Колян заметил, что лодку, которую облюбовал для побега, вывезли на берег Имандры. Он сам пошел к доктору и сказал:
— Я поправился. Пусти меня домой!
Доктор заглянул ему в рот, послушал своей трубкой грудь, спину и отказал:
— Нельзя домой, рано.
— Тогда я умру, — сказал Колян.
— Потерпи немного, не умирай одну недельку. — Доктор взял Коляна за плечо и начал шатать туда-сюда, приговаривая при этом: — Да если такие будут умирать, кто же останется?! Ты ведь крепыш, герой.
К общей радости, наконец, отыскался человек, согласный взять Черную Кисточку. Это был сторож из казармы разнорабочих. Он пришел проведать Коляна. Выдавая халат, ему рассказали, какая у них печаль. Колян требует лайку, и она рвется к нему, измучила всех, хоть убивай ее.
— Да разве она здесь? — удивился сторож. — Я ж думал: сгибла. Как увели парня в больницу, так и не стало ее.
— Не отходя, крутится возле больницы.
— Ладно, приберу ее, — согласился сторож. И во время свидания успокоил Коляна: — Твою лайку я приголублю. Ни с голоду, ни с тоски не умрет. Буду приводить к тебе на поглядок. Лежи спокойно, поправляйся.
И тотчас после свидания подманил Черную Кисточку куском хлеба — она была голодна и вообще не чуралась сторожа, — подхватил на руки и поднял так перед окном, что парнишка и собачонка хорошо видели друг друга. Лайка от радости визжала, вертела не только хвостом, а всем задом, порывалась прыгнуть сквозь стекло. Колян рванулся встать и побежать, но санитары сделали лучше — передвинули его постель ближе к окну. Друзей разделяло только одно стекло.
По два раза в день, утром и вечером, сторож приводил лайку на свидание. Все остальное время держал на привязи. Но не говорил об этом. Получалось, что лайка живет сытно, вольно, счастливо. Зажил спокойней и Колян, быстро пошел на поправу.
При очередном обходе доктор сказал ему:
— Вот теперь можешь домой.
— Куда — домой, в казарму?
— В казарму тебе незачем. Домой, к отцу, к оленям.
— Ты смеешься. Увидит солдат и завернет в казарму. — И Колян начал уверять доктора: — Я знаю. Теперь не обманешь меня.
Да, такое вполне могло случиться: дорога строилась под военной охраной, а в то жестокое время охрана не считалась с докторскими справками.
— А ты не ходи встречь солдатам, ты обегай их, — посоветовал доктор.
Коляна позвали в другую комнату, принесли ему прежнюю одежду и выдали бумагу, которая освобождала его по младости лет и слабости здоровья от всякой работы на постройке.
Выйдя из больницы, Колян остановился, ослепленный солнцем. Раньше он постепенно привыкал, как разгоралось оно весной, удлинялись дни, сокращались ночи, переходили из черных в белые. Тут он пролежал все эти перемены в больнице, и они сделались словно разом. И лежал-то не так уж долго — один месяц, а столько всяких перемен. Снег уцелел только на макушках самых высоких гор. Имандра сбросила почти весь лед и сияет так же ослепительно, как и солнце, на нее так же больно глядеть. Улица поселка залита черной грязью. Для переходов из дома в дом положены где камни, где доски.
Попривыкнув к солнцу, Колян пошел в казарму разнорабочих. Там его верные друзья: сторож и лайка. Встретили его оба друга так бурно, обнимали так крепко, что Колян испугался: «Спустят с меня последнее, оставят совсем голяком». На погрузке и выгрузке дров, часто нескладных, суковатых, он сильно оборвался.
Лайка кончила тем, что, свернувшись калачиком, улеглась у ног Коляна. А сторож угостил его крепким чаем и немножко подзашил разлохматившуюся одежонку.
Потом Колян решил проведать облюбованную лодку. Милая ему лодка лежала вверх днищем на каменистом берегу Имандры. В тот момент хозяин красил ее: одна половина уже была зеленая, точь-в-точь как летняя лужайка. Некоторое время парень наблюдал за работой издали и радостно думал про лодку. Красивая будет, не видывал еще такой. В Веселых озерах лодки красили черной смолой, а бывало, и оставляли совсем некрашеными. Быстро работает, скоро кончит. Потом лодка сохнуть будет дня три… А потом… Тут Коляну стало стыдно: лодку-то заберет он, а красит хозяин… Если уж нельзя иметь вполне свою лодку, то хоть немножко надо заработать ее. И угнать тогда будет не так стыдно. Колян осмелился, подошел к хозяину лодки и сказал:
— Давай помогу. Ты устал, наверно.
— Да, намахался. — Лодочник нерешительно протянул Коляну кисть. — Умеешь ли?
— Сколько раз помогал отцу. А ты гляди.
