– Разумеется. Потому я и езжу туда. Что тебе в этом видится странного?
– В этом-то, как раз, ничего. Странность в другом. Если ты согласен со мной, что в Новый Карфаген ездить намного выгоднее, то как же тебя занесло в Лаврион?
Лидон внимательно следил за лицом арестованного. Тот удивленно поднял бровь.
– Куда?
– В Лаврийские горы. В Аттику. На рудники. Разве не там ты познакомился с Эвдором?
Аристид не изменился в лице, но ничего не ответил. Молчал. Лидон смотрел ему прямо в глаза. Выдержав паузу, сказал:
– А ты не дурак, Эномай. Сразу все понял. Я, признаться, ожидал, что ты спросишь, о каком таком Эвдоре я толкую и придется тебя убеждать, что запираться бессмысленно. Я и так все узнаю. Уже многое узнал.
– Что ты узнал? – насмешливо спросил Аристид, – не пытался сосчитать, сколькими бранными словами поносил меня и Эвдора этот ненавидящий всех и вся сукин сын? Поверил на слово критянину? Неужели думаешь, что тот, кто хотел возвыситься, но оказался обойден, сможет говорить об обидчике своем беспристрастно?
Лидон хмыкнул.
– Что ж, я не ошибся в тебе. Ты действительно умен. Сразу догадался, чей язык развязался, хотя мы допросили несколько человек. Понял, что не стоит запираться. Это несказанно радует меня. И, должен сказать, ты ошибаешься, если думаешь, что я безоговорочно поверил всем словам Дракила. Он действительно не может скрыть свою заинтересованность.
– Ты немножко противоречишь сам себе, уважаемый, – заметил Аристид.
– В чем же? – удивился Лидон.
– В том, что, с одной стороны, видишь пристрастность критянина и явный наговор, а с другой – веришь его обвинениям. С чего ты взял, что мы промышляем морским разбоем? Только потому, что критянин сознался в пиратстве?
– Даже так? – Лидон откинулся на спинку кресла, – стало быть, ты не пират?
– Конечно нет, разорви меня Кербер.
– Врать нехорошо. Зачем ты подговорил своих людей отрицать, что судно, как котором скрылся Эвдор – тоже ваше?
– Вы нас хватаете по подозрению в морском разбое, в компании с судном, в котором разве что какой-нибудь сухопутный варвар не заподозрит пиратское! – Всплеснул руками Аристид. – Проще все отрицать, чем оправдываться.
– Проще, – кивнул Лидон, – вот только тому, кого один раз поймали на лжи, уже нет доверия.
– Я все же постараюсь заслужить его, – пообещал Аристид, – все объясню.
– Уж постарайся. Надеюсь, ты не станешь отпираться, что был рабом в рудниках?
– Не стану. Было дело.
– Как же ты попал туда?
Аристид помолчал, прокашлялся, еще раз оглянулся вокруг, словно опасаясь, что кто-то беззвучно зашел в палатку и стоит у него за спиной.
– Еще вчера ты угадал правильно, я – афинянин. Моя семья довольно влиятельна. Была...
– Что же случилось?
– Не на тех поставили, – грустно усмехнулся Аристид и пояснил, – когда Аристион и его подпевалы начали мутить воду в Афинах, чтобы город переметнулся к Митридату, я сразу сообразил, чем все закончится. Пытался переубедить народ. Не преуспел. Сейчас давно миновали времена суда черепков. Противников устраняют иными способами. Меня обвинили в государственной измене.
– Так значит, ты наш союзник, – скептически хмыкнул Тиберий.
– Я не ваш союзник, – возразил Аристид, – я союзник своего родного города. Изменили Афины Риму или нет, с точки зрения Рима, мне безразлично. Я в том каяться не собираюсь. Меня волнует лишь то, что я предвидел, к чему это приведет и пытался предотвратить худшее.
– Допустим, – кивнул Лидон, – ты не пират. По крайней мере, не был им до Лавриона. А потом? И почему ты уверен, что среди твоих людей нет пиратов? Ты же никого из них прежде не знал?
– Не уверен. Более того, знаю, что, по крайней мере, Дракил точно занимался этим ремеслом. Он слишком настойчиво звал нас под знамена Ласфена.
Имя знаменитого пиратского вождя Тиберий называл только при Койоне и тот факт, что оно слетело с уст Аристида без принуждения, прибавил Лидону уверенности в искренности слов пленного.
– А кем был Эвдор?
– Понятия не имею, – покачал головой Аристид, – он и теперь для меня – темная лошадка.
– "Меланиппа"[23], – улыбнулся Лидон, – кстати, как вам досталось это судно? Дракил говорил, что на Родос вы пришли на дырявом рыбачьем корыте.
– Купили, – не моргнув глазом ответил Аристид.
Лидон недоверчиво поднял бровь.
– Вот как? И где взяли деньги? Ограбили богатого купца?
– Что-то ты, уважаемый, прямо повернут на грабеже и разбое, – улыбнулся Аристид.
