– Спасибо за помощь, Фатира, уже почти не болит.
Девушка продолжала держать руку на животе гостя, второй поглаживала
мускулистый торс. Авенир ощутил прилив тепла в тазу, замялся:
– Я… уже чувствую себя лучше. Думаю, мне нужно отдохнуть.
На глазах наложницы навернулись слезы:
– Тебе не нравятся мои ласки? Я не так выгляжу?
Парень залился краской, в горле пересохло:
– Нет…
Девица вскипела:
– Все вы, вояки, думаете только о себе. Конечно! Что там какая-то
наложница… А зеленоглазый гость может еще через десяток лет только появится.
Что ж мне теперь, до старости в девках ходить, под поясом? Или отправят какому-
нибудь старому уродливому князю – еще хуже!
Нир сглотнул, затрес руками:
– Нет… Фатира… ты прекрасна, просто я это… ну, никогда…
В глазах наложницы вспыхнули озорные огоньки, уголки рта хищно
приподнялись:
– Не переживай, господин. Твоя служанка все сделает сама.
Алая накидка улетела на скучающую медвежью шкуру. Рука Фатиры погасила
светильник и обвила шею юноши…
Что-то твердое назойливо толкало Марха в бок. Тарсянин приподнялся,
побагровевшие глаза никак не хотели открываться. В ушах гудело, руки дрожали, во рту привкус тарбаганской паленой шкуры. Скорая смерть не пришла за ним -
может, побрезговала прикасаться к упитому в таз телу. Понемногу из пелены
появился силуэт молодого хунна, который тупым концом копья раздраженно будил
гостя. Юноша осклабился, от пронзительного высокого голоса хотелось зарыться в
землю:
– Жив, видать. Так вчера нахлебался, мог и к своему Бадучену отправиться.
Твой послушник уже проснулся, ждет на обрядовом привале.
– Молви ему, что я скоро приду.
– Сам скажешь, ты мне не господин.
Марх повернулся, пошатываясь, встал. Набат в голове стихал, тело еще
ломило, но дрожь прошла. Что же было?
Память постепенно возвращалась. После битвы паренек сразу потрусил в
гостевую почивальню. А сабельщик? До своего шатра тарсянин дошел не сразу.
Завернул в круг воинов, пивал с ними, боролся – кажись, даже кому-то ребро
сломал. Хотел посмотреть ханских коней, коими славится каганат, но стража
удержала… ага, что же потом? Так, вот он в шатре, темноглазая… как же ее…
Лин..на. Отпаивает какой-то горячей горькой дурью… Потом…
Белые пятна вчерашней ночи никак не хотели закрашиваться. «Раз не убили, значит, буду жить, это главное» – сделал вывод сабельщик. Осмотрелся, увидел
возле чаши с фруктами портки, оделся. Все-таки дошел до победного – представил
себе хунна, узревшего Марха, в чем мать родила, усмехнулся.
«Надо дойти до саат-шатра, облачиться в робу, да отрыть припрятанное
оружие».
Вышел во двор. Яркий свет острыми, как бритва лучами, резал глаза и мозги.
Солнце стояло в зените. Сабельщик нутром чуял что-то странное, вот только
понять не мог, что. Все тихо, воины после вчерашних ритуалов отходят, женщины
погнали на водопой скотину. Ладно, чугунок еще не варит, да что чугунок – весь он
себя чувствует, как сорвавшийся с горы свин – где тут чутью вернуться.
Дошел до шатра, облачился в робу, приладил клинки к спине. Посох в руку, на
ноги сандалии – готов!
Авенир с мулами и шестилапой тварью ждал у привала. Лицо было угрюмым,
руки теребили миртовый браслетик. Марх бодро кивнул:
– Почему нас не разбудили утром?
– Чыдаха свергли. Теперь у хуннов другой каган.
Мрак поморщился:
– Вот как. Значит, нас никто не держит, можем отправляться.
Несколько дней путь прерывали лишь для ночлега. Ели, сидя на мулах,
изредка останавливались сбегать в отхожее. Сабельщик понимал, что настроение
хуннов сродни изменчивому ветру – недаром они дети степи, и старался поскорее
отдалиться от стана. Попутчик был молчалив, отбивался короткими фразами и
жестами.
Земля стала мягкой. Копыта увязали в словно взрыхленной почве, мулы шли
медленнее, трава и деревья куда-то исчезли. На очередном вечернем привале
расположились у подножия огромного камня. Марх подсел поближе к юноше:
– Из-за женщины тоскуещь? Как звали-то наложницу?
Юноша вздрогнул. Поднял взгляд, узрел пекшего мясо тарсянина.
– Фатира.
– Красивое имя. И сама, наверное, прелестница? Видал я на своем веку разных
фей. Некоторые оборачивались драконессами, хм. Но первая, у меня на родине их
зовут «лика»… это след на всю жизнь.
