Он отпер замок и повернул ручку, даже не глянув в глазок.
Это была не Гаэль, а София.
– Papà è morto[19], – произнесла она глухо.
15Скрыв свое удивление, Лоик впустил ее и приготовил питье, достойное этого названия: зеленый поджаренный японский чай – ходзитя, – который он доставал только по особому случаю. Дрожь вернулась с новой силой. В открытой кухне, заполненной всякими приспособлениями из нержавейки, его манипуляции производили больше шума, чем соло на ударных.
София не обращала внимания. С остановившимся взглядом она неподвижно сидела на табурете по другую сторону стойки. Ее лицо с идеально гладкой белоснежной кожей и чуть раскосыми глазами было лишено всякого выражения.
Лоик замялся, прежде чем высказывать обычные банальности.
– Что случилось? – спросил он наконец вполне прагматично.
– Его убили.
Он замер с чайником в руке:
– Что?
– Только что нашли его тело, сильно изуродованное.
Пусть ее отец был довольно темной личностью, такого Лоик не ожидал. Джованни Монтефиори по прозванию Кондотьер был жестянщиком, начавшим с нуля и построившим целую империю. О нем ходило множество слухов, в частности о его связях с «мафией в белых воротничках» и Сильвио Берлускони, но Лоик по наивности полагал, что, перешагнув семидесятилетний рубеж, тесть отошел от дел.
Засвистел чайник.
– Что тебе в точности известно?
– Это ужасно… Это…
Она замолчала, потом продолжила более твердым голосом:
– Судя по результатам первого осмотра, ему вскрыли грудь циркулярной пилой. После этого ему… – София снова заколебалась; он никогда не видел, чтобы она боялась слов, – вырвали сердце.
Лоик снова застыл. Он не в первый раз слышал о смерти такого рода. Именно так был убит Филипп Сезе Нсеко в сентябре этого года в Лубумбаши. Несмотря на расстояние, оба убийства были, несомненно, связаны. Тем более что «Heemecht», люксембургской компании Кондотьера, принадлежало восемнадцать процентов акций «Колтано».
Чашки. Дерганые движения. Держи себя в руках. Грегуар Морван – следующий в списке? Он сейчас как раз там, в самой пасти волка. От этой мысли Лоик пролил свой чай. Вытер. Налил по новой.
– Что еще тебе известно?
– Ничего. Он уехал на работу на рассвете, как всегда. Его тело нашли около десяти утра в окрестностях Синьи[20].
– У него была встреча?
– Ты ж его знал.
У Монтефиори была одна особенность: он едва умел читать и писать и вдобавок был одержим секретностью. Его расписание было известно только ему самому. Ни записных книжек, ни мобильника. Его секретарша была совершенно не в курсе. Если копы захотят восстановить его последний день, мало им не покажется.
– Ты говорила с полицией?
София презрительно пожала плечами, словно отвечая: «Что они могут знать о Монтефиори?» Глядя, как она сидит за мраморной столешницей (точным подобием той, что украшала их кухню на площади Иена), он видел ее такой, как прежде. Их первое золотое время. Бесчисленные кафе Нью-Йорка, Флоренции, Парижа. Исполненные воодушевления ужины, когда Лоик начал восхождение по финансовой лестнице. Крики их первенца. Купленную ими квартиру с видом на Эйфелеву башню и дворец Токио, которая уже напоминала святилище…
Взволнованный, он предложил ей пройти в гостиную.
– У них есть версии? Подозреваемые?
– Я ничего не знаю. Расследование только началось. Будет вскрытие. Я завтра уезжаю во Флоренцию.
– А где дети?
– Дома. Я им пока ничего не сказала.
Он счел своим долгом заговорить о теще:
– А как мать?
– Ноль реакции. Увеличит свою дозу лекарств и отплывет чуть дальше от этого берега на какое-то время, и все.
– А сестры?
– Накинулись на похороны, как гиены, чтобы доказать свои организаторские способности. Они уже нацелились на президентство в империи.
Никаких шансов вспомнить их имена. Не такие красивые, как София, незамужние, они завладели важными постами в компаниях Кондотьера. На их фоне София выглядела пустой и праздной. Принцесса. Ее напрасно недооценивали: куда более блестящая, чем сестрицы, она испытывала природное презрение (унаследованное от матери-аристократки) к труду. Это работа была ее недостойна, а вовсе не наоборот.
