Кто-то большой и тяжелый шел лесом. Потрескивал сухой валежник, тревожно вскрикнула вспугнутая птица. Генка вскочил и вжался в угол землянки. Шаги стихли у самого входа. Темнота в дверном проеме стала плотней: его заслонила чья-то спина. Потом краешек проема посветлел. Человек присел на земляной порожек. И будто забила крыльями большая птица. Это человек хлопал себя по карманам, ища спички. Засветился и погас слабенький огонек, потянуло горьковатым папиросным дымом. Человек закашлялся, шумно вздохнул, повозился, устраиваясь поудобней, и вдруг запел. Он пел хрипловато и негромко, даже не пел, а мычал. Иногда пропуская слова, но не потому, что забывал, а словно что-то мешало ему выпевать их, и тогда он легонько постанывал, не нарушая мелодии. Песню эту иногда передавали по радио, но очень редко. Про землянку, про огонь в печурке, про смерть, до которой четыре шага.
Потом человек вдруг замолк, будто к чему-то прислушивался. Генка вытянул шею и тоже услышал, как кто-то ломится без дороги через кусты, не находя тропинки.
— Кого бог дает? — спокойно спросил человек.
— Вожатый. Из лагеря.
— Погаси фонарик. Глаза слепит, — попросил человек.
Наискось скользнув по дверному косяку и чуть не задев Генку, луч погас.
— Поздно гуляешь, — сказал человек.
— Не спится, — ответил Вениамин. В голосе его была настороженность.
— Молод еще бессонницей маяться, — усмехнулся человек. — Садись, не бойся.
— Я не боюсь, — Слышно было, как Вениамин усаживается рядом с человеком.
— Студент? — помолчав, спросил человек.
— Да.
— На физика небось учишься?
— Откуда вы знаете? — удивился Вениамин.
— Мода, — коротко засмеялся человек. — Учился бы на врача, на косточки свои пожаловался, а про физику разговора у нас не получится. Не подкован.
Он опять не то замычал, не то застонал. Почиркал спичкой, раскуривая новую папиросу. Потом доверительно, как старому знакомому, признался:
— Кости у меня от ран старых ноют. К ночи ближе... И скажи ты на милость, рефлекс, что ли, какой, сразу сюда тянет. Воевал я в этих местах.
— А я вас узнал, — сказал Вениамин. — Мы к вам в совхоз ходили. Вы — Поливанов.
— Штаб у нас тут был, — подтвердил Поливанов. — Посидишь вот на порожке, полпачки папирос высмолишь, смотришь — и полегчает. — Он снова замолчал. Потом, будто извиняясь за что-то, добавил: — Вам война вроде сказки, а для нас как вчера все было. Рассказывал пионерам вашим и, веришь, разволновался. Непонятно это тебе?
— Почему? — не сразу ответил Вениамин. — Понятно.
— Да?! — обрадовался Поливанов. — А я думал, надоели мы вам с этой войной. — Он глухо покашлял в кулак. Погремел спичками. — Разведчик наш здесь погиб. Васек. До последнего патрона отстреливался, потом гранату под ноги кинул. Совсем мальчонка был. Как пионеры твои... — Поливанов опять надолго замолчал. Видно, перемогал боль. Шумно вздохнул и сказал: — Рассказывали мне про старика одного, плотника. Два сына у него в войну погибли. В братской могиле захоронены, а где — точно не знает. Взял он инструмент плотницкий, харчишки в мешок сложил и пошел по России... Могилу заброшенную встретит — пирамидку со звездой ладит, надпись химическим карандашом: здесь, мол, лежат герои, жизнь за нас отдавшие, и дальше шагает, к другой могиле. Так и ходит... Вот человек, а?
— Да... — задумчиво отозвался Вениамин.
Поливанов аккуратно погасил папиросу и поднялся.
— Пошел я. Вставать чуть свет. Остаешься, студент?
— Посижу еще.
— До свиданья.
— Спокойной ночи.
Генка услышал, как удаляются шаги Поливанова. Луч фонарика заскользил по стенам землянки. Генка закрыл глаза ладонью, но фонарик тут же погас.
— Выходи, Гена, — послышался спокойный голос Вениамина.
Генка помедлил и, нащупав на нарах рюкзак, пошел к выходу. Он выбрался наружу и, боясь, что Вениамин опять включит фонарик и будет разглядывать его, отвернулся.
— Вы как узнали, что я здесь? — чувствуя, что молчать дальше неловко, спросил Генка.
— Ищеек из города вызвал, — усмехнулся Вениамин и жестко добавил: — Трус ты!
— Кто трус? — вскинулся Генка. — Я не убегал!
— А что же ты сделал?
— Уехал, и все! — повернулся к нему Генка. — Ждать мне, когда она на линейке слова эти будет говорить? Я не Чернышевский!
— При чем тут Чернышевский?
