“Будешь ли ты менее великодушна, чем она? Пожелаешь ли ты отнять то скромное место, которое она хотела сохранить за собою? Потребуешь ли от меня пожертвовать всем? Реши, мой друг. В твоих руках теперь наша судьба. Но, умоляю тебя, не требуй слишком многого, не злоупотребляй своим правом. Обдумай, прошу тебя, и ответь мне тогда лишь, когда ты будешь в более спокойном состоянии, в более великодушном настроении. Я и не думал тебе грозить вчера, когда сказал тебе “берегись”, что так тебя взволновало. Я только хотел предостеречь тебя, чтобы ты не доводила нас до отчаяния излишнею суровостью и требовательностью. Как много мне надо еще сказать тебе! Но к чему? Достаточно и того, что было; ты знаешь все, что тебе нужно знать, и мне кажется, что ты не можешь сомневаться ни в моей искренности, ни даже, несмотря ни на что, в моей привязанности. “Мишель”.
Бланка — Сусанне.
“Я желала, чего бы мне это ни стоило, хотя бы ценою спокойствия совести и даже моего достоинства, не дать вам узнать ужасную тайну. Я испытываю чувство безконечнаго облегчения, что могу сбросить маску, и явиться такою, какая я есть на самом деле, преступная и несчастная без сомнения, но не лицемерка, хотя все и свидетельствует против этого.
“Я сделала все, что могла, чтобы вы ничего не узнали, потому что в неведении вы могли быть спокойной. И чтобы не возмутить вашего счастья или по крайней мере оставить вам хотя иллюзию его, я лгала, я хитрила, я притворялась, как будто ложь, хитрость и притворство были моими природными качествами. Ради вас, я должна была играть роль, и я старалась играть ее как можно лучше. Мы не желали, чтобы вы страдали по нашей вине, и поэтому смотрели на ложь, как на какой-то долг. Вы знаете хорошо нас обоих, вы поймете меня, несмотря на то, что вы возмущены, поймете, что этою ложью мы многое искупим, так как жестоко мучились ею.
“Но все же я чувствую себя безконечно преступной!
“Некогда вы взяли к себе ребенка, сироту, одинокую, так как матери не было дела до этого ребенка. Вы были для него матерью, а потом, позднее, когда лета сравнительно уменьшили разстояние между девочкой и вами,— старшей сестрой. Благодаря вашей привязанности, ваш гостеприимный дом стал ея родным домом. Здесь все полно для нея сладких воспоминаний. Без вас, ея детство было бы одиноко и печально. Благодаря вам, она была почти счастлива, нашла покровителей и руководителей. Вы проявили безпримерное великодушие и доверие, вы подарили ей вашу дружбу и имели право разсчитывать на нее, на ея благодарность. И как же она заплатила вам за все добро, которое вы ей сделали?
“Ах, это печальная история! Ищешь обстоятельств, смягчающих вину, но их нет: напротив, все только увеличивает вину. И вы напрасно будете спрашивать себя, каким образом молодая девушка, которая выросла почтина ваших глазах, которую вы считали честной и прямой, в привязанности которой вы были уверены, как могла она, в течение целаго почти года, хладнокровно играть роль в недостойной комедии, жертвой которой вы были.
“Что могу я сказать? Как покорила меня симпатия Мишеля? Я не знаю, это остается для меня тайной. Мне кажется, что я всегда его любила, но только эта любовь дремала глубоко внутри меня; достаточно было слова, чтобы она пробудилась и с такою силою охватила меня, что я не в состоянии была противиться ей. Моя-ли вина, что Мишель самое благородное существо в мире? Я не так нуждалась в привязанности! A быть любимой так сладко!.. И это такое безумие!.. потому что я знала, что наша любовь не принесет нам ничего кроме стыда и отчаяния!..
“Я хочу сойти с вашего пути. Уеду. Вы меня забудете. Мишель также меня забудет: все в конце концов забывается. Мало по малу, воспоминание о мне побледнеет в вашем сознании, останется только тоскливый след какого-то прошлаго, тяжелаго сна. A потом в памяти вашей воскреснет то время, когда мы были друзьями. Тогда быть может вы уже не будете более так дурно обо мне думать.
“Быть может также,— и для меня великое утешение верить в это,— еще для вас возможно будет счастье, позднее, когда примирение и прощенье исцелят вашу душу. Вот видите, что ваша доля лучше, вы можете простить, можете надеяться!
“Я же удалюсь и одна буду бороться с позором и угрызениями совести. Вы вновь возвратите утраченное, вы мат, ваш муж вернется в вам. Но я умоляю вас, Сусанна, не заходите слишком далеко в вашей строгости. Я боюсь растравить вашу рану, сказав вам это, но тем не менее я обязана сказать, в виду ваших же интересов: любовь еще слишком сильна, он еще не поборол ее, и если, например, начать дурно говорить о мне, кто знает, на что он будет способен?..
“Я долго раздумывала о всех этих вещах: кризис, который мы пережили, роковым образом должен был разрешиться и когда первое ужасное впечатление минует, мне кажется, что мы почувствуем себя почти счастливыми, как будто после необходимой операции. Операция мучительна, но какое облегчение, когда она наконец сделана!.. Больше уже не надо лгать, как легко!..
