Затем я снова снимаю трубку и набираю номер.
— Привет, старик… Ну, конечно, не дед Мороз… Ясно, вскрытием, а не твоим самочувствием… Ничего окончательного? Ну и работнички же вы…
Только я собираюсь уточнить, какие работники эти черепахи, как в кабинет входит старшина.
— А, наконец-то!
Козырнув, старшина пересекает комнату и кладет передо мной на стол какие-то бумаги. Это сведения о лицах, которым был отпущен за последний год цианистый калий. Приведенная в действие машина крутится. Не нужен тебе ни Шерлок Холмс, ни гениальные догадки…
Взяв бумаги, я торопливо пробегаю глазами список. Потом уже более внимательно прочитываю его с начала до конца. Ничего!
Да, моя милая девочка… Не знаю, понимаешь ли ты меня…
— Слушай! — говорю я старшине. — Этого недостаточно. Пусть приготовят точные выписки за последние три года. В срочном порядке. Завтра утром чтобы были тут, на столе.
* * *
Рабочий день подходит к концу. По крайней мере для таких, как Паганини вскрытий. А мой продолжается. Хоть и под открытым небом. Вот и ковчег мертвеца.
Подвал. Комната тети Кати. От коврика с породистым желтым львом и ядовито-зелеными огурцами разит непроходимой экзотикой. Взгляд мой, однако, устремляется к банальной плюшевой занавеске в углу. Женщина-водопад, перехватив мой взгляд, отрицательно качает головой.
— Мне даже совестно смотреть, сколько она вам доставляет хлопот, — горестно вздыхает тетя Катя. — Нет, все еще не являлась…
Затем «Варшава». Высшее общество. Оживление. Но Жанны нет.
Потом «Берлин» и несколько заведений неподалеку от него. И снова «Варшава». На этот раз счастье мне улыбается: я не нахожу невесты, но вижу жениха.
Он сидит в баре, погруженный в размышления. Перед ним рюмка коньяка. Я сажусь рядом, стараясь, по возможности, не досаждать ему своим присутствием. Официантка вопросительно смотрит на меня.
— Сто грамм коньяка, — заказываю я. — Со вчерашнего дня остался. Из-за всяких невоспитанных типов не можешь спокойно выпить.
Официантка, не обращая внимания на мою невразумительную болтовню, ставит рюмку. Отпив глоток, я вспоминаю, что давно уже не курил. Затянувшись и выпустив дым, я скашиваю глаза на зеркало — стены бара облицованы зеркалами — и встречаю взгляд жениха. Он поспешно прячет взгляд, но, почувствовав, что это неучтиво, цедит сквозь зубы какое-то приветствие.
— А, студент! — откликаюсь я. — Один? Вот и хорошо! Люблю, знаешь, мужскую компанию. От женщин никакого толку. Если они, конечно, не добывают червонцы… Жанна как? Что-нибудь принесла?
— Не понимаю, — лепечет Том.
— Учитесь в вузе, а не понимаете. Где вы, кстати, учитесь?
— На юридическом.
— Изучаете кулачное право или что?
Ответ задерживается.
— А где вы учитесь? В Оксфорде или Кембридже? Потому что в Софийском университете вы не числитесь среди студентов. Но это пустяки. Так как, вы говорите, обстоит дело с пиастрами?
— Не понимаю, — упорствует Том.
— С пиастрами, я говорю. С червонцами. С финансами этого чурбана Маринова. Сколько раз вы заимствовали у него?
Я напрягаю напрасно слух.
— Если вам неудобно говорить, можете просто показать на пальцах. Язык глухонемых мне как родной. Три раза? Пять? — настаиваю я.
Ответа все нет и нет.
— Что ж, придется разыскать Жанну. С женщинами мне положительно легче говорить. Хотя я, по сути дела, не бабник. Так куда она задевалась, этот ваш маленький частный банк?
— Если вы спрашиваете о Жанне, то я не знаю, — размыкает наконец губы Том.
— Ничего. Как-нибудь выясним… Речь шла, по существу, о вас. Вы куда метите, в тюрьму? В исправительную колонию? Тогда дерзайте. Цель близка.
Вслед за этим бодрым призывом я допиваю остатки коньяка и, расплатившись, направляюсь к выходу. На лестнице я на секунду останавливаюсь, словно для того, чтобы поправить галстук, и успеваю заметить, как Том бросается к автомату в глубине зала. Счастливец. Он знает номер, неизвестный даже мне. Зато я знаю другие вещи. Значит, нет оснований полагать, что мы играем не не равных.
Дождь снова начинает накрапывать, и я захожу в подъезд — тот самый, где мне вчера пришлось играть роль укротителя. Через минуту появляется фигура жениха. Он куда-то торопится. Я даю ему фору 100 метров, как принято делать с новичками, и направляюсь вслед за ним. Путешествие в неизвестное.
