— Здравствуйте, Егор. Я ваш лечащий врач, Глеб Викторович. Не пытайтесь ничего сказать, у вас были повреждены голосовые связки. Как минимум ещё неделю вам придётся молчать. Кивать и двигать головой тоже пока не получится. Общаться будем с помощью глаз. Если «да» — быстро закройте глаза и тут же откройте. Если «нет» — поморгайте несколько раз. Хотите что‑то спросить — поднимите брови. Всё понятно?
Закрываю и открываю глаза. Затем вопросительно поднимаю брови.
— Сейчас я вам всё расскажу, — кивает Глеб Викторович. — Итак, мы находимся в Городской клинической больнице. Вас привезли на скорой пять дней назад. Ножевое ранение в шею, внутреннее кровотечение и многочисленные ушибы внутренних органов. Помимо этого сломаны два ребра и раздроблен левый надколенник. Вам сделали четыре операции. Во время первой — сшивали голосовые связки и стенки пищевода. Во второй — удалили разорванную селезенку и устранили внутреннее кровотечение. Надколенник восстановили, скрепив специальными винтами.
Слушаю его и прихожу в ужас. Вопросительно поднимаю брови.
— Верно, четвёртая операция. На третий день снова обнаружилось внутреннее кровотечение. Разрыв почки, небольшой — в полтора пальца. Почку зашили, и она продолжает функционировать.
Закрываю глаза и пытаюсь переварить информацию.
— Теперь о прогнозах, — продолжает доктор. — Организм у вас молодой и восстанавливается быстро. Через неделю уже сможете двигать головой и приподниматься в постели, даже садиться. Ходить придется первое время на костылях. Колено восстановится, но о спорте придется забыть на несколько месяцев. Теперь самое печальное. Петь вы больше не сможете. По крайней мере так же, как раньше. У вас были сильно повреждены голосовые связки. Мы сделали всё, что смогли. И скорее всего, голос в какой‑то мере восстановится. Это может занять от нескольких недель до полугода. Никаких гарантий дать не могу, всё зависит от организма.
Страшно слышать такое. Лежать и не иметь возможности двинуться. Понимать, что вся твоя жизнь вдруг оказалась перечёркнутой и ты стал жалким калекой, который, возможно, даже никогда не сможет сказать хоть что‑то вразумительное…
— Я понимаю, что это сложно осознать и принять, Егор. Но постарайтесь мыслить позитивно. Вы живы, и это самое главное. Организм молодой и обязательно восстановится. Для разработки голоса есть специальные методики. У вас есть все шансы остаться полноценным человеком. Главное, чтобы было ваше внутреннее желание. А в остальном мы вам поможем.
— Теперь ещё кое‑что, — продолжает врач. — Мы не знаем, кому можно позвонить и рассказать о вашем состоянии. В вашем телефоне нет ни одного контакта родственников. У вас есть кто‑то из родных?
Смотрю на него и моргаю два раза.
— Ясно. Тогда, может быть, девушка? Я видел, что вы много общались с какой‑то Ксюшей, я могу позвонить ей?
Нет! Нет! Моргаю несколько раз, чтоб он понял.
— Хорошо-хорошо, я понял. Очень жаль, что вас никто не может поддержать. Хотя, возможно, вас немного порадует, что каждый день здесь появляются группы девушек с цветами и фруктами, которые пытаются прорваться к вам, и даже вынудили нас усилить охрану на входе.
Моргаю пару раз, показывая, что мне это не интересно.
— Мы и не собирались их пропускать. Так же, как не можем принимать передачи. Ещё приходил ваш продюсер, Григорий Иванович. Я подробно рассказал ему о вашем состоянии. И он просил сообщить, когда вы очнётесь.
Моргаю один раз.
— Ещё сегодня к вам зайдет следователь по вашему делу. А пока ждёте, думайте о лучшем и поправляйтесь.
Легко ему говорить. Я в шоке от всей этой информации, что он вывалил на меня. Не хочу ни о чём думать. Закрываю глаза и пытаюсь вернуться в своё видение. Заставляю себя представлять зелёную траву и голубое небо. Но вокруг лишь чернота. Погружаюсь в сон, а там… только парень в черном капюшоне, который методично бьёт меня в живот.
