— Каким ты представляешь себе Давида?
Странный вопрос редактору Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. Я взглянул на резные стены, через отверстия в которых нас наверняка подслушивал Аменхотеп.
— Давид — отец царя Соломона, — ответил я.
Принцесса презрительно улыбнулась.
— Стало быть, это царь Соломон должен решать, каким ты представишь себе человека, который для меня дважды был супругом, для моего брата Ионафана — возлюбленным, а для моего отца Саула — блудодеем?
Я опустил голову.
Мелхола же лишь махнула рукой и проговорила:
— У него было множество лиц. Признаюсь, и впрямь нелегко разобраться, каков он на самом деле. Мы часто говорили об этом с Ионафаном. Те дни очень сблизили меня с братом. Обычно мы выезжали вместе из царского дворца в Гиве, добирались до Красной скалы и всматривались в даль — не появится ли от Давида какого-либо знака, не закурится ли дымок в горах. Но не было нам никакого знака, лишь стервятники кружили по небу. Ионафан рассказал мне однажды о клятвенном союзе, который он заключил с Давидом, ибо любил его, как собственную душу. А еще Ионафан сказал, что Давид — избранник Божий и что Давид обещал не отнимать милости от дома Ионафанова вовеки ради их великой дружбы и союза. Но как же с престолом, спросила я, разве не ты будешь царем, брат мой?
Принцесса встала, прошлась по комнате. Ее ноги в открытых сандалиях оказались удивительно красивы.
— Ионафан объяснил мне тогда: «Чтобы властвовать, нужно иметь пред собою единственную цель — власть. Никого нельзя любить владыке, кроме самого себя. Даже Бог должен стать твоим собственным Богом, готовым освятить Своим Именем любое твое преступление «.
Принцесса остановилась, посмотрела на меня.
— Учти, Ефан: Ионафан понимал это, однако продолжал любить Давида. А стервятники все кружили по небу… Вдруг один из них прянул камнем вниз. Я спросила Ионафана: «Ты знаешь, где скрывается Давид?» Он ответил: «В Адолламской пещере; туда пришла вся его семья, и все притесненные собрались к нему, и все должники, и все огорченные душою; их там около четырехсот человек». Я представила себе, как Давид, супруг мой, собирает свою шайку в Адолламской пещере, увидела его смуглое лицо, гибкую фигуру и сказала Ионафану: «Будь Давид хоть скотокрад, хоть разбойник с большой дороги, но я люблю его и хочу быть с ним». Он ответил: «Потерпи, люди Авенира, царские ищейки, следят за тобой. Они схватят тебя и убьют». И я набралась терпения; прошла пора дождей, началась весна, бедный Фалтий, сын Лаиша, заботился обо мне, а от Давида — ни единого словечка через Фалтия или Ионафана. Потом опять зарядили дожди, и тут до меня долетел слух, что Давид взял в жены Авигею, жену некоего Навала, богатого овцевода из Моны. Помню, я рыдала, раздирала свои одежды, а затем сидела в тоске, ничего не ела и не пила, пока Фалтий не заставил меня выпить вина; он умастил меня маслом, ласкал меня, и я уступила ему, оставаясь совершенно бесчувственной. Я не поднимал глаз на принцессу. Она засмеялась, тихо-тихо, и сказала изменившимся голосом:
— Все это было так давно. Тут вновь появился Аменхотеп, который объявил с поклоном:
— Ужин накрыт. Госпожу ждут.
Принцесса ушла, поступь ее была тяжеловата, но осанка оставалась царственной — в ее-то годы. У двери она обернулась ко мне и заговорщицки кивнула:
— Ты сумеешь верно представить его себе, я знаю.
Благословенно будь имя Господа Бога нашего, который открывает истину поэтам и прозорливцам чрез их сновидения, прочих же побуждает к тщательным поискам и кропотливым исследованиям.
Для скрывающегося предводителя шайки разбойников и головорезов важно замести следы, отнюдь не в его интересах оставлять глиняные таблички с записью своих подвигов или перечнем добычи. Он старается избегать стычек с блюстителями закона, так что и из этого источника сведения поневоле скудны и малодостоверны. Кое-что можно почерпнуть из преданий или песен, сложенных во славу лихого главаря разбойной шайки, но лучше всего отыскать живого свидетеля тех набегов — скажем, одного из разбойников или пострадавших.
Авигея мертва. Вопросы, которые мне хотелось бы задать именно ей, навсегда останутся без ответа. Она умерла в Хевроне, где Давид царствовал над Иудой; умерла, родив ему сына, названного Далуей — бедного дурачка с изуродованной от рождения головой. По всему, что о ней известно, Авигея была женщиной незаурядной и имела значительное влияние на Давида в ту пору, когда он, будучи изгоем, предводительствовал шайкой разбойников, и потом, когда он стал царьком в Хевроне.