Парень занялся румянцем:
– Расскажи про свою «лику»?
– Я молодым отроком был, может даже помладше тебя годков эдак на … -
сколько тебе, семнадцать? – на пару. Все время проводил или у отца в кузне, или на
бранном поле деревянным клинком махал. И влюбился… Глубже озер были очи
Вереи, руки мягче свежего хлеба. Но больше всего меня пленил смех. Задорный, как переливистый весенний ручей. Много было пастушек в нашей земле, а запала
она мне. На праздник солнцестояния ночью зажигали костры, купались в озерце, бились на кулаках – все как водится, по традициям предков. Пили вино. Не такое, как ныне – раньше оно как сок было, только голову кружило, а аспидом поганым не
жалило. Затащил я ее по нашей веселости в хлев. И все. Как крюком в сердце. Ни
есть, ни работать, ни спать не могу – Верея лишь перед глазами стоит.
Марх потер лоб, отхлебнул из мехов. Заговорил медленнее:
–Дарил я ей подарки, менестрелей с вагантами посылал, вот только как
подменили девку. Взгляд отводит, только меня видит – улыбка сникает. И молвить
не молвит – что случилось, не пойму. А потом встретилась мне и говорит: ты меня
прости, наваждение той ночью было. Есть у меня суженый, уж второй год меня
уваживает, замуж скоро.
Все бы пережил, да суженый этот другом моим оказался. А я ему душу
изливал – вот как, мол, она может? Я ей и то, и это, и люблю ее, и жить не могу, и
все заработанное на подарки трачу. А он – да ты что, это же пастушка. Да о ней по
всему селению слухи ходят, только уличить не получается. Он как ножом по сердцу
языком резал, а она будто в холодный омут с веревкой на шее.
С полчаса соратники молчали. Авенир кусок мяса бросил муравиту, тот
проглотил, не жуя.
– Так ты из-за нее в монастырь пошел?
Сабельщик подернул бровями:
– И да, и нет. После такого унижения надо было что-то делать. Случись это
сейчас, убил бы обоих. А тогда… Пошел наемником к азотянскому властителю –
биться с зеленокожими аггами. Это не рыхлые увальни-набы. Крепкие, яростные
орки. Еще и умные к тому же. После нескольких лет походов я был еще жив – не
нашел смерти. Тогда искать я стал истину. Захотел понять – как же так, что друзья
предать могут, обмануть – ни за что. У людей не нашел, отправился к святым.
Ходил от монастыря к монастырю. Святые снаружи стремились к истине, а в
душах творилось черное и злое. Встретилась мне в бесконечных горах Турмаги
обитель Элхои. Там все истинно, но это исключение. Люди по сущности – лгуны.
Да и сам я не лучше. Видать натура такая – хоть истина и одна для всех, а вот
только правда у каждого своя. То бишь, каждый себя оправдает.
– Я бы убил…
– Кого? Девку?
– Себя убил бы.
– Я хотел, да не смог. Решил не губить из-за падали великого человека. Да и
проще надо относиться…
Марх насторожился:
– Тише. Слышишь?
Авенир затаил дыхание и напряг слух. Вокруг шелестело – будто терли друг о
друга сухие ветки с листьями. Мулы почуяли неладное, озабоченно замычали, попятились к скале. На тускло освещенной земле то тут, то там вырастали бугорки.
Из ямок на поверхность выползали похожие на сороконожек существа. Их
привлекло тепло, исходящее от костра. Путникам грозила смертельная опасность –
мягкотелые твари питались падалью, но не прочь были отведать и свежей плоти.
Марх резанул и откинул нескольких. В темноте раздался чавкающий звук –
существа не брезговали никем, жрали своих же. Сабельщик протянул Авениру
клинок, сам раскрыл резач. Приготовились к бойне. Молодой акудник в поисках
спасительной тропки завертел головой. Они стояли под скалой на небольшом
каменном плато. Снизу к ним не подкопаются, но вот убежать – герои оказались
заложниками огромного пологого камня, защищавшего их от ветра, теперь же
ставшего холодным молчаливым тюремщиком. Марх отбросил кинувшуюся тварь, Авенир разрубил выползшую на поверхность. Существ становилось больше.
Похожая на волны, кишащая масса наползала. Путники рубили без устали, давили
сапогами, оружие и тела покрылись брызгами мутной зеленоватой слизи, мулы
забились в трещину. Рубище продолжалось больше часа. Руки прилипли к оружию, тела, лица – все покрылось липкой едкой массой.
Раздался протяжный писк. С камня в самую кучу тварей огромной черной
глыбой рухнул муравит. Как по приказу неведомого мага, вся чешуйчатая масса
остановилась и стала панически зарываться в землю. Нежданный спаситель
