что с тобой делать? Эй! Мне кто-то поможет? Как тебя вообще зовут? Твой напарник вроде как говорил. Или нет?
— Ева! Твою ж мать! — наконец-то вспоминаю я. Трогаю ее за плечи, пытаюсь в чувства привести. Она вообще меня не слышит? Глаза так же закрыты, руки чуть ослабли, но продолжают кое-как держаться за куртку.
Вашу ж мать! Что же все время с тобой не так? О, нет! В обморок только не падай! Не падай, говорю! Блядь, она упала на снег!
Быстро ищу телефон и нажимаю на экстренный вызов.
— Алло! Скорая? Срочно бригаду в Битцевский парк! — быстро говорю в трубку, не вслушиваясь в официальное приветствие.
— Где конкретно?
— Со стороны Чертаново. Девушка, предположительно семнадцать лет, плохо себя чувствует, держится за сердце.
— Едем.
Лишь бы не тормозили. Если девчонка сдохнет у меня на руках — никогда в жизни не отмоюсь от грязи желтой прессы! Блядь! Причем тут не отмоюсь? О чем я вообще думаю? У меня на руках человек умирает!
— Ты… — едва слышно произносит Ева, приоткрыв глаза.
— Дыши!
— Я не…
— Дыши. Давай, вдох и выдох.
Она повторяет то, что я показываю. Медленно, глубоко, но вдыхает. И снова прикрывает глаза. Опять в обморок упала? Вроде нет. Все еще дышит.
— Сейчас скорая приедет.
Ее взгляд моментально распахивается до невероятных размеров.
— Нет. Не… надо, — она слабым голоском пытается возразить. — Они же… они…
— Все будет хорошо.
Глажу ее по голове, пытаюсь привести в норму ее дыхание. Однако она как лежала с распахнутыми глазами, так и продолжает лежать. Пытается возразить, руками хватается за мои запястья, но я успокаиваю ее. Говорю что-то невпопад, даю обещания, которые вряд ли выполню. Как только ее родители приедут, сразу передам ребенка из рук в руки. Только как до них достучаться?
— Телефон родителей есть?
— Я… не… — все еще мотает головой она. Вот черт! И что мне дальше делать?
На помощь приезжает бригада, кое-как найдя нас в кустах, быстро осматривают девчонку, грузят на каталке в машину, оставляя меня в полном одиночестве.
— Папаша, вы едите? — спрашивает работник скорой.
Только хотел возразить, что я ей не папаша, но потом взглянул на практически обездвиженное тело Евы и выпалил неожиданно для себя.
— Поехали.
Глава 7. Настоящие родители
«Дети святы и чисты. Нельзя делать их игрушкою своего настроения» (с) А.П. Чехов
Вас раздражали когда-нибудь стены больнице? Знаете, абсолютная белизна, запах медикаментов. Меня никогда. Всегда относился к ним ровно, точно зная единственную цель посещения — выздороветь. Даже в ту клинику, куда меня послал Эдгар для сдачи анализов, не бесила.
Сегодняшний день исключение из правил. Помните, я о стерильности говорил? Можете забыть. Ее здесь нет. Ни чистоты, ни нормального запаха. Пахнет гнилью. Грязью. И отсутствием хоть какого-то стремления к жизни.
Нас привезли в ближайшую городскую больницу, и у меня почему-то создалось впечатление, что она находится явно не в Москве. Не может быть в столице таких заброшенных больниц. Потрепанных, с пожелтевшими стенами. Но нам сообщили, что без документов могут принять только сюда.
Нас приняли далеко не первыми, несмотря на то, что ситуация была критической. В машине Еве надели маску, вкололи какой-то препарат. Она дышала уже не так рвано, глаза потихоньку открывала. На меня смотрела. Не отрываясь. Будто я куда-то мог уйти.
Вот куда я уйду из машины? Некуда. Без вариантов. И какого черта я вмешался в драку? Сами бы разобрались. Вдруг меня кто-то увидит, узнает. Я, конечно, натянул ворот пальто как можно выше, но косые взгляды на себе все же чувствовал, когда мы зашли в приемное отделение.
— Ну и девчонка! — возмутился врач, выйдя из палаты, куда распределили Еву.
Я все это время стоял в коридоре. Хотел зайти после всех остальных. Попрощаться и уж точно больше никогда в жизни с ней не встречаться. А что вы хотели? Я не каждый день в благородство готов играть. Мне не особо нравится в полночь находиться хрен знает где с какой-то уличной девкой.
— В смысле?
— Дурында, вот чего! — добавляет доктор. — Не хотела, чтобы я воспитательницу вызывал. А как ее тогда оформлять?
Не понимаю, о чем он толковал, почему так возмущенно размахивал руками в разные стороны. И какая еще воспитательница? Не в детской саду ведь живет.
Мы расходимся в разные стороны. Доктор так и не пояснил, в чем дело и как обстоят дела с Евой под предлогом, что я не родственник. И ладно, попрощаюсь с девчонкой и пойду домой.
— Как себя чувствуешь? — сажусь на стул около кровати.
Без черного балахона она выглядит меньше. Бледная. Тонкая, как тростинка. И такая же зеленая. Глаза кажутся слишком большими на худом лице, кожа совсем прозрачная. Под капельницей лежит, не шевелится. Смотрит на меня уже не так судорожно. Обреченно.
— Лучше не бывает! — она поднимает большой палец вверх, наигранно улыбаясь. Голос все еще слабый, едва слышный, но теперь можно разобрать слова.
— Ты понимаешь, что перепугала всех вокруг?
— Не драматизируй, это нормально.
— Попадать в больницы, по-твоему, нормально?
— Говорю, не драматизируй.
Согласен с доктором. Не девушка, а какой-то монстр. Она чуть не умерла у меня на руках, а говорит такие вещи. Не драматизируй, блядь. Была бы моей дочерью выпорол за эти слова и не пожалел бы сил.
Но дочери у меня нет…
— Ладно, я пойду. Выздоравливай, — поднимаюсь и делаю один единственный шаг к выходу, пока в меня не вцепилась прохладная рука. Ее рука.
— Слушай, — тянет она. Заставляет меня повернуться и посмотреть в ее взгляд. Снова судорожный. — А ты можешь еще со мной посидеть?
— Зачем?
— Ну… я боюсь больниц.
Серьезно? Эта нахалка, которая стащила у меня сигареты, испачкала сидение в машине и к тому же нагрубила боится оставаться одна в палате?
