class="p1">— Я должна ему отвечать?
— Он уполномочен, — пожал я плечами.
Она, наконец, обратила внимание на начальника охраны и безопасности Леву Яйцина:
— Я вошла в этот зал с одной единственной целью, — сказала она ему. — Найти одного знакомого. — Она кивнула на меня, — одного нашего общего знакомого. Когда я что-то ищу, остальное меня не интересует. Это свойство моей психической организации, если вам это что-то скажет. Таким образом и получилось, что я не обратила внимания на тело. Вы удовлетворены моим ответом?
— Нет, — сказал Лева. — Но вы можете идти.
— Спасибо, — язвительно поблагодарила его Рябинина и повернулась ко мне. — Проводи меня, Лапшин.
— А он останется! — решительно произнес Яйцин.
Рябинина вопросительно посмотрела на меня.
— Он имеет право?
— Черт его знает! — пожал я плечами. — Но даже если и имеет, очень скоро он его потеряет.
В дверях кают-компании, наконец, показались люди в белых халатах: молодой врач с помятым лицом и самая красивая медсестра, которую я когда-либо видел в своей жизни. Излишне даже говорить, что она была блондинкой и, как мне показалось, натуральной блондинкой.
— Наконец-то! — недовольно проговорил Лева, завидев эту пару. — Спишь долго, Блудов.
— Фамилия обязывает, — легко откликнулся врач, опускаясь перед телом.
— Доиграешься когда-нибудь, — продолжал ворчать Яйцин. Врач поднял голову и ласково на него посмотрел.
— Заткнись, Левушка, — мягко улыбаясь, попросил он. — Не видишь — люди делом пытаются заняться. А ты мешаешь. Нехорошо.
Мне показалось, что я его уже видел когда-то. Я попытался напрячься и вспомнить, но ничего не вышло. Казалось, что вот-вот вспомню, но в самое последнее мгновение образ куда-то девался из памяти. Я плюнул на все попытки вспомнить и стал следить за его действиями, держа под локоть Рябинину, которая тоже осталась и тоже внимательно наблюдала за действиями врача.
— Что там? — спросил Лева.
Врач недоуменно на него посмотрел:
— В каком смысле? — спросил он.
— Ну, диагноз какой?
— Лева, — вздохнул врач, — занимайся своим делом.
Вдруг, словно до него что-то дошло, он встрепенулся, осмотрелся по сторонам и снова посмотрел на Леву.
— Отпустите людей, Яйцин! — сказал он ему неожиданно злым голосом. — Не позорьте себя и фирму.
3
День прошел довольно тоскливо. Сразу после того, что произошло за завтраком, я вернулся в свою каюту и снова лег в надежде выспаться. Если с похмелья головная боль не дает покоя, лучшее против нее средство — хорошенько выспаться. Но сон ко мне, естественно, не шел.
Рябинина не захотела возвращаться в каюту вместе со мной. Едва мы получили высочайшее разрешение разойтись, я крепче сжал ее локоть и сказал:
— Пошли?
Она высвободила руку и заявила мне:
— Ты иди. А я останусь.
— Зачем?
Глядя на меня чуть насмешливо, она сказала:
— Не поняла. Разве я должна давать тебе отчет в своих поступках?
— Нет, — растерялся я.
— Так в чем дело?
— Ни в чем, — я был сам себе противен. — Дело в шляпе! — вспомнил я шутки Левы. — Счастливо оставаться!
И, не оборачиваясь, пошел прочь, забыв попрощаться с Вероникой и Вячеславом Сергеевичем. Больше всего я жалел именно об этом. Нужно было хотя бы кивнуть этим милейшим людям.
А теперь я снова лежал на кровати и все так же изучал потолок. Нужно признать, что ничего выдающегося в нем не было.
Итак, Рябинина меня игнорирует. Пусть. Это немного щекочет мое желание оставаться свободным и задевает мужское самолюбие. Противоречиво, но справиться с этим можно. Дальше. Насчет Сюткина она врет. Не его она искала — меня. Просто быстро сориентировалась и хорошо сыграла. Эти женские игры меня всегда утомляли. Но если ей так хочется — пусть тешится.
Левита жалко. Может, для кого-то он и был костью в горле, но мне ничего плохого сделать не успел. Жалко толстяка. С Прищипенко хотел затусоваться, да смерть помешала. Все мы под Богом…
Стоп, подумал я, а где же Прищипенко? Куда он делся во время всего этого? Напрочь исчез, испарился. Можно подумать, что это он отравил Романа. М-да, господин депутат, далеко пойдете. Надо же уметь так растворяться. «Не был, не участвовал…»
И тут заговорило радио:
— Дорогие друзья! — голос звучал печально, и слышалась в нем, я бы сказал, печаль торжественная. — На борту нашего корабля сегодня утром произошло грустное событие. Наш пассажир, Роман Левит, скончался от сердечного приступа. Мы выражаем соболезнования близким покойного. Надеемся, что это печальное событие станет единственным несчастьем во время нашего круиза. Также надеемся, что больше ничто не сможет омрачить нашего с вами путешествия. Спасибо всем, кто в нас верит. Прослушайте теперь, какая программа развлечений вас ожидает сегодня…
Каждый работает, как может, подумал я. А что им остается делать? Посыпать голову пеплом? Отдать пассажирам деньги и вернуться в порт? Объявить траур? Что, в сущности, произошло? Каждый день кто-то умирает от сердечного приступа. Так что все в порядке — продолжаем веселиться, господа!
Уплочено!
— Ты слышал?! — ворвалась в каюту Рябинина. — Подлецы!
— Кто? — невозмутимо спросил я, хотя догадывался, кого она имела в виду.
— Ты слышал?! — повторила она. — Как они могут?
— А что ты предлагаешь? — поинтересовался я. — Что конкретно ты бы сделала на их месте?
— Я бы… — сказала она и замолчала.
Я ее не торопил. Но она все так же молчала, и я сказал:
— Ну?
Она пожала плечами и села на кровать. Опершись локтями на колени, подперла кулачками лицо и, задумчиво глядя на меня, проговорила:
— Ты мне ничего сказать не хочешь?
Что-то новое.
— Например? — поинтересовался я. — Если ты насчет предложения руки и сердца, то со смертью Левита ничего не изменилось.
Она никак не прореагировала. Только смотрела на меня своими ясными глазами и будто изучала.
— Да подавись ты своим предложением, — спокойно сказала она. — Клянусь, когда ты до него созреешь и выскажешься, я отвечу тебе отказом. Ты никогда на мне не женишься — даю тебе слово. Я не об этом тебя спрашиваю.
— А о чем? — немного задетый, спросил я.
— Подумай.
— Слушай, не говори загадками, — попросил я. — У меня до сих пор голова болит, так что в загадки я играть не могу физически.
— Мне сказали, что в кают-компанию ты вошел под руку с какой-то девицей. Познакомиться так стремительно ты не мог, я хорошо тебя знаю. Значит, с самого начала ты был с ней?
— Какого начала? — развеселился я.
— Перестань скалиться, Лапшин. — Можно быть негодяем, но не надо становиться омерзительным негодяем.
— Хорошо сказано, — стараясь не расхохотаться, произнес я с серьезным видом.
Все, что ни делается — к лучшему. Это давно мой девиз по жизни. Если она так думает и говорит, значит,
