— Игорь Николаевич, я должен попросить вас подписать моё заявление об увольнении. — На другом конце линии повисла долгая тишина. Виктор взглянул на Маргариту, она сидела бледная и напряженно смотрела на него. Декан молчал, и Вяземский, желая покончить с этим объяснением, прибавил. — Это по семейным обстоятельствам.
— Что-то со здоровьем у Нины Александровны? — Тут же оживился декан. Он явно искал повод уладить дело иначе.
— Нет, с ней всё хорошо, но мы разводимся. Сегодняшний день вы можете считать моей неявкой на работу или…если надо я напишу заявление задним числом, как вам будет удобнее.
— Но ваш курс? Дипломники? — Декан не на шутку начал нервничать и даже повысил голос. Виктор понимал, что поставил всех перед фактом, что сейчас кафедре трудно будет найти равноценную замену, что дипломники останутся без руководителя, но всё это его не занимало. Он должен был уйти из института и развестись с Ниной.
— Я не смогу отработать установленный месяц, да это и не спасёт положения, — продолжал Виктор, — Игорь Николаевич, я всё понимаю, но поверьте, у меня действительно серьёзные личные обстоятельства, единственное, что я могу обещать — это найти подходящего человека, который временно сможет принять на себя мой курс. Это будет нормальная замена, студенты не пострадают. А меня можете увольнять хоть по статье, так вам легче будет с бумагами. В конце концов, если бы меня нашли в морге, то вести дипломников по-любому было бы некому.
Декан опять замолчал.
— Я буду через два часа, если вы сможете меня принять, — сказал Виктор, понимая, что личной беседы не избежать, — и я хочу просить вас пока не обсуждать ни с кем мою личную жизнь, даже с Ниной Александровной, я сам поговорю с ней. Дело в том, что она еще не в курсе всех изменений.
Игорь Николаевич согласился и назначил время. Виктор защелкнул мобильник и бросил на подушку. Рита молчала, не задавала вопросов. Только подобралась ближе и прижалась, обхватила Виктора руками, зарылась лицом в грудь. Он уже привычно спутал её волосы, и некоторое время бережно вбирал ладонью тепло её затылка и шеи под волосами.
— У тебя температура наверно.
— Нет, я всегда такая горячая, — голос её звучал невнятно и глухо потому, что она даже головы не поднимала и говорила ему в грудь. Они ещё посидели так. Было хорошо. Виктор перебирал её волосы.
— Я хочу сказать тебе, — тихо начал он, — всё это время я думал, что должен поступить так. Это не спонтанное решение, я давно всё понял, просто трусил.
Она ещё теснее прижалась к нему, как и накануне вечером, когда открыла ему двери, кинулась на шею. Виктор продолжал, он не стал говорить о безумной любви, о том, что Рита единственная женщина на свете, которую он искал, о том, что он шел к ней все эти годы, что наверно их свела судьба. Нет, он ничего этого не собирался говорить потому, что и сам не верил в эти красивые слова. Другое знание открылось ему. Виктор понял, что если не останется, то дом этот перестанет быть для него домом, а превратится в место, куда они, пробираясь тайком приходят, чтобы спрятаться от людей и воровать у времени своей жизни жалкие часы близости. И он не хотел этого. Виктор не представлял себе, как они будут жить и подойдут ли друг другу, да и не было это важно подойдут или нет, потому, что они всё равно уже вместе. Он знал только, что хочет её всю, и так же хочет весь принадлежать ей, и чтобы ничего больше не разделяло их, не стояло между ними. А ещё он понял, что отчаянно нужен ей. Это оказалось главным в цепи прозрений. Стать нужным. Жить не по регламенту и обязательствам, а для человека, который рядом, не потому, что исполняет свой долг, а потому, что нуждается в близости — вот чего он хотел все эти годы. Она доверилась ему, Вяземский чувствовал это. В её прикосновениях, взглядах, голосе было безраздельное доверие. Он улыбнулся, осторожно отвёл её голову назад, чтобы заглянуть в глаза и сказал:
— Когда пришел к тебе вчера, то понял — я дома, и когда утром проснулся рядом с тобой — это не прошло. Боюсь, что не слишком хорошо умею любить, малыш, но ты научишь меня.