— Оно и правда. — Лодочник передал кисть. — Тут мудрости немного надо: втирай посильней, и будет хорошо.
Колян так старался, что хозяин разрешил ему окрасить всю вторую половину лодки, сам только последний разок прошелся кистью — для блеску.
— Теперь пойдем обедать, — сказал он, подхватывая ведерко с краской. — За работу полагается платить. Денег ты не просишь, работал в свое удовольствие. Давай хоть угощу.
Но Колян отказался, подумав про себя: «Знал бы он, почему я красил, по-другому угостил бы меня».
Крепко зажав в руке бумажку от доктора, Колян бродил по поселку и строительной площадке. Завидев солдата и вообще всякого человека в одежде со светлыми пуговицами, он поспешно поворачивался к нему спиной. Завидев лапландца — их легко было узнать по обличью, — он начинал расспрашивать, есть ли на стройке люди из Веселых озер. Люди называли свои поселки и советовали Коляну больше спрашивать, сильней искать. Людей много, они собраны со всей Лапландии, из самых разных мест. Но от скудной жизни и тяжелой работы все стали на одно лицо, все рваны, грязны. Теперь ни родного отца, ни брата не узнаешь без спросу. И люди с горькой усмешкой оглядывали себя: их будто и впрямь только что рвали собаки, а потом вываляли в грязи.
И Колян бродил, заглядывал в лица, спрашивал. Иногда он проведывал, как сохнет лодка: оказавшись возле нее будто случайно, на ходу трогал ее пальцем. Первый и второй день палец прилипал, на третий стал скользить без задержки, словно по стеклу. Побег зависел только от Имандры, которая не совсем еще очистилась от льда. Правда, была еще неприятность: хозяин не выносил к лодке ни весел, ни паруса. Но в крайнем случае Колян решил весла заменить досками, которые беспризорно валялись по всей строительной площадке, а вместо паруса поставить густую зеленую елку. С такими «парусами» часто ездили по озерам Лапландии.
Не найдя никого из веселоозерцев в поселке, Колян пошел дальше, в тайгу и горы, куда легла просека для железнодорожной насыпи. По обеим сторонам просеки, возле бесчисленных весенних озерков и ручейков, дымили лопарские куваксы.
Обходя куваксу за куваксой, Колян спрашивал везде одинаково:
— Есть ли на постройке всселоозерцы?
Поблизости таких не было, все посылали Коляна дальше. Дорога-то длинная, до самого моря, до Мурманска. И по всей работают лопари. Наверно, есть где-нибудь и веселоозерские.
Наступал вечер. Коляну пора бы возвращаться в разнорабочую казарму, к знакомому сторожу, где он ночевал, но его манили вдаль все новые и новые дымки кувакс.
Вот еще дымок. Оттуда несется развеселый ребячий гомон. Колян подошел ближе. Среди редколесья стояла большая кувакса, в каких живут многодетные люди или рыбацкие артели. Рядом на качелях меж двух сосен рьяно качалась стайка босоногих ребятишек.
— Вы чего не спите?! — прикрикнул Колян с напускной строгостью.
— Не хотим, зимой выспались, — зашумела в ответ вся стайка. — Иди покачайся. Ух, и весело!
На разговор вышла из куваксы женщина-лопарка. Колян поздоровался с ней и сказал, кивая на ребятишек:
— Спать гоню. Хозяин, наверно, устал, а они шумят, не дают ему заснуть.
— Пусть шумят, никому не мешают: хозяин на работе.
— Зачем вы приехали сюда? — спросил Колян.
— Нам обещали много денег.
— И теперь не дают?
— Дают меньше. Хозяин убил уж три пары оленей, а уехать нельзя: писана какая-то бумага.
«Контракт!» — Колян знал эту страшную бумагу, в которой много хороших слов, но от которой худо жить и нельзя убежать. Заболеешь, а контракт не пустит тебя домой; попадешь в больницу — он будет лежать в конторе и стеречь. Как выйдешь — он опять заставит работать.
Колян спросил, не встречала ли женщина веселоозерцев.
— Есть, много. Они поставили куваксы по ту сторону просеки.
— Я — сын старосты, Фомы.
— Колян? — сильно, до испуга удивилась женщина.
— Да, Колян.
— Ваш колдун сказывал, что ты ушел по дороге смерти.
— Это — обманное слово. Вот я, жив.
— Твой отец шибко горюет. Беги скорей к нему. Он там… — Женщина махнула рукой за железнодорожную просеку, где в порубленном лесу, среди свежих пней, виднелись островерхие полотняные куваксы.
Шагов за пятьдесят от них вдруг налетела на Коляна старая, умная лайка отца — Найда. Она кинулась ему на грудь; он подхватил, обнял ее, и они расцеловались. Потом Найда вывернулась из объятий и с призывным лаем, поминутно озираясь, побежала мимо ближайших кувакс к отдаленным.