Об Авигее мне рассказала некая Дебора. Эта бойкая старуха содержит постоялый двор для мастеров из Сидона и Тира, нанятых для строительства Храма. Дебора была одной из пяти служанок, которых Авигея, став женой Давида, взяла с собой в царский двор. Таким образом, Дебора видела и слышала многое из того, что происходило между ее госпожой и Давидом. Кроме того, люди Ваней привели ко мне некоего Мивсама, сына Мишмы; этот Мивсам побирался у городских ворот. Он уверял меня, будто потерял ногу, когда скрывался в пустыне вместе с Давидом. Он, дескать, возглавлял отряд из десятка молодцов, которых Давид послал к Навалу, первому мужу Авигеи, чтобы предложить ему мир и попросить подаяния от щедрот его.
Вел я беседы и с другими, нашлись кое-какие документы; благодаря всему этому удалось камешек за камешком сложить, хоть и не полностью, мозаику событий того времени.
Свидетельство Мадманы, сына Иерахмеила, выборного старейшины из рода Халева:
НАВАЛ — ЧЕЛОВЕК ИЗ НАШЕГО РОДА ЖИВЕТ В МОНЕ НО ИМЕНИЕ ЕГО НА КАРМИЛЕ ОВЕЦ У НЕГО —ТРИ ТЫСЯЧИ КОЗ ТЫСЯЧА
А вот что рассказал мне Мивсам, сын Мишмы:
— Чтобы Давид стал скотокрадом? Да ни Боже мой! Он ведь ушлый был. Слушайте, ребята, говаривал он, ежели я поймаю кого из вас, кто тронет у пастуха хоть овечий хвост, берегись. Пусть сделает со мною Бог то и то и еще больше сделает, если я не велю выпороть того негодяя, чтоб на всю жизнь запомнил. Ну, украдем мы овец, дальше что? Пастухи начнут от нас носы воротить, попрячут свои стада, а не то — соберутся вместе и зададут нам жару. Ведь меткий пастух с пращой любого вояку за пояс заткнет. Небось, про мою схватку с Голиафом все слыхали? Или, чего доброго, пошлют пастухи весточку царю Саулу, тот выделит сюда от своего войска тысячу-другую, что тогда? Нет, ребята, в пустыне эдак не проживешь. Однажды Давид говорит, мол, явился ему во сне Господь и сказал: «За то, что ты, Давид, блюдешь закон, который Я дал праотцам твоим, укажу Я тебе верный путь, как достичь благополучия тебе и твоим молодцам. Дело надо делать с умом. Не забижайте пастухов, не нападайте на них, лучше водите с ними дружбу и оберегайте от разбойников, которые охотятся за их скотом. А когда настанет пора и пастухи погонят стада к хозяевам на стрижку, когда начнутся праздники, и пиршества, и веселье, ступайте туда и просите себе долю от даров Божьих за то, что охраняли пастухов и стада их». Вот что присоветовал мне Господь, так мы и поступим, тогда будет нам во все времена звонкая монета и всякое богатство, мясо и сушеное зерно, вино и другое добро, и весь Израиль будет славить нас и доброжелательствовать нам. Если же вдруг какой хозяин заупрямится — мол, знать вас не знаю и никого не просил защищать мое имущество, — вы ему на это скажите: «Ах ты, чертов сын! Пусть то и то сделает с нами Бог и еще больше сделает, если Давид оставит в живых из твоей семьи хоть одного мочащегося к стене…»
Мивсам, сын Мишмы, почесал зудящую культю, которая покраснела и воспалилась; в глазах его засветился отблеск былой Давидовой славы, и он продолжил:
— У этого Навала были тысячи голов овец, все как на подбор жирные да толстые, и коз тысячи голов, тоже самонаилучших; у нас аж слюнки текли, стоило лишь подумать про то времечко, когда настанет пора стрижки. Наконец, позвал меня Давид и сказал: «Слушай, Мивсам, парень ты неглупый, и язык у тебя хорошо подвешен. Возьми-ка себе девятерых молодцов, здоровяков, вроде тебя, и скачи к Навалу, передай от меня привет, мир, мол, тебе, Навал, мир дому твоему и все такое, а потом напомни, только вежливо, что живет он в достатке, а мы тут с седла не слазим, в пустыне обретаемся, добро его стережем; но теперь, скажи, настал добрый день и ждет Давид благоволения; дай, мол, другу твоему Давиду, сыну Иессееву, что найдет рука твоя». А Навал, доложу тебе, жирен был — дальше некуда, пузо до колен, зоб
— мешком; разозлился он и заорал: «Кто таков этот Давид? Что еще за сын Иессеев? Много ныне развелось рабов беглых, что прячутся от господ. Неужто я отдам им хлебы мои, и воду мою, и мясо, приготовленные для стригалей? Неужто отдам мои кровные деньги бродягам, про которых не знаю, кто они и откуда?» Я подумал, что его удар хватит, до того он побагровел, а потом сделался сизым, будто слива; но я твердо помнил наказ Давида «будь вежлив, Мивсам», потому спокойно сказал Навалу: «Остынь, хозяин; а о сыне Иессееве ты еще услышишь, попомнит он тебе твою щедрость…»