Громкий стук в дверь — и я просыпаюсь. Не дожидаясь ответа, кто‑то размашисто заходит в палату. Стоит так, что я его не вижу. Лежу и бешусь от бессилия. Не могу ни повернуться, ни слова сказать. Проходит пара минут. Посетитель подходит ближе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ну здравствуй, Егор, — притворно вздыхает Григорий Иванович. — Да уж, угораздило тебя. И зачем только охрану нанимали? Ну да ладно уж, что сделаешь. Ты парень молодой, поправишься. Только вот петь больше не сможешь, как сказал твой врач. А в таком случае, сам понимаешь, продюсер тебе не нужен. Жаль, конечно, ты был мальчик талантливый, работящий. Столько бы ещё с тобой песен записали… В общем, я принес тебе бумаги о расторжении договора. Надеюсь, ты помнишь, что все записи твоих песен — это собственность продюсерского центра. Так же ты не имеешь права пользоваться псевдонимом Егор Бро. Возможно, я найду нового мальчика на твоё место. В случае разглашения информации о нашем сотрудничестве будет штраф. Предупреждаю сразу, мало не покажется.
Поднимаю брови вверх, ожидая объяснений. Как же так? Выходит, я пять лет пахал, чтобы кто‑то другой пришёл на моё место? И теперь даже не имею права пользоваться своим именем? Ради чего я отдавал свои силы и время? В голове не укладывается. Вся моя жизнь рушится на глазах, а Шепелев продолжает говорить:
— Хорошо хоть, я заставил тебя страховку сделать. Кто б знал, что пригодится. Не зря такие взносы платили. Тут у меня ещё соглашение о распределении между нами страховой суммы. Пятьдесят на пятьдесят. Сам понимаешь, я понесу огромные убытки в связи с этой ситуацией. Так что ты мне должен. Подпишешь ещё доверенность, чтобы я мог побыстрее собрать все справки и за тебя все оформить. Ты ведь все равно пока ничего не можешь. А лечение оплачивать нужно. Вот, пока тут лежишь, я и оформлю, а деньги тебе на карточку переведут. Давай, просмотри бумаги, и я помогу подписать.
Суёт мне под нос несколько листов А4, исписанных мелким шрифтом. Я не могу даже сфокусировать взгляд и прочитать первые строки. И сказать ничего не могу! Вот же сука!
— Ну, просмотрел? Давай следующую страничку. Ты не переживай, Виктория Семеновна составляла, ты же знаешь, какая она у нас в этом деле аккуратная.
Переворачивает страницы по очереди и показывает мне, а я уже и не пытаюсь читать.
— А вот тут тебе нужно расписаться. Я уточнил у доктора, пальцы у тебя работают, так что давай, держи ручку.
Я не могу видеть, что он делает. Чувствую, как пихает ручку в мою правую руку и сам зажимает пальцы. Пытаюсь сопротивляться, но он насильно выводит моей рукой подпись. Ещё и ещё одну. Кричу внутри и безостановочно моргаю, но он, видимо, даже не смотрит.
— Вот и молодец! — облегчённо улыбается Григорий. — Ну, мне пора. Поправляйся.
Дверь хлопает, и я бессильно закрываю глаза. Не знаю даже, что подписал. Вернее, за меня подписали. Да и какая разница! Мне ведь, и правда, больше не нужен продюсер. Мне вообще больше ничего не нужно… Ксюша, девочка моя, вернись… Давай ещё полетаем…
Через пару часов зашёл следователь.
— Здравствуйте, Егор Алексеевич! Пётр Сидихин, веду расследование по вашему делу. Мне нужно кое-что уточнить. Врач подсказал, как с вами общаться. Я буду задавать вопросы, а вы моргайте: один раз — «да», два раза — «нет», брови вверх — вопрос. Начнём?
Я моргнул.
— Вы помните, что с вами случилось?
Смотрю на него и не знаю, как ответить. Помню, как меня били и всё, что было до этого, а после — полная темнота на несколько дней. Следователь, видимо, понял моё замешательство и начал рассказывать.
— 21 июня в 23:27 неизвестный позвонил на номер 112 и сообщил, что возле клуба «Империо» в проулке лежит какой‑то парень, весь в крови. На место выехали скорая и оперативная группа. При вас были только ключи и телефон. Но медсестра скорой опознала вас. Ваш водитель и охранник, Георгий Бутусов, был найден мёртвым в своей машине на парковке перед клубом. По словам судмедэксперта, его убили выстрелом в голову примерно в 22:45.
