«И именно в нем, в этом самом несокрушимом множестве, — сила нашего оружия... И эта сила, как бы ни бесновалась гитлеровская свора, была и будет всегда использована с наибольшей выгодой и пользой для народа и наибольшим вредом и невыгодой для врага».
Вот что в настоящее время в интересах народа.
Но все ли понимают это?
КАЖДЫЙ, ЧТО МОЖЕТ, — НА АЛТАРЬ ОТЕЧЕСТВА
По улицам Лондона стремительно мчится автомобиль. Хотя уже начало декабря 1941 года, но нет к следа знаменитых лондонских туманов. Погода прекрасная, и даже солнце не только светит, ко и греет.
Водитель уверенно преодолевает все трудности езды по столичным улицам, и на прямом шоссе мотор без больших усилий набирает высокую скорость. Стрелка, вздрагивая, подбирается к сотне. Приятно ехать в такой машине! Массивный, широкий семиместный «хиллмэн» выглядит, несмотря на защитную окраску цвета хаки, весьма элегантно. Антенна на крыле придает ему солидность; пассажиров охраняют броня и непробиваемое стекло. Солдаты в плоских касках, томящиеся в расположении огневых точек, спешно замаскированных в парках и на пустырях, не обращают на автомобиль никакого внимания. Греясь на солнышке, они отдыхают, некоторые дремлют, опершись о стволы деревьев. Они знают, что в такую погоду самолеты с черными крестами на крыльях и на фюзеляжах не появятся в небе, их можно снова ожидать лишь ночью. И если кто-нибудь из них обратил внимание на проезжавший мимо «хиллмэн», то, верно, подумал, что в нем едет какой-нибудь чин из военного министерства.
Декабрь 1941 года, и Лондон, хочет он того или не хочет, вынужден думать о войне.
Машина свернула на Пикадилли и остановилась у дома № 134. Водитель в плотно облегающей униформе не спеша открывает дверцу и медленно выходит из машины. Между тем оба пассажира — уже на улице. Золото не сверкает на их погонах, да и мундиры на них такие же, как и на водителе. На рукавах нашивки со словом «Чехословакия», на плечах тускло поблескивают две серебряные звездочки ротмистра. Что привело их в это здание на Пикадилли, 134, где помещается сейчас чехословацкое министерство национальной обороны?
Ротмистров встречает адъютант самого полковника. Он даже открывает перед ними двери и с поклоном сообщает, что «господин полковник уже ждет и просит пройти в его кабинет».
Полковник облачен в хорошо отглаженный мундир с четырьмя огромными золотыми звездами и с блестящими петлицами офицера генерального штаба. Обычно он ходит в штатском — это привилегия, а часто и служебная необходимость офицера разведки. На столике приготовлены сигары и сигареты.
Необычная встреча, и начинается не совсем обычно. Оба ротмистра, едва перешагнув порог, сделали попытку отрапортовать по-военному:
— Господин полковник, ротмистры Ян Кубиш и Йозеф Габчик прибыли!
Но полковник с улыбкой остановил их:
— Кто, кто? Очевидно, Зденек Выскочил и Отто Стрнад, если не ошибаюсь?
Он сказал это с тем Оттенком добродушной веселости, которого достаточно, чтобы смягчить официальный характер встречи.
Габчик, более живой и подвижный, чем его товарищ, сразу же уловил это.
— Простите, Зденек Выскочил, слесарь из Простейова, Дольни улица, номер тринадцать.
А Кубишу не осталось ничего, как добавить:
— Отто Стрнад, рабочий из Брно.
Полковник пригласил обоих к столику, и нам
представляется возможность посмотреть вблизи на человека, который знаком весьма малому числу людей.
Ротмистры Йозеф Габчик (слева) и Ян Кубиш незадолго до вылета из Англии
Полковника генерального штаба Франтишека Моравца, начальника второго отдела генерального штаба, то есть военной разведки, возглавляющего службу шпионажа, даже генералы приветствуют первыми. С ним никто не решается ссориться, потому что, сами понимаете, никогда нельзя знать, как все обернется. Полковник — невысокий коренастый мужчина с наметившимся брюшком. Его темно-каштановые волосы поредели на темени и буйно растут лишь на висках. Глаза глядят спокойно, сосредоточенно, руки он держит большей частью на столе, только изредка позволяет себе сдержанный, корректный жест. Говорит полковник тихо, размеренно и только когда смеется, выдыхает воздух так стремительно, что раздается звук, похожий на свист. В целом он производит неопределенное впечатление. Но на это впечатление полагаться вообще нельзя, и особенно в среде людей, сама профессия которых требует от них умения создавать о себе то или иное представление.