– Работа такая, – ответил Лидон, – ну так что там с деньгами?
– Эвдор все провернул. У него на Родосе отыскались надежные связи. Благодаря им мы и встали на ноги...
На Родосе Эвдор привел их в довольно невзрачный двухэтажный дом с внутренним двориком, расположенный возле юго-восточной городской стены. Этот район города, хотя и не самый удаленный от торгового порта, был наиболее грязным, жилье здесь стоило дешево и, в основном, сдавалось внаем. Снимали его купцы, из тех, что победнее, а так же разнообразный сброд, стекавшийся на Родос со всего света и не имеющий возможности остановиться на государственном постоялом дворе, поскольку государство помогало с жильем только гражданам дружественных полисов. В нынешнее безвременье, когда друзья менялись каждый день, да не по разу, немногие могли похвастаться, что связаны с Родосом узами гостеприимства. Одними из этих немногих были римляне.
С Римом у Родоса сложные отношения. И те и другие помнили, как Родос в Третью Македонскую войну, почти сто лет назад, выступил на стороне царя Персея против Рима и проиграл. Сейчас все изменилось. Родос очень страдал из-за торговой конкуренции с подвластными Понту городами, заметно усилившейся с приходом к власти Митридата Эвпатора. И островное государство решилось бросить царю вызов. Наварх Дамагор, командующий небольшим флотом, в котором служили хорошо обученные, опытные и дисциплинированные моряки, смог одержать несколько побед над флотоводцами Митридата. Огромный, но плохо управляемый понтийский флот был неоднократно бит и рассеян по всему Восточному Средиземноморью. Взять Родос штурмом и осадой, царь не смог. Морская блокада острова протекала малоуспешно.
Пословица гласит: "Враг моего врага – мой друг". Вот и возникла на почве вражды с Митридатом нынешняя дружба Родоса с Римом, почти любовь. Но только внешне. На деле же не все так просто – Рим, как предусмотрительный хозяин, не складывающий все яйца в одну корзину, одновременно поддерживал Делос, объявив его свободным, беспошлинным портом, что не хуже Митридата потихоньку душило родосскую торговлю. Впрочем, сейчас Делос был захвачен понтийцами, которые истребили на острове двадцать тысяч человек, в основном – римлян.
Заезжий двор "Веселая наяда" не особенно отличался от прочих подобных заведений для бедноты. Помимо обеденного зала тут имелась, гостиница с кишащими клопами комнатами. "Веселая наяда" была открыта и днем и ночью. Народу тут всегда толпилось много, особенно осенью и зимой, поскольку подаваемая жратва, приготовленная, как кое-кто полагал, из пойманных на задних дворах собак, и фракийское кислое вино, которое в пятьдесят раз дешевле хорошего хиосского, были вполне по карману морякам, летний заработок которых стремительно таял в период вынужденного простоя.
Каждый год множество людей по всей Эгеиде оставались без работы: после восхода Арктура, могущественной звезды, несущей осенние бури, мало кто отваживался выходить в море. Матросы торговых парусников, бедняки, добывающие свой хлеб службой в качестве гребцов на военных кораблях, контрабандисты и пираты, маялись от безделья, пили, играли в кости, делали детей и занимались поножовщиной до последних дней месяца антестериона, когда торжественными жертвоприношениями Посейдону, обильными возлияниями и Играми открывалась навигация. Конечно, кое-кто рисковал сунуться в море и зимой, но кончалось это чаще всего печально.
Узнать "Веселую наяду" было довольно просто: над обшарпанной дверью висел деревянный щит с изображением голой девицы с рыбьим хвостом вместо ног и грудями размером с арбуз. Лицо девицы украшала улыбка с двумя рядами тщательно прорисованных зубов. Кто-то, столь же веселый, как и сама наяда, замазал один из них углем.
Злые языки поговаривали, что неизвестный художник, сотворивший сей живописный шедевр, срисовал лицо девицы с Толстой Трифены, хозяйки кабака. Эта сорокапятилетняя женщина слыла местной достопримечательностью. Говорили, что в молодости она была красавицей и умницей. Много лет назад ее почтенный родитель выдал дочь замуж за аристократа Филомена, известного пирата. Пока Филомен бороздил Эгейское море сам за себя, его состояние неуклонно росло, но едва ему по какой-то причуде приспичило послужить своей родине, как вся удача кончилась и Трифена очень скоро сделалась вдовой. От денег мужа ей досталось совсем немного: благодарное государство, вдруг вспомнив, что проливший за него свою кровь покойный был пиратом, конфисковало все, до чего смогло дотянуться. Однако Трифену это не сломило. Благодаря своему уму и предприимчивости, она умудрилась выкарабкаться с самого дна и сейчас жила, вполне припеваючи, владея непривлекательным внешне, но весьма доходным заведением, имевшим, ко всему прочему, репутацию наиболее надежного узла в отношениях закона и лиц, не обременявших себя его соблюдением. Надежного, разумеется, в пользу последних.