“Моя названная мать, умоляю вас, не будем мстить друг другу! на нас обрушилось несчастие, это правда, одна из нас должна уступить место другой. Ну и что-жь, вы видите — я уступаю. Я не желаю унести с собою мучительное сознание, что я разбила вашу семейную жизнь и отняв у Мишеля все его привязанности, оставила его на развалинах разрушеннаго очага. Скажите, Сусанна, неужели же он не заслуживает лучшаго? Я вас прошу, будем думать больше о нем, чем о себе, постараемся так сделать, чтобы впредь он не страдал.
“О, как бы я желала слить вместе мою любовь, жалость, угрызения совести с вашей нежностью и прощением! Пусть наши чувства, смешавшись, окружат его особой атмосферой, в которой его душа будет вкушать мир и радость. Я желаю дать ему лучшее, что в нас есть, украсить его жизн всем, что есть самаго чистаго в сердце женщины: состраданием, сочувствием. Но я знаю, что это не в моих силах. Вы одни можете выполнить эту задачу, Сусанна; и хотя ваше сердце и ранено, но оно достаточно благородно, чтобы попытаться это сделать.
“A для этого, прежде всего нужно, чтобы вы все простили, без задней мысли, так чтобы и не помнить потом зла. A что вы простите, я в этом уверена. Помните, что вся вина нашей бедной любви в том, что она возникла. Но в ней нет ничего такого, чего женщина не может простить. Я же исчезну с фона его жизни, обещаюсь вам. И если эта жертва может хотя отчасти исправить то зло, которое я причинила, если она может принести ему и возвратить вам хотя частицу счастья, я буду считать себя прощенной и находить почти счастливой”. “Бланка Эстев”.
Бланка — Мишелю.
“Что делать, что делат? Настала роковая минута и моя тоска в тысячу раз злее, чем я предполагала. Не покидайте меня, Мишель, не покидайте никогда: что я буду без вас делать? Если бы я могла свидеться с вами, поговорить хоть минуту, я была бы спокойнее, наше положение стало бы хоть сколько нибудь для меня яснее. Но я даже думать не могу, я чувствую только себя раздавленной позором и мне представляется, что подняться больше я уже никогда не буду в силах. Я не стыжусь любить вас, неть, но мне стыдно всего этого лицемерия, на которое мы так долго будем осуждены. Эта ложь, которою мы прикрывались, давит меня, душит, отравляет меня. Не проще ли, не благороднее ли говорить истину?.. Но тогда Сусанна будет страдать, а вы… Боже мой! ложь не послужила нам ни в чему. Сусанна страдает по нашей вине. Она нас презирает, без сомнения, она не знает, как мы боролись с собой и как мы, прежде всего, несчастны… И все же она добра и когда первая острая боль пройдет, она нас простит, я убеждена в; ;этом, она нас пожалеет быть может.
“Я уезжаю, Мишель. Я буду в Лионе, у моих друзей Е., которые давно уже звали меня в себе. И постараюсь найти средство скрыться навсегда из виду. Больше я не буду играть никакой роли в вашей жизни. Но я не могу сделать это вдруг, резко порвать с вами, я должна сделать это незаметно. Моя мать ничего не знает. Необходимо, чтобы ей так все и осталось неизвестно.
“А вы, Мишель, вы оставайтесь, не разыскивайте меня и не пишите мне. Друг, дорогой друг, ты должен сам чувствовать, что эта жертва необходима, что она одна в силах вновь завоевать тебе симпатию и привязанность твоей жены. О, ты счастливее меня, а это несколько меня утешает. Да, тебе остаются обязанности государственнаго человека, дело будет отвлекать тебя от грустных мыслей, разсеявать тебя. Наконец у тебя есть дети. Я так любила этих милых девочек, любила ужь потому одному, что оне твои дочери, и мне не достанется счастья видеть, как оне выростут! Оне также меня любили. Быть может оне будут спрашивать обо мне… О, пусть никогда не узнают оне таких часов, какие я теперь переживаю…
“А я… я буду одинока, так одинока, когда более не буду с тобою, что эта мысль заставляет колебаться мое мужество и мне хочется кривнуть тебе: “Приди, приди ко мне, убежим вместе, уйдем далеко, в сторону, где мы будем счастливы!”
“Вы видите, как я слаба. Во мне нет ничего геройскаго, Мишель. Я страдаю, мне хотелось бы, чтобы меня утешали, как ребенка. Но вы конечно понимаете, что я высказала все это лишь в силу сладкой привычки ничего от вас не скрывать, но в глубине души я ни в каком случае не желала бы бежать с вами. Мы унесем с собою слишком много угрызений, которыя убьют наше счастье… и может быть, даже нашу любовь. A я не хочу, чтобы наша любовь умерла; я хочу сохранить ее в целости, без пятна, до последняго вздоха. Ведь в ней все благо, все, что дала мне жизнь прекраснаго! Пока я не любила, я не верила истинным образом, потому что лишь полюбив я поняла, что такое вечность. Наша любовь безконечна и вечнаго нет там, где нет тебя. И что-жь, теперь, когда любовь стала мукой, теперь-то мне кажется, что я близка к Богу, который прежде казался мне столь далеким. Быть может эта вера утешит меня, даст мне силы перенести утрату, ужасное одиночество, которое поглотит меня, безмолвие, на которое я отныне осуждена: ведь я вам не буду больше писать. Вы будете получать обо мне известия только через мою мать или наших общих друзей. Необходимо отказаться от всего, что составляло наше счастье, чтобы Сусанна была вполне спокойна, чтобы она была совершенно убеждена, что между нами порваны всякия отношения. Еще не случалось, чтобы любовь выдержала разлуку…