Впрочем, господин полковник охотно произносит речи и даже порой философствует. На самом видном месте в его кабинете, напротив большой карты Европы, висит портрет президента д-ра Эдварда Бенеша. На левой стороне полковничьего мундира — пестрая ленточка легионерских орденов. Когда-то этот человек изучал классическую филологию, но в годы первой мировой войны оказался на фронте, потом в чешских легионах, да так и остался в армии, тогда как другие вернулись к своим основным занятиям. С тех пор он горячий почитатель Масарика[3], а Бенеша считает его наследником и продолжателем. Но прежде всего он солдат, высший штабной офицер, который по-воински понимает служение родине.
Второй отдел генерального штаба, разведка, — это совершенно особая служба: агентурная сеть, конспиративные свидания, разгадывание человеческих слабостей и их использование, подкупы, ловушки, тайные маневры. Неужели господину полковнику нравится такого рода деятельность? Ведь ему крайне редко приходится сталкиваться с обычными людьми, честными и веселыми. Нет, конечно, нет. Однажды полковник даже признался в интимном семейном кругу, что он не совсем доволен своей должностью и куда охотнее посвятил бы себя непосредственно командованию войсками.
— Но кто-то должен этим заниматься, — вздыхает он. — Каждый, что может, — на алтарь отечества.
И вот сейчас полковник беседует с двумя ротмистрами чехословацкой заграничной армии, и речь тоже идет о родине. Сейчас декабрь 1941 года. Народ там, на родине, страдает. Он подвергается насилию, грабежам, террору. Виновны в этом немецкие оккупанты, Гитлер и его пражский наместник, кровавый пес Гейдрих. Но сейчас наступило время, когда народ должен начать сопротивление, настал час мести...
Это звучит слишком напыщенно и патетично, но в то время так думали и говорили многие. И оба наши ротмистра думают так же. Они верят словам полковника, согласны с тем, что пора перейти к активному сопротивлению, что надо ответить насилием на насилие... Что еще говорилось в служебном кабинете полковника Моравца на Пикадилли, 134, — этого никто пока не знает. Свидетелей разговора не было. Адъютант полковника покинул кабинет. Не осталось никаких письменных заметок, и полковник сам удостоверился в том, что его приказ выключить подслушивающее устройство выполнен.
Остались только письменные обязательства, подписанные по окончании беседы Яном Кубишем и Йозефом Габчиком.
Каждый из них обязуется:
«...вместе с другими бойцами заграничной армии отправиться на родину, для того чтобы в назначенное время, в назначенном месте и при обстоятельствах, которые окажутся, согласно нашим данным, наиболее благоприятными, осуществить акцию саботажа или какую-нибудь иную, настолько действенную, чтобы она имела достаточный отклик на родине и за границей...»
Все ли было сказано во время этой встречи?
Было сказано многое, и те двое все понимают и всему верят. Моравец знает, конечно, больше, чем он сообщил им, но все ли знает и он?
И что, собственно, общего между ним и остальными участниками этой встречи? Какие обстоятельства привели их в этот роскошный лондонский особняк? Как скрестились жизненные пути этих двух парней и полковника Моравца, образовав ту удивительную точку пересечения, которая повлияла на судьбы стольких людей?
В поисках ответа вернемся на несколько лет назад.
Однажды в начале мая 1933 г. регистратура генерального штаба вручила начальнику разведывательного отдела такое письмо:
«Уважаемый господин подполковник! Если вас интересуют весьма важные сведения из области античехословацкой деятельности немецкой разведывательной службы и приготовлений немецких вооруженных сил, направленных против Чехословакии, приезжайте 16/V в Вейпрт и прохаживайтесь между двумя и тремя часами перед вокзалом. Если вы будете не один, я не смогу к вам обратиться. Если за вами будут следить или вы примете меры, чтобы задержать меня, я также не смогу к вам обратиться. За мои сведения я рассчитываю получить приличный куш. Ворал».
Начало смахивало на скверный детектив.
Имя Ворал абсолютно ничего не говорило и фигурировало в письме, видимо, только для того, чтобы там была хоть какая-нибудь подпись. Письмо было написано по-немецки, черной тушью, на обычной почтовой бумаге.
