Я вспоминаю то, что говорил Катагири.
– Подобно тому, как у необитаемого острова нет истории, нет ее и у Японии.
Понятно. У Катагири есть собственная история. Ему хорошо известно, какие обстоятельства привели его в Нью-Йорк. Наверное, это и называют историческим сознанием. В Нью-Йорке у каждого своя история, своя страна, свой бог – они сталкиваются, смешиваются друг с другом, варятся в одном котле, имя которому «Нью-Йорк». Именно в таком месте закаляется и оттачивается историческое сознание. Но у меня не получается, как у Катагири, мифологизировать свое прошлое. Это потому, что у меня нет такой сильной ненависти, как у Него.
В Токио простая рассеянность тут же приводит к амнезии. Похоже, во мне есть предрасположенность к этому. Я не знаю, кто дал мне жизнь, не бывало такого, чтобы я в течение долгого времени был ребенком одних родителей. Я разделил себя на части и отдавал их, одну за другой, множеству людей, поэтому для меня архисложно соединить память из кусочков и составить историю одного человека. Мне нельзя ни на минуту прекращать усилий по складыванию головоломки-пазла под названием «я сам». Я занимаюсь этим вместе с Микаинайтом, во сне. Разлетевшиеся в разные стороны кусочки моей памяти, части моего тела соединяются только во сне. Я не могу собрать себя с помощью истории и мифов о себе.
Сны умело разбираются в моем прошлом, иногда предсказывают будущее. С детских лет я овладел мастерством запоминать сны. Я» научился решать свои проблемы во сне и превозмогать болезни. Для моего бизнеса это было абсолютно необходимо.
Искать во сне решение вопросов реальной жизни, осознавать страдания, испытываемые во сне, как реальные. Для меня это стало совершенно естественным.
Когда я общаюсь то с чужими людьми, то с друзьями, то с братьями и сестрами, то с начальниками, то со знакомыми, я глубоко погружаюсь в их сознание и личную жизнь. Если долгое время, не прерываясь, заниматься этим, то собственное сознание замутняется, застаивается. Тогда мне необходимо отфильтровать свое сознание во сне.
Мне не потребовалось много времени, чтобы придумать еще один способ. Он заключался в том, что я отправлял Микаинайта свободно бродить по чужим снам. Пока я смотрел собственные сны, Микаинайт превращался в клубок сознания и свободно парил во времени и пространстве. Он мог встретиться с любимым человеком, который находился неизвестно где. Как только я засыпал, Микаинайт отправлялся в полет, подпрыгнув три раза на моем животе или спине.
Пока Микаинайт навещал чей-то сон, я приглашал кого-нибудь в свой. Сон – хорошее средство коммуникации. Немного потренируешься – и можешь куда угодно отправлять сознание как волны. Нет необходимости использовать наркотики или заклинания. Не нужно краснеть от напряжения. Подумаешь о ком-нибудь, вздохнешь разок, уснешь – вот и началась коммуникация во сне. Важно при этом помнить о событиях во сне, как о реальных. Стена между сном и реальностью не такая уж прочная. Можно легко проделать в ней отверстие и сновать туда и обратно. И через некоторое время два мира превратятся в один. Но не следует полностью сосредоточиваться на одном из миров. Сон – часть реальности, реальность – часть сна. Вы живете, переходя от одного к другому, и наоборот. Такова наша с Микаинайтом мораль.
В общем, пока я прилагаю подобные усилия, я могу оставаться самим собой. Могу оставаться играющим ребенком. Находясь среди толпы великанов, я не чувствую, что сам стал великаном. Хотя на меня оказывают влияние гуигнгнмы, мое лицо не превращается в лошадиную морду.
Микаинайт, я здесь! Это я! Смотри, не перепутай!
Я боюсь общаться с теми, о ком ничего не знаю. Случайно сказанное или сделанное может оскорбить собеседника, унизить его. Когда-то меня ударил один мусульманин. Он спросил меня: «Какой у тебя Бог?» И я ответил ему: «Богов – больше, чем людей. Боги каждый день сражаются друг с другом, ненавидят, любят, морочат друг другу голову, играют и развлекаются. Я – один из богов. И ты – один из них». Мой собеседник рассвирепел: «Бог один». Мне бы успокоиться, а я не умолкал: «Пусть будет сколько угодно богов. И Аллах, и Христос – одни из многих».
Он ударил меня в челюсть, и я прикусил язык. Я думал: радостно жить, когда считаешь других людей друзьями. Но часто этого не получается. Нельзя всех мерить своим аршином.