Глава 9
Дом, милый дом
Решить дела в институте было не сложно. У Вяземского нашелся друг, который с радостью пошел по замене, на должность, оплачиваемую вдвое больше против его прежней работы. С учебными планами и программой курса Вяземский обещал помочь, он даже дипломников согласился тянуть первое время, пока его дублёр не войдёт в курс дела.
Объяснение дома удручало его больше. Что сказать Нине? Ясно, что правду, но как? Он не хотел обидеть её, уйти так чтобы перечеркнуть все эти годы, прожитые вместе. Сейчас, проезжая знакомой дорогой по городу, он думал о том, что жизнь Нины могла сложиться совсем иначе, если бы они не поженились тогда. Она была хорошей пианисткой. Первой на курсе, играла гораздо лучше чем он, хоть и училась на теоретическом отделении, а он на фортепианном.
Теперь это всё так далеко ушло, то время, когда он по многу часов проводил за роялем бесконечно упражняя пальцы. От всего этого остались только руки — руки пианиста, с характерным сильно отставленным в сторону большим пальцем и широкой ладонью. Пальцы у Виктора и теперь были чуткие, но играл он всё реже. Не потому, что не было времени, его и никогда нет, а при желании оно находится, но играть не хотелось. Что-то не пускало. Рояль у них стоял на даче, в новую квартиру не стали даже пианино покупать, дети выросли, и некого было учить музыке.
Ни Петя, ни Наташа не стали музыкантами. Вяземский не сожалел об этом. По теперешним временам профессия не из самых хлебных, разве что попадёшь в оркестр Мариинского театра или Заслуженный коллектив Петербургской Консерватории — там нормально люди зарабатывают, но всё-таки быть капитаном дальнего плавания, как собирался Пётр — гораздо надёжнее.
Что будет с Наташей Вяземский не знал. Она училась на юридическом, но пока особого интереса к профессии не проявляла. Просто пошла после школы куда родители сказали. Решала Нина — Виктор только звонил по знакомым и договаривался о благодарностях. Сама бы Наташа в институт не поступила. В отличие от Пети, она училась не очень хорошо. Красивая внешность девочки кружила головы мальчишкам, Наташа отчаянно флиртовала в старших классах и это не способствовало успеваемости. Вяземский усмехнулся, как услужливо память еще уводит его в сторону детей, а ведь он должен подумать о другом.
Нина…Когда дети были маленькими, ему бы и в голову не пришло оставить жену. Что бы ни произошло в его жизни, кого бы он ни встретил, кого бы ни полюбил — Виктор не предал бы семью.
Взрослому ребёнку, готовому выпорхнуть из гнезда, мало дела до родителей, но малышам нужны отец и мать, да и подросткам тоже.
Опять он за свое, так не пойдет, снова духу не хватит начать разговор, а надо. У него есть Рита, она как ребенок, разве можно оставить все так, как сейчас? Нет, нельзя. И еще одно — Наташа и Пётр выросли, если у них сохранилась близость с матерью, то от Виктора они отдалились совсем.
Может быть все сложилось бы иначе, но где-то около года Вяземский стал ощущать, что жизнь их ломается. А ведь теперь-то и можно было начать жить, во всех других отношениях, кроме личных, жизнь их стала благополучной. Пришел достаток к которому Вяземский стремился, а они с Ниной ещё не состарились настолько… Виктор вздохнул. Стоя в пробках, он привык не раздражаться, а обращать мысли к чему-то более конструктивному, чем потерянное в потоке машин время… Так насколько, чтобы уже и не помышлять о любви? Любили они друг друга? Наверно любили. Нет, точно любили, это жизнь складывалась так, что не было для этой любви свободы. Стечения обстоятельств, которые налагали на них всё новые и новые обязательства. С самого начала НАДО было делать одно, другое, третье… Делать чтобы жить вместе, чтобы сохранять равновесие.
Виктор не мог сказать что страдал синдромом стяжателя, но он всегда стремился к тому, чтобы не думать о финансовых проблемах, а поначалу, когда они с Ниной только поженились и родился Петя — всё было очень трудно. Случалось, они доходили до того, что не могли купить хлеба, не говоря уже об одежде. У родителей помощи не просили, отношения складывались не так, как хотелось бы.