— Ему тоже публичную казнь устроили. И в барабаны били.
Вениамин хмыкнул, потом сказал:
— Никто тебя из лагеря не выгонял.
— Как это не выгонял? — оторопел Генка. — Я же сам слышал, что Людмила на совете говорила.
— Подслушивал?
— Окно открыто было.
— Потому так и говорила, что тебя видела, — объяснил Вениамин. — С педагогической целью.
— Воспитывала, что ли? — недоверчиво переспросил Генка.
— Ну да! — Голос Вениамина звучал подозрительно ровно. — А ты и поверил?
— В то, что про меня говорила, не поверил, — буркнул Генка и, подумав, добавил: — А что выгонят, поверил.
— Значит, было за что? — с ехидцей спросил Вениамин.
Генка промолчал. На провокационные вопросы он привык отвечать презрительным молчанием. Вениамин почувствовал его враждебность и мягко сказал:
— Ладно. Не надувайся. Сильно обиделся на Людмилу Петровну?
— Да нет... — не сразу ответил Генка. — Мне ее жалко.
— Жалко? — растерялся Вениамин.
— Она ведь как лучше хочет, а ничего не получается, — вслух подумал Генка. — И еще я заметил...
— Ну, ну? — подался вперед Вениамин.
— Она с нами только злая, а так ничего, — Генка помолчал и спросил: — На физика, значит, учишься? Я думал, на педагога.
— На физика... — почему-то вздохнул Вениамин и зажег фонарик. — Пошли!
— Куда? — испугался Генка.
— В лагерь. Куда еще? Спать надо.
— Не пойду, — отступил в темноту Генка. — Уеду я с первым поездом.
— Да зачем, чудак? — осветил его лучом Вениамин. — Все обошлось. Живи на здоровье!
— Ничего не обошлось! — отвернулся от света Генка. — Не смогу я теперь как раньше.
— Чего ты не сможешь?
— Не знаю я, как объяснить... Я раньше каждый день солнца ждал. Проснусь и жду: ну, давай! Выходи скорей! Начинайся, новый день! А теперь... — Генка махнул рукой и тоскливо признался: — И потом, я одному человеку такое сказал!
— Плохое? — осторожно спросил Вениамин.
— Хорошее, — улыбнулся в темноте Генка. — Только все равно надо уезжать.
— Так... — вздохнул Вениамин. — А я думал...
— Что?
— Да нет! — отмахнулся Вениамин. — Не потянете вы.
— Почему это мы не потянем? — обиделся Генка.
— Потому! — передразнил его Вениамин и, помолчав, сказал: — Слышал, что Поливанов рассказывал?
— Про разведчика? — встрепенулся Генка. — Васек его звали!
— Про старика, — улыбнулся его горячности Вениамин. — Про плотника этого.
— Ну?
— Восстановим землянку. Чтобы все как в войну было! Музей сделаем, понимаешь? Поднимут такое твои ребятки?
— Нет, — не раздумывая, ответил Генка. — Почему?
— Принудиловка потому что. Мероприятие. Будете на линейке объявлять, кому какую работу делать, и строем — шагом марш. Скука!
— А если тайно? — предложил Вениамин.
— Другое дело, — согласился Генка. — Только не выйдет тайно!
— У вас же выходило? — заметил Вениамин.
— Вообще-то, конечно... — ушел от прямого ответа Генка. — А поклянись, что тайно!
— Честное студенческое.
— Тоже мне — клятва! — фыркнул Генка. — Подними руку. Да не эту... Повторяй за мной...
Вениамин поднял руку с зажженным фонариком, и тонкий луч, как маленький прожектор, уперся в черное низкое небо, выхватив из темноты уходящие ввысь стволы сосен. От неяркого этого луча все вокруг стало тревожным и зыбким, а знакомые слова давно придуманной клятвы зазвучали несокрушимо и твердо, как гранит.
— Я дыханием своим, кровью своей, жизнью своей клянусь! — торжественно произносил слова клятвы Генка, и так же торжественно и серьезно повторял их Вениамин.
— Нигде, никогда, никому не открою этой тайны! — чеканил Генка.
— Этой тайны!.. — эхом отзывался голос Вениамина.
— А если предам своих товарищей... — угрожал Генка.
— Предам своих товарищей... — повторил за ним Вениамин.
— Гад я буду на вечные времена! — поставил точку Генка.
Вениамин поперхнулся, но прокашлялся и мрачно подтвердил:
— Гад я буду на вечные времена.
Ветер зашумел в соснах, и стволы их показались Генке могучими лесными великанами, а верхушки стали похожи на огромные мохнатые папахи. Великаны молча стояли вокруг них, принимая клятву.
— Ты в войну был? — почему-то шепотом спросил Генка.
— Да что ты! — так же шепотом ответил Вениамин. — Я в пятьдесят втором родился. Девятого мая. В День Победы.
