда лояльные и дружелюбно настроенные. Позитивная Елизавета не исключает: большинство из них — славные, милые, сердечные. Но нет никаких гарантий, что среди буйно цветущего людского великолепия не окажется подонка, который злобно бросит ей вслед — толстая жаба! И зачем, спрашивается, подвергать себя ненужным стрессам, когда можно их избежать?..
Елизавета ни за что не расскажет о своих опасениях подругам, даже под страхом смерти. Вот и приходится отделываться общими фразами насчет я еще не решила, к чему у меня лежит душа. Тем более что это правда. Хотя и не вся.
Елизавете хотелось бы сочинять сапоги, разные фасоны сапог. Именно сочинять, как сочиняют музыку или стихи, и не испытывать при этом мук творчества, — потому что их просто-напросто нет! А есть ощущение всемогущества и полета. И абсолютного внутреннего покоя, идущего от уверенности: то, что могу сделать я, не сделает никто. Со времен первого эскиза, воплощенного на салфетке, Елизавета перевела еще с три десятка подобных салфеток, несколько использованных билетов в кино, карманный блокнот с футболистом Бекхэмом на обложке и реликтовый, пожелтевший от времени ежедневник «Тяжпромэкспорт». На серьезные разработки это не тянет. Для серьезных разработок нужны: а) другая бумага; б) другие средства исполнения, акварель, к примеру; или мягкие оттеночные карандаши «Koh-i-noor», или перо с тушью.
