Появление падре Антонио вернуло Григория к заботам сегодняшним. Падре вошел быстро и, лишь переступив порог, замедлил шаг, одновременно склонив голову в почтительном поклоне.
— Простите, монсиньор, я был в самой… — слова замерли у него на губах, глаза округлились. — Фред Шульц? Вы?
— Все дороги ведут в Рим… Помните наш ночной разговор?
— Да, это были ваши последние слова. Но я не придал им значения — вы же собирались остаться там, надеясь превратить какой-то камень в хлеб.
— У вас хорошая память, падре, но я позволю себе напомнить о главном в нашем разговоре: вы обязались достать визы для Агнессы, Иренэ, Педро, Пепиты, устроить их в безопасном месте и, получив отступное, — не побоимся этого слова — навсегда позабыть об их существовании. Это условие выполнено?
— Частично, но не по моей вине. В дороге заболел Педро, нам пришлось заехать на родину Пепиты, оставить там мальчика и служанку. Патронесса обеспечила их всем необходимым.
— Где сейчас синьора Менендос и Иренэ?
— По приезде в Италию синьора повела себя весьма странно. Она отказалась от моих услуг и ее отношение ко мне стало откровенно враждебным. Да, да, враждебным, как ни больно мне, ее духовнику, признаваться в этом. Все мои старания договориться ни к чему не привели. Я вынужден был покориться и оставить ее в покое.
— Не забыв, конечно, об обещанной компенсации?
Глаза падре сердито блеснули.
— Вы знаете, сын мой, я заботился не о личном имуществе. И, вообще, что значат наши мелкие раздоры сейчас, когда святая католическая церковь готовится к развернутому наступлению на коммунизм? Не сегодня-завтра святейший папа отлучит от церкви всех католиков, которые в той или иной мере солидаризируются с коммунистами, обольщенные их лицемерными лозунгами борьбы за мир. Это послужит началом…
— Простите, падре. Где остановилась синьора Менендос?
— В отеле «Эсперансо» на Кола ди Риенцо.
— Она до сих пор там? Я думаю, вы не отказались от попыток вернуть свое влияние…
— Бороться за вверенные нам души, мы, служители божьи, должны до последнего. Как ее духовник, как человек, который опекал…
— А наш уговор? Деньги, которые вы получили?
— Один из самых светлых умов Италии, политический деятель и мыслитель эпохи Возрождения, учил, что умный правитель не может и не должен в точности придерживаться данного им слова, если оно может ему повредить, а причины, побудившие дать обещание, больше не существуют. Правители — те же люди…
— Если мне не изменяет память, слова эти принадлежат Никколо Макиавелли? Безбожнику, хулившему папство, беззастенчивому автору «Мандрагоры» и произведений, которые были запрещены папой, а вскоре и собором. Вы прогрессируете, падре Антонио. Но одного я не понимаю: вы действительно, всерьез считаете, что причины, заставившей вас дать обещание, больше не существует? А мое появление здесь? Вас это не пугает? Не настораживает?
Пальцы падре, до сих пор спокойно перебиравшего четки, на миг замерли. Только это и выдало его волнение. Лицо оставалось непроницаемым.
— У нас разные взгляды на вещи, сын мой, — произнес он спокойно, — вы защищаете свое, я — свое… Однажды мы пришли к разумному соглашению, кто же мешает нам сделать это еще раз?
— Думбрайт и Нунке.
Неуверенность и тревога так явно отразились на лице падре, что он сам почувствовал это и опустил глаза.
— Каким образом?
— Мне поручено добиться вашего возвращения в Испанию. Конечно, не с пустыми руками.
— В этих стенах я чувствую себя надежно.
— Напрасно. У Думбрайта неплохие отношения с князем Боргезе, а вам известно, что это очень влиятельное лицо в Ватикане. Стоит мне сообщить Думбрайту, где вы скрываетесь…
— Значит, вы можете и не сообщать это?
Теперь падре Антонио, не отрываясь, вопросительно смотрел прямо в глаза Григорию.
— Могу! И это моя окончательная цена за невмешательство в дела Агнессы. Предупреждаю: не только действиями, но и словом. Вы ничего о ней не знаете, кто бы ни расспрашивал вас о патронессе и Иренэ.
Две пары глаз скрестились в молчаливом поединке. Черные, лихорадочно блестящие, окаймленные старческими веками, и светло-карие, насмешливые и одновременно исполненные жалости к побежденной и несправедливой старости.
Падре опустил глаза первым. Все морщинки на его лице выделялись резче, словно по ним прошелся невидимый резец, завершая и углубляя каждую извилину, проложенную временем.
— Да будет так, сын мой!
