Теперь уж, считая себя благодетелем, уверенным жестом и кратким словом он приказал солдатам приступать к извлечению свиньи из загона. Свинья не желала идти своим ходом. Она ревела на всю улицу. Закатав рукава френчей, четверо отважных бойцов подвели под пузо животного две лаги и, ухватившись за них, поволокли свинью вдоль улицы. Буквально, как резаная, визжала свинья, рядом, побивая солдат ногами и матерясь, бежала тетя Надя. Картинка запомнилась на всю жизнь. Яркое солнце в зените, освещает изрытую воронками улицу, без домов. Тени короткие и черные. В перспективе улицы безобразная, копошащаяся серо-зеленая кучка военных людей с розовой тушей в середине. Вокруг мечется хромая толстая женщина. Она орет, хватает солдат за одежды, пытаясь оттащить от свиньи. Солдаты медленно, равнодушно и неумолимо движутся вперед. Сразу видно потомков римских легионеров.
Дальнейшее мне известно из рассказов взрослых. Свинью притащили к какому-то немецкому административному учреждению в районе улицы Советской. Там главный начальник выслушал жалобу тети Нади, накричал на солдат, и свинья была возвращена владелице. К вечеру не спеша, своим ходом свинью пригнали домой. Возврат свиньи был удивительным и необычным происшествием. Как тете Наде удалось очаровать высокое начальство, никому не известно. Наверняка, такой случай был единственным в оккупированном Севастополе. Мало того, немцы вообще не собирались заниматься благотворительностью, а совсем наоборот, всё оставшееся население было обложено данью. Независимо от того, есть ли у семьи подсобное хозяйство или нет, необходимо было сдавать с определенной периодичностью два десятка яиц и сметану или молоко. За сданный продукт выдавалась охранная квитанция, чтоб не брали второй раз.
Не могу гарантировать точность, но со слов бабушки организация, куда нужно было все сдавать, называлась «ВИКО». Пару раз я сопровождал бабушку в эту организацию, которая располагалась, если мне память не изменяет, недалеко от третьей школы. К нашему счастью все это скоро прекратилось, ибо стала понятна полная немощь населения.
2. Концлагерь
Вскоре после прихода немцев, может быть, на второй или третий день появились расклеенные на стенах домов объявления о том, что все мужчины от 16 лет и старше (кажется до 50 лет) должны явиться в комендатуру для регистрации, неподчинение каралось по законам военного времени. В дальнейшем нам довелось убедиться, что все объявления заканчивались подобной угрозой, или конкретно оповещалось: за не выполнение распоряжения – расстрел. Как потом оказалось, всех мужчин переправляли во временный концентрационный лагерь в районе Куликова поля, где уже находились военнопленные. Лагерь представлял собой участок голой земли, обнесенный колючей проволокой. Ни воды, ни хлеба не полагалось. Мне довелось все это видеть, так как дважды вместе с мамой приносил отцу воду и какую-то еду. Лагерь охраняли румынские солдаты. По периметру лагеря были установлены ручные пулеметы «Шпандау» на трехногих коротких опорах (я знаю, у меня потом был такой свой пулемет, немного поврежденный осколками и без патронов). Черные пулеметы лоснились на солнце от смазки. Возле пулеметов лежали и сидели румыны в форме табачно-травяного цвета и больших круглых беретах. Внутри лагеря ближе к воротам виднелись и немцы с закатанными по локоть френчами, с широко расстегнутым воротом. Чувствовалось, что они здесь главные вершители судеб. Над лагерем стоял сплошной гул голосов. К проволоке близко подходить не разрешалось ни изнутри, ни снаружи. Охрана иногда постреливала в воздух, как бы для острастки особенно назойливых посетителей. Тем не менее, люди сближались у проволоки, передавали пакеты с едой с одной стороны, записки к родным – с другой. Множество рук тянулось из-за ограды к находящимся снаружи женщинам с мольбой, просьбами о воде и пище. Отца довольно быстро удалось вызвать по фамилии, передаваемой по цепочке куда-то вглубь лагеря. Отец появился у проволочной ограды худой, заросший многодневной щетиной. Мы ухитрились передать ему узелок, и он быстро отошел, наказав больше не приходить. Постоять и поговорить было невозможно. Человеческий водоворот оттирал от забора одних, появлялись новые лица, и так бесконечно.
Отец потом рассказывал, что все дни внутри лагеря производилась «чистка». Выстраивались шеренги заключенных, и вдоль них не торопясь, шел немецкий офицер, пара автоматчиков, переводчик и человек-предатель из наших. Он указывал, кто есть командир, политрук, комиссар ну и, конечно же, «юден». Впрочем, в отношении евреев немцы сами разбирались неплохо. Выявленных людей отводили к противотанковому рву, откуда слышались короткие автоматные очереди.