Впрочем, куда приведет нас бездельник, дорогой Холмс, как не в притон безделья? Том сворачивает во двор одного из тех бесцветных зданий, которые отличаются друг от друга лишь номерами. Пора, пожалуй, сократить расстояние. Но в подъезде лампа-автомат гаснет и я теряю след жениха. Поднимаясь по лестнице, я останавливаюсь на каждой площадке и размышляю, какой из 36 приемлемых методов поимки противника разумнее всего предпочесть. На четвертом этаже убеждаюсь, слуховой метод лучше. Из-за двери слева доносится такой невообразимый шум и гам, что и без специальной подготовки можно понять, что там собрались родственные жениху существа. Я настойчиво звоню. Молодой человек со свободно взлохмаченной шевелюрой гостеприимным жестом открывает дверь.
— Я приятель Тома.
— Великолепно! — кричит лохматый с пьяным энтузиазмом. — Том только-только пришел… А я именинник. Заходите!
После сердечного рукопожатия меня без церемоний вводят в дом.
Все двери в квартире, в том числе и кухонная, настежь распахнуты. Картина напоминает поперечный разрез какого-то склада пьяных. На стульях и кушетках — груды людей обоего пола, как попало повалившихся друг на друга. На полу, прислонясь к стене, с рюмками и бутылками в руках, тоже сидят гости. В узких проходах, не занятых сидящими, теснятся танцующие пары, жестоко ударяясь об одушевленных и неодушевленных.
В комнатах так кошмарно накурено, что дым собственной сигареты показался бы мне, наверное, струей чистого воздуха. Я оглядываюсь в поисках Тома и нахожу Жанну. Она танцует в густой толпе с каким-то лохматым двойником именинника. В этот момент к ней подходит Том. Специалист по кулачному праву, как и следовало ожидать, бесцеремонно вырывает невесту из объятий и они озабоченно топчутся на одном месте. Том настойчиво шепчет Жанне на ухо что-нибудь в таком духе: «Инспектор, гад, пронюхал про нас и хочет втравить в историю. Ищет тебя. Если начнет приставать с расспросами, отрицай все. Только этот чурбан был в курсе, да его ведь из гроба не подымут…»
Том все шепчет что-то на ухо Жанне, а та кивает смиренно. Пора, решаю я, положить конец этому завидному согласию. Я пробираюсь сквозь толпу и останавливаюсь невдалеке от пары. Жанна первой замечает меня и, вздрогнув, поворачивается в мою сторону. Том прослеживает за ее взглядом.
— Послушайте, — говорю я, — юноша, соблюдайте правила. Не нарушайте ритм. Это ча-ча, например…
— Это рок, — машинально поправляет искатель юридических знаний.
— Именно, рок, — киваю я. — А вы думаете, что это ча-ча. Последите-ка за моим шагом.
Сделав несколько показательных и совершенно произвольных движений, я приближаюсь к паре и выхватываю Жанну из объятий разинувшего рот жениха. Дабы не тратить понапрасну энергии, я закручиваю девушку вокруг себя, а сам едва переступаю на месте.
— И главное, — добавляю, — предоставляйте действовать даме. В чем-чем, а в этом у вас опыт есть.
И увлекаю Жанну подальше от ревнивого взгляда любимого.
— Я велел тебе быть дома! — говорю я, топчась на месте.
— Как видите, я не перешла турецкой границы, — хмурится Жанна, так же машинально покачиваясь в ритме танца.
— Но переходишь границы моего терпения.
— Жестокий вы человек, — плаксиво произносит она и добавляет без всякой связи:
— Вы не читали Хемингуэя…
— Нет. Не читал.
Страдальческим голосом, словно стараясь выиграть время, Жанна продолжает:
— У Хемингуэя есть рассказ об одиноком старом человеке, который часами просиживает в барах, потому что ему хочется, чтобы вокруг было чисто и светло… Рассказ так и называется «Чисто и светло». Но вы не читали Хемингуэя…
— А ты не читала учебника по криминалистике. И оставила на рюмке отпечатки пальцев. Вообще понаделала уйму глупостей. И, наконец, яд…
— Яд? — в ужасе отшатывается Жанна. — Я его не травила…
— Ну, ладно, хватит лепета. Рассказывай, что было в тот вечер и вообще, что было между тобой и Мариновым.
Жанна растерянно оглядывается, словно рассчитывая на помощь окружающих. Лишь Том с мрачным лицом следит за нашими движениями. Прочтя в глазах девушки призыв, Том устремился в нашу сторону, но я предостерегающе поднимаю руку. Лев поджимает хвост.
— Я сказал тебе: и мое терпение имеет границы. Не оглядывайся. Жених твой покуда вне игры. Сейчас танцуешь ты.
— Поверьте, ничего между нами не было… Как вы вообще можете допускать… Но Том заставлял меня водить его за нос. Понимаете, из-за денег… Тому нужны были деньги, и он заставлял меня брать у него… Два раза я посылала Маринова за конфетами или за коньяком — и брала… Я думала — он ничего не замечает… У него было много денег, а я брала понемножку…
