“Вы видите, как я слаба. Во мне нет ничего геройскаго, Мишель. Я страдаю, мне хотелось бы, чтобы меня утешали, как ребенка. Но вы конечно понимаете, что я высказала все это лишь в силу сладкой привычки ничего от вас не скрывать, но в глубине души я ни в каком случае не желала бы бежать с вами. Мы унесем с собою слишком много угрызений, которыя убьют наше счастье… и может быть, даже нашу любовь. A я не хочу, чтобы наша любовь умерла; я хочу сохранить ее в целости, без пятна, до последняго вздоха. Ведь в ней все благо, все, что дала мне жизнь прекраснаго! Пока я не любила, я не верила истинным образом, потому что лишь полюбив я поняла, что такое вечность. Наша любовь безконечна и вечнаго нет там, где нет тебя. И что-жь, теперь, когда любовь стала мукой, теперь-то мне кажется, что я близка к Богу, который прежде казался мне столь далеким. Быть может эта вера утешит меня, даст мне силы перенести утрату, ужасное одиночество, которое поглотит меня, безмолвие, на которое я отныне осуждена: ведь я вам не буду больше писать. Вы будете получать обо мне известия только через мою мать или наших общих друзей. Необходимо отказаться от всего, что составляло наше счастье, чтобы Сусанна была вполне спокойна, чтобы она была совершенно убеждена, что между нами порваны всякия отношения. Еще не случалось, чтобы любовь выдержала разлуку…
“Мой милый друг, сердце мое полно воспоминаний, я мечтаю о тех прекрасных часах, которые более не вернутся… Я хочу кончить мое письмо, так как я сказала все, что желала и могла тебе сказать,— хочу кончить… и не могу. Я чувствую, что с этими словами кончается наша близость, что в последний раз я даю сердцу волю все высказать свободно, что когда я сложу этот лист, наступит окончательная разлува.
“Помнишь, что я написала тебе в первом письме?.. Я сказала тогда: чтобы ни случилось, выпадет ли мне счастливая или несчастная доля, что до того? Я получила свою долю юности и счастья, ея довольно, чтобы озарить мои несчастные дни, и когда они придут, я не буду иметь права жаловаться…
“Несчастные дни настали, Мишель, и я не буду жаловаться… но отчего это все так быстро миновало?..
“Последнее слово: если ты хочешь, чтобы я была совершенно спокойна, чтобы никогда не терзалась угрызениями совести, храни убеждение, что относительно меня ты ни в чем не виноват. В чем тебе упрекать себя? За то, что ты дал мне душу? Без тебя я бы не жила. Не жалей же, что дал мне счастье…
“А теперь, прости, мой милый, милый друг. Я говорю тебе — прости и остаюсь тою же, какою была… Прости! как печально это слово, как хорошо выражает оно всю скорбь, все страдания, которыя собою заключает!.. “Бланка”.
Сусанна — Мишелю.
“Что мне отвечать тебе, Мишель? Ты ходишь вокруг, да около жизни, превращаешь ее в роман, ты пишешь мне безумныя, невозможныя вещи!..
“Я верю всему, что ты мне сказал: я слишком хорошо тебя знаю, чтобы не понимать чего тебе стоило все это притворство, но теперь, когда ты сбросил маску, скажи мне, самая искренность твоя неужели не эгоистична и не жестока?
“Не лучше ли бы было тебе продолжать меня обманывать, чем так меня “беречь”?.. Не мог-ли бы ты в своей исповеди несколько хоть прибрать “истину”, которую ты мне подносишь, чтобы она не была для меня так мучительна?.. Можно подумать, что, напротив, ты поставил своею задачею высказать мне как можно больше самых горьких вещей, которыя сделали бы еще тяжелее для меня сознание твоего обмана. Так, ты убеждаешь меня, что Бланка еще не состоит твоей любовницей. Что мне в этом, на милость. Мне в тысячу раз было бы легче, если бы она была твоей любовницей, положение по крайней мере стало определеннее и проще и я бы менее страдала, думая об этом. Если бы я еще была убеждена, что это вы ради меня!.. Но нет: все это ради тебя самого и ради нея, ради нея в особенности… Если она еще не стала твоей любовнйцей, то это потому, что ты слишком любишь ее, чтобы поставить в такое унизительное положение, вот и все!..