Я всегда старался держаться скромно и почтительно. За этот год в моем списке адресов прибавилось 108 фамилий. Может, это благодаря моей почтительности? Таким образом, число людей, с кем я постоянно поддерживаю связь, включая знакомых из Нью-Йорка, достигло 290 человек. Вот как они распределились:
знакомые (товарищи) – 179
друзья (ближе, чем товарищи) – 30
любимые – 23
клиенты – 18
братья и сестры – 8
младшая сестричка – 1
фея – 1
враги – 27
приемные отец и мать – 2
? – 1
У меня сейчас такое же психологическое состояние, как и ровно три года назад, когда я хотел начать все с нуля в Нью-Йорке. Обычно я легок на подъем и не склонен надолго задумываться, но сила притяжения Токио и меня взяла в оборот, поэтому, чтобы подготовиться к побегу в невесомость, мне потребуется еще полгода. Мои нью-йоркские друзья выталкивали меня наружу, наружу, к невесомости, к невесомости. А большая половина токийских друзей вцепилась в меня крепко и не выпускает.
– Мэтью, пора. Нечего думать о всякой ерунде, собирайся быстрее, – Микаинайт торопит меня, и я приступаю к бритью. Следующие четыре дня я не вернусь в свою квартиру.
Расписание нынешнего тура:
Воскресенье. Нянька у бывшей актрисы и ее дочери.
Понедельник. Свидание с Пу-тян.
Вторник. День рождения умершего ребенка семьи Уно.
Среда. Гудеж с Марико Фудзиэда.
Четверг. Лекция господина Ямага, возвращение домой.
Елизавета и Венера
Сложно себе представить, что и Пу-тян, и Марико – обе японки. Если отдать кому-то предпочтение, то люблю я Марико, но не могу удержаться от жалости к Пу-тян. Марико на все смотрит счастливым взглядом, в глазах Пу-тян все отражается сплошным несчастьем. Нельзя делать обобщений: японцы – это то-то и то-то. Для начала нужно придумать объяснение тому, что обе они – одинаковые живые существа.
До знакомства со мной Пу-тян была девственницей. Кажется, она даже ни разу ни с кем не ходила на свиданье. Если похвалить ее: «А ты вообще-то красивая», то она обидится. Такая у нее внешность. Она любит оперу, и, похоже, об отношениях между мужчиной и женщиной она тоже узнает из опер. Глаза из-под очков в серебряной оправе смотрят то ли на меня, то ли на летящего комара – непонятно. Но, несомненно, в них – мечты о призрачном мире любви.
Когда-то, чтобы привлечь внимание Пенелопы, я разучил «Desert sula terra» из оперы Верди «Трубадур». Эта ария поется из-за сцены, Трубадур-Манрико хочет проверить любовь Леонеллы. Когда я спел ее для Пу-тян, она так обрадовалась, что у нее даже губы задрожали. Честно говоря, я не так-то хорошо пою. И хотя я беру высокие ноты, Пу-тян была первой, кто пришел в восторг от моего пения.
Пу-тян любит вагнеровского «Тангейзера» и говорит, что пусть она уродина, но ей хочется стать такой, как Елизавета. Она мечтает быть идеальной женщиной, воплощением самопожертвования, учителем для мужчины. Она долгое время живет одна, очень скромно, и это сделало ее похожей на монашку.
Окончив колледж, она поступила на работу билетером в концертный зал и большую часть своей зарплаты тратила на концерты или откладывала. Какие изменения произошли у нее в душе, неизвестно, но одна ее знакомая рассказала ей обо мне, и однажды она позвонила мне и попросила стать ее другом. Во время первой встречи она ни разу не посмотрела на меня и даже к чаю не притронулась. Похоже, она ужасно жалела о том, что решилась встретиться со мной. Наконец мне удалось вытянуть из нее, что она любит музыку, и беседа пошла немного поживее. Микаинайт, я знаю: Пу-тян преследовало тяжелое чувство вины из-за того, что она за деньги покупает себе любовника. Но любовник-профессионал останется без работы, если его клиент будет мучиться чувством вины. Моя задача состояла в том, чтобы сначала избавить ее от чувства вины, дать ей узнать мужское тело и хотя бы немного почувствовать реальность физической близости в той любви, которая разыгрывается в опере.
Во время третьей встречи Пу-тян успешно получила первый опыт. Если Мими из «Богемы» была женщиной, любящей любовь, то Пу-тян была женщиной, которая пыталась превратиться из женщины, любящей любовь, в любящую женщину. Мне хотелось придать ей уверенности. Стань героиней оперы во всем, желал я ей.
Во время четвертой встречи, то есть сегодня, мне захотелось увидеть Пу-тян. Мы встречались с перерывом в два месяца, в частности и из-за моих обстоятельств. Розы стоили дорого, я купил букет гвоздик и отправился к ней. Стол уже был накрыт. К моему удивлению, Пу-тян накрасилась и надушилась. Из магнитофона тихо звучала ария Леонеллы из «Трубадура».