Он выпил чай залпом. Ходзитя не имел никакого вкуса после пойла с маслом и солью. Он пошел налить себе еще – София не прикоснулась к своей чашке. Зайдя за стойку, взглянул на нее еще раз. Она сидела на диване спиной к нему. Черные гладкие волосы струились, как японские чернила. Сколько раз он тайком восхищался ею…
Он встряхнулся, отгоняя умиление. Только не поддаваться! Она здесь, чтобы заманить его в ловушку. Другого объяснения нет.
– Мне правда очень жаль насчет твоего отца… – сказал он, подходя, – но зачем тебе понадобилось сообщать мне об этом лично? – Он не удержался от небольшой подколки. – Это что-нибудь меняет в нашем разводе? Нужно подписать какие-то бумаги?
– Не будь таким идиотом. Я пришла из-за похорон. Хочу, чтобы ты поехал с нами.
– С нами?
– Со мной и с детьми.
В разгар развода такая просьба не лезла ни в какие ворота.
– Не понимаю… – выдохнул он. – Вот уже несколько лет мы друг друга в клочья рвем, твоя мать и сестры мечтали бы увидеть меня в тюрьме или в психушке. Что до остального твоего семейства, они…
– Ты едешь или нет?
Он отпил маленький глоток.
– Конечно.
16Самое малое, что можно сказать: толк от Сальво был. Он явился в полдень; учитывая, что встречу назначили на десять, опоздание было вполне допустимым. И у него имелись оправдания: все утро он висел на телефоне и стучал в разные двери. Официальные бумаги были выправлены, аппарат зафрахтован, последние приготовления шли полным ходом.
На Сальво была уже не желтая майка, а футболка с изображением Стива Джобса, представленного в форме знаменитого портрета Че. Они устроились в лобби и прошлись по каждому пункту путешествия. Вылетят они вечером и приземлятся ночью недалеко от Кабве, в пятидесяти километрах от Анкоро.
– А почему не сразу в Анкоро?
– Нельзя.
– Почему?
– Нельзя.
Эрван не стал настаивать. Кстати, отец тоже говорил, что там нет взлетной полосы. Оттуда внедорожник довезет их до Анкоро, где они сядут на одну из барж, ходящих по Луалабе.
– Сколько времени нужно, чтобы добраться до Лонтано?
– Представления не имею.
Видя недоумение Эрвана, чернокожий разразился своим неподражаемым смехом:
– Там ничего нельзя сказать точно. У тебя бабки с собой?
– Нужно заплатить сейчас?
– Половину вперед, братишка.
Эрван был продуктом современного общества: в бумажнике никогда не должно быть больше двухсот евро наличности. А теперь он разгуливал в так называемом поясе контрабандиста, где лежало десять тысяч евро, из которых две трети в долларах. С утра пораньше в центральном банке Лубумбаши он поменял несколько пачек на конголезские франки – для небольших впрыскиваний.
Он отправился в туалет и вернулся с тысячей долларов.
– Ступай еще пописай, братишка. Половина от трех тысяч будет тысяча пятьсот.
– Это только за Анкоро.
Сальво улыбнулся, убрал деньги и повел его в последний обход администрации. Им нигде не пришлось ждать, и все разговоры – что на французском, что на суахили – сводились к минимуму. От Эрвана требовалось только одно: опять лезть за своими банкнотами, что баньямуленге называл «маленькими стимулами». Несколько печатей, подпись – и по коням!
Великое отбытие состоялось около двух часов дня. Эрван ощущал необыкновенную легкость. Он даже впал в мечтательное настроение: поймал себя на том, что думает о Софии. О его «будущей бывшей невестке», с которой пережил краткую идиллию двумя месяцами раньше. Одна ночь любви в стиле блицкрига. Императорское пробуждение в квартире с видом на Эйфелеву башню. Еще одни краткие объятия в больничной палате, когда он был ранен, а дальше – ничего. София тем временем узнала, что ее отец манипулировал ею, чтобы заставить выйти за Лоика, и с тех пор возненавидела оба семейства, включая Эрвана.
Чтобы спасти подобную ситуацию, требовался ювелир, виртуоз, а Эрван в данной области пребывал на стадии девственника. Он принялся представлять себе длинное послание, написанное во время плавания по Луалабе, что будет не лишено определенного шика, но потом отказался от затеи, сказав себе, что София должна оставаться тем, чем была всегда, – недосягаемой мадонной.
Сальво съехал с главной дороги (он сидел за рулем «тойоты-лендкрузер», необъяснимо новенькой и сверкающей). Строения стали более редкими, в садах виднелись красные крыши вилл, деревья вдоль дороги были подстрижены. По всей видимости, правительственный квартал.
Африканец свернул на незаасфальтированную тропу, и дорога словно закашляла им в лицо. Ветровое стекло покрылось красными крапинками.