“Вы думаете меня смягчить — так как и она написала мне в том же духе, в каком написано твое письмо,— разсказывая мне о ваших мнимых колебаниях, борьбе с собою, о ваших скорбях, о ваших угрызениях и проч. Но ведь причиною этого вы сами! Вероятно вы вознаградили себя чем либо за это. A мои страдания, мои! Что ты об них думаешь? Или ты думаешь, что я не страдала также? И за что! В чем я виновата? За мной нет иной вины, как разве та, что я слишком сильно любила теба, Мишель. Теперь ты мне намекаешь, тонко и деликатно, что ты не любишь меня более настоящею любовью, что ты питаешь ко мне только привязанность; повидимому ты думаешь, что этого с меня слишком достаточно. Привязанность! Но если я, случайно, если я еще люблю тебя прежнею любовью? Подумай, что тогда? Можешь-ли ты измерить боль, которую причиняют мне твои признания? Ты желаешь, чтобы я вас жалела, несмотря на страдания, которыя вы мне причинили? A меня ты жалеешь? Нет, ты только радуешься, что тебе более не надо лгать и притворяться, ты чувствуешь, будто тяжесть спала с тебя, и тебе и горя мало, что эта тяжесть легла на мое сердце… Люди всегда эгоисты и часто зверски жестоки, даже лучшие из них. Я всегда думала, что ты из числа лучших, и теперь еще думаю, несмотря ни на что. И тем не менее…
“Ты не искренно говоришь. Ты не договариваешь до конца. Надо чтобы я тебе раскрыла глаза на тебя самого, не правда-ли? Прекрасно! искренность за искренность. Я тебе выскажу все, что думаю, а ты ужь не жалуйся, смотри. Конечно, я не в состоянии буду говорить с тем благородным романтизмом, который вас отличает, и на который я не способна.
“Слушай же: я готова удовлетвориться твоею привязанностью, раз ужь ты ко мне ничего кроме нея не питаешь, но я не желаю, чтобы ты любил другую, слышишь ты? По истине, это будет слишком удобно! Мне — спокойное чувство, без фраз, без особых нежностей; я буду играть роль хозяйки, заботиться о твоем обеде, беречь дом, принимать твоих друзей. Другой же ты отдашь всю сохранившуюся в тебе поэзию и экзальтацию… И неужели же тебе не приходит в голову, что и я нуждаюс в этой поэзии также, как и ты, но что я не могу искать ее где-нибудь на стороне, что один ты можешь мне дать ее… И ты требуешь, чтобы я спокойно уступила чужой все, что мне принадлежит и что я желаю сохранить для себя. Ты смееш мне говорить об этих чувствах, которыя могут наполнить целую жизнь: если бы ты сам был на моем месте, подумай, каково бы было тебе? Право кажется, тебе ничего этого не приходило в голову, ты меня считаешь слишком ужь безкорыстной, а главное равнодушной. Ты говоришь мне, что вы не святые. Почему же ты требуешь, чтобы я была святая? Я не считаю себя лучше вас, хотя я и не могу ни в чем себя упрекнуть относительно тебя. Я женщина, как все женщины, я не желаю быть покинутой.
“Ты видишь теперь, что нужно выбрать одно из двух, как я уже тебе говорила и еще раз повторяю: она или я. Обеим вместе быть невозможно. У меня тоже есть свой эгоизм. Говоря тебе все это, я думаю о себе, только об одной себе. Я знаю, что не мой образ ты носишь в сердце, что борьба неравна, что я буду по всей вероятности побеждена, что дети будут страдать вместе со мною и твоя слабость отразится на всем их будущем, так как дочери несут в глазах света почти столь же тяжкую ответственность за ошибки своего отца, как и за проступки матери. Но это меня не остановит — ты сам этого хотел. Я сделаю все, что всякая женщина сделала бы на моем месте. Я защищаю то, что мне принадлежит, я защищаю свои права. У меня их могут украсть, но добровольно я их не уступлю. И несмотря ни на что, у меня еще остается слабая надежда, что у тебя хватит благоразумия, не жертвовать мною, потому что вместе с тем тебе придется пожертвовать детьми и положением, быть может. Ты видишь, я выставляю аргументы, в которых сама не играю роли. Это для меня оскорбительно, но я должна основываться на том, что может образумить и спасти тебя. Если не ради меня ты останешься со мною, Мишель, что делать… Твоя “привязанность” быть может не достаточно сильна, чтобы тебя удержать, хотя ты и стараешься убедить меня в противном, поэтому я напоминаю тебе о долге, который для человека твоего закала не одно пустое слово, даже когда им и овладели страсти, я прошу тебя обратить внимание на свое положение, сохранить которое ты обязан ради своих детей. Я умоляю тебя, подумай о наших девочках! Если еще сердце в тебе колеблется, то будь хоть искренен перед самим собой: не резонерствуй более, не выдумывай софизмы, не прибегай к этим гнусным усилиям согласить свою совесть с низкими страстями. Или скажи самому себе, что ты не способен уже больше на добро, что ты утратил чувство долга и иди до конца…
“Ты мне писал, я тебе отвечаю. Но мое письмо вероятно не поколеблет твоей решимости. Однако кто знает? У тебя честное сердце, слишком честное, чтобы не внять словам разсудка и справедливости. Дети около меня, когда я пишу эти строки, Анни спрашивает, почему ты ее не поцеловал вчера. Ты ее вероятно не заметил? Возьми себя в руки, без лишних размышлений. О чем еще размышлять? Дело так просто!