— В Риме я не один, а с Вайсом. На два-три дня мне удалось избавиться от его общества, но рано или поздно он может появиться здесь. Поэтому вам какое-то время надо пожить в другом месте. Монсиньор поможет устроить это. Он произвел на меня неизгладимое впечатление.
— Человек высокого ума и благородного сердца!
— Надо думать, раз он так заботится о всех гонимых и страждущих, — почему-то улыбнулся Фред Шульц. — А теперь, падре…
Они поднялись одновременно, испытывая обоюдное чувство облегчения от того, что этот короткий, но такой напряженный разговор окончен.
— Еще одно, падре! Мой вам совет: не возвращайтесь в Испанию до тех пор, пока там находится школа «Рыцарей благородного духа». Хотя это и ваше детище. Именно потому, что это ваше детище. Вы слишком много знаете, а Думбрайт не любит чересчур осведомленных людей. Нунке получил нахлобучку за то, что своевременно не убрал вас. Вам хорошо известно, как это у нас делается.
— Вы ведете себя по-рыцарски, Фред!
— Если принять во внимание название нашей школы, я бы не сказал, что это комплимент.
— Я имею в виду другое. Вспомнил наш ночной разговор. Речь шла о рыцаре Ламанчском, тень которого промелькнула неподалеку от нас.
— У вас, падре, и впрямь великолепная память! Это меня радует, значит, вы запомните и выполните все обещания, данные вами сегодня.
Выйдя на улицу, Григорий пошел наугад, сам не зная, куда понесут ноги. Кола ди Риенцо где-то здесь поблизости. Но стоит ли расспрашивать? Никто не должен видеть его вместе с Агнессой, тем более в отеле… Нет, встречаться с патронессой нельзя. Этого требует логика. Не надо — во имя своей и ее безопасности. Не надо, потому что он не сможет ответить на ее чувства так, как ей бы хотелось. Не надо из-за Иренэ, покой которой он не вправе нарушать. Не надо — из-за своего крайне осложнившегося положения. И вообще хватит, хватит думать об этом! Точка…
Сегодня утром ему звонил чем-то обеспокоенный Рамони и, намекая на какие-то личные затруднения, просил приехать. Григорий уклонился от немедленной встречи, сославшись на визит к Алоизу Орсини. Может быть, податься к Витторио теперь? Его сейчас нет дома, значит, можно поговорить с Лидией не урывками, как обычно, а все обстоятельно обсудить, конечно, если поблизости не будет Джузеппе. Кто он? Чем объяснить пристальный взгляд, ощупывающий Григория с ног до головы, насмешливые огоньки, иногда вспыхивающие в глубине глаз, которые Джузеппе не успевает погасить. Лидия панически боится секретаря, больше, чем самого хозяина. Что это, здоровый инстинкт самосохранения? Ведь ни в чем конкретно подозревать Джузеппе она не может. А впрочем… Осторожность всегда осторожность. Лучше переоценить опасность, чем недооценить. Бесспорное правило игры, в которой ставка — жизнь. И ты действительно убежден в этом? Уверен, что это так? Но в таком утверждении есть нечто порочное. Излишняя осторожность иногда граничит с трусостью. Взвесь свой опыт. Что бы ты сделал один без помощи маки во Франции, или без помощи гарибальдийцев в Италии? Риск, на который ты шел, оправдал себя. Конечно, могло быть иначе. Стоит раз ошибиться, открыться человеку, не заслуживающему доверия, слабодушному, и дело провалено, а тебя нет в живых. Что же уберегло тебя? Слепая случайность, простое везение? Вряд ли! Повезти могло раз, два, три, пусть даже несколько раз, и все — конец милостям фортуны. Очевидно, было нечто другое, наверно, действовала вера в хороших людей…
— Синьор, кажется, устал? Вас подвезти? — Светло-серая машина остановилась у самого тротуара, чуть не въехав на него.
Григорий обомлел, замер на месте, так поразил его голос человека за рулем.
— У вас замедленная реакция. Не привлекайте внимания. Садитесь! — властно приказал тот.
Григорий пришел в себя только в машине, которая тронулась, едва он опустился на сиденье.
— Как себя чувствуете, Фред Шульц? Ну, и задали же вы мне хлопот!
— Я только что мысленно прикидывал, сколько раз человеку везет. Но чтобы так, как сегодня… Никак не приду в себя!
— Кстати сказать, слово «повезло» здесь не причем. Благодарите не фортуну, а Домантовича, который ухитрился передать шифровку и указать в ней ваши координаты…
— Мишка? Значит, жив, здоров? Уф-ф!
— Может быть, сначала поздороваешься, капитан?