Не совсем в тему, расскажу о совершенно не обыкновенном факте. Вся степь в окружении лагеря была усеяна рваными советскими деньгами: серыми десятками и красными тридцатками с изображением В.И.Ленина в овале. Люди в страхе уничтожали всю советскую символику, портреты вождей, их книги. По слухам, тех, у кого обнаруживалось нечто подобное, расстреливали на месте. Мама и бабушка сожгли в печке облигации с изображением Ленина, и даже фотографии героев-папанинцев. Потом сокрушались о потерянном состоянии. Никто не знал о том, что весь период оккупации наши деньги будут в обращении, как и немецкие марки.
Тут же в поле, недалеко от колючей ограды концлагеря, стоял мощный ДЗОТ. В пулеметные амбразуры был виден пол, усеянный соломой, и лежащий на шинели умирающий человек. Из амбразуры были слышны слабые стоны, и распространялся отвратительный запах гниющей человеческой плоти. Говорили, что это погибает важный советский военоначальник. Проходящие мимо люди подолгу смотрели внутрь ДЗОТа, тяжело и сокрушенно вздыхали и шли дальше своим путем. Да и кто и что мог сделать, чем помочь? Собственная жизнь казалась полусном, страшной и безнадежной.
Примерно через неделю всех гражданских отделили от военнопленных и нестройной колонной по четыре человека погнали в сторону Бахчисарая. Рядом с отцом шел его приятель по прошлой работе Костя Лубеницкий. Оба не годные к военной службе по здоровью. Отец глухой, а приятель – без одного глаза. Тихо переговариваясь, они пришли к заключению, что их ведут к противотанковому рву, на расстрел и, наивные ребята, договорились – как услышишь выстрелы – падай, как будто убит.
Шли долго, под жарким солнцем, без остановок, мимо одного рва, мимо второго.… Вдруг к голове колонны примчался мотоцикл с коляской. Ахтунг! Стой, русский! Минут пятнадцать томительного ожидания. И вдруг: «Всем разойтись, к чертям собачьим, по домам!» Ноги сами понесли радостных мужиков во все стороны степи.
Вечером отец был дома. И весьма кстати, т. к. утром поступило распоряжение немецкого командования, устное и в виде наклеенных бумажек с черным штампом вверху – орел со свастикой в когтях. Предписывалась всем жителям приморской полосы, шириной до 3-х км, в течение трех суток, очистить от своего присутствия этот район. Наш подвал и наше разрушенное жилище по улице Подгорной попадало под действие этого приказа. За неподчинение – расстрел.
Кажется, к этому же времени, а может быть, раньше, появился приказ: всем евреям нашить на одежду белые шестиконечные звезды на спину и на грудь. Я видел этих людей. К нам на Подгорную забрел старый седой еврей, почти не говорящий на русском. Чем-то моя бабушка внушила ему доверие. Может быть, хотя бы потому, что пожилая женщина 55 лет, не могла быть неверующей (здесь он не ошибся). Он заговорил с ней на еврейском. Постепенно разобрались, что он оставляет ей самое дорогое: граммофонные пластинки со священными текстами и песнопениями. Брикет из этих толстых, лоснящихся черным пластинок был неимоверно тяжелым. Вероятно, старик был беженец и нес свой святой груз от самых западных границ. Но вот судьба настигла его здесь, на краю земли. Он мог предвидеть, что будет дальше.
3. Переселение
Полоса отчуждения, очень быстро была отгорожена столбами с колючей проволокой. В моем районе она проходила от Покровского собора, спускалась вниз к Артиллерийской улице, шла мимо школы, разрушенного «Дома Дико» (куда упала первая бомба), вдоль лестницы, ведущей в Карантинную бухту и далее к развалинам Херсонеса. На столбах у прохода на каждую улицу были прибиты деревянные доски с кратким предостережением: Sperrgeben! Jutrittnur mit sperrgebict sausmeis. Запретная зона кто будет дальше идти булет расстрелен.
Нам требовалось убираться. Искать где-нибудь пристанище. Действовать нужно было быстро, оставалось меньше двух суток. В пригородной зоне, на Пироговке, Туровке, Карантине, Корабелке оставалось довольно много брошенных целых домов без хозяев. Дальние родственники подсказали, что у их дальних родственников имеется пустующая квартира, хозяева в эвакуации, присматривает дед по фамилии Масловский, который живет в своей хате на Пироговке. Где-то на краю света.
