Тимоха, стало быть, орет, а я пид шумок решетку трясу. А решетка из полосового железа зроблена и пятивершковыми коваными гвоздями приколочена. Ну, а мэнэ, бачите, господь силенкой не обнис, надуваюсь. Кое-де вже пообламывал шляпки, похилил решетку тороплюсь… Э-э, думаю, на худую беду, який ни на есть поганенький бы ломик абы дрючок… Тимоха вже хрипнуть начал, а я взмок, як погана кляча. И усеж-таки выломав. Пидперлы мы скамьей дверь и — тикать. Опосля вже взнав, шо Яшка тому часовому зубы выбив наганом за нас… Во як.
Васька Егоров, больше всего на свете уважавший силу и лихость, смотрел на своего нового друга с неподдельным восторгом. Ему казалось, что с этим человеком он пошел бы и в огонь и в воду.
— А как же ты, Федор, сюда попал? — спросил Пашка Малогин, слушавший с не меньшим интересом.
Коляда усмехнулся.
— Тоскую, як по ридному дому, по цей тюрьме, ось и прийшов…
На двери заскрежетал замок. Все сразу замолкли, насторожились: время неурочное ни для прогулки, ни для каких других дел, предусмотренных внутренним распорядком, значит, за кем-то пришли. Дверь распахнулась, на пороге остановился старший надзиратель Жданов с бумагой в руках. Он строго осмотрел свесившиеся с нар головы, сердито скомандовал:
— Становись!
С нар нехотя начали сползать арестанты и выстраиваться в узком проходе.
— Слушать внимательно и отвечать по-военному!
— Мы не военные, — буркнул Коляда, — мы люди цивильные.
— Прекратить разговоры! Слушай список… — он далеко отнес от глаз листок, беззвучно пошевелил губами, читая про себя по складам, потом громко назвал — Федор… Коляда.
— Ну?
— Чего «ну»? Выходи!.. Да надень гимнастерку, на суд, чай, пойдешь, а не на гулянку.
Камера замерла. Каждому было известно, что в эти дни суд выносил один приговор: расстрел. Затаив дыхание смотрели на старшего надзирателя. А тот, откинув голову, продолжал:
— Василий Егоров. Выходи!
— Котомку брать?
— Чего?
— Котомку, говорю, брать?
— Может, тебе еще бабу с собой? Выходи, не разговаривай! — Он снова отодвинул руку с листком. — Павел Малогин.
Всего на суд вызвали семь человек. Из приятелей Коляды остался невызванным только Филька Кочетов.
2
Федор, лежавший крайним на нарах, вскочил середь ночи, подошел к окну. Кругом тихо. Чуть доносился шорох обской волны о берег. В окне темень весенняя, непроглядная. Федор уперся лбом в холодную крестовину решетки, думал.
С нар сполз и остановился сзади Егоров. Он на полголовы ниже Федора, но такой же плечистый, крепкий. Правая, кривая в локте рука (в детстве упал с коня и вывихнул сустав) была засунута в карман. Постоял с минуту молча, потом положил руку на плечо друга.
— Как ты думаешь, когда? — спросил он, и Коляда понял его.
— Ежели к утру не выведут, то завтра день наш. Той ночью обязательно поведут. Я их порядки уж изучил, — сказал он шепотом чисто по-русски. — Место надо освобождать…
Василий молчал. Потом шепнул сзади в самое ухо:
— Может, как ты сказывал, решетку попробовать, а?
Федор качнул головой.
— Не, це не волостна каталажка…
Поднялись с нар и подошли к окну Малогин и Филька Кочетов. За окном начинало сереть, черной полоской выделился противоположный берег.
Федор, казалось, смотрел только на эту полоску, что-то искал в ней. Потом он оттолкнулся от окна, посмотрел на товарищей. Лицо у него было необычно серьезно.
— Усе. Сегодня не поведут, — сказал он твердо. Потом шепнул: — Тикать будемо вечером. А днем шо я буду робыть, то и вы. — Он улыбнулся, подмигнул. — А наперед усего не лякаться…
С рассветом камера начала оживать. В семь часов старший надзиратель Жданов распахнул дверь.
— Кто ноне от вас за провизией?
Казна отпускала по 50 копеек на арестантскую душу харчевых, и арестанты по очереди под конвоем ходили на базар и покупали продукты. Очередь была Василия Егорова. Но Жданов не разрешил.
— Не велено смертников выводить.
На базар пошел Филька Кочетов. Каждый наказывал, что ему купить на день.
— Мэни селедки и хлиба, — громко сказал Коляда.
— Мне тоже, — вслед за ним наказал Егоров.
— И мне, — понеслось с нар.
Филька ушел.
В это утро не боролись и почти не разговаривали. Каждый лежал на нарах и думал: сегодня, может, его ожидает та же участь, что и вчерашней семерки, — тот же суд, тот же приговор.
Коляда все утро простоял у окна, задумчиво глядя на мутную Обь, на манящий своими зарослями противоположный берег.
Часа через два пришел Филька с провиантом.
— Ну, братцы-ы! — воскликнул он, едва закрылась за ним дверь. — Что творится на белом свете!
— Что? — обступили его.
— На базаре кутерьма идет, как в семнадцатом годе.
— Ну-у?..
— Ей-бо… Листовки бросают. Эти барбосы, — он кивнул в сторону двери, — рыскают по городу, кого-то ищут. Заваруха начинается.
Федор, потирая черную щетину на щеках, сверху вниз смотрел на приземистого Фильку. Глаза у него поблескивали.
— Не позычив ни одной?
— Не-ет. Разве с этим контрой Ждановым стянешь.
— Шо хоть в них пишуть? Не слыхал?
— Говорят, будто в Камню опять большевики объявились.
Раздавая продукты, Филька вдруг улыбнулся:
— Земляка своего видел, из Усть-Мосихи. Пшеницу привез. Узнал меня и глаза вылупил. — Филька захохотал.
— Эх, хоть бы одним глазком посмотреть листовку.
— Стало быть, дела там идут, — тихо, словно самому себе заметил Федор Коляда.
Весь день камера просила пить. После ужина, когда от купленных Филькой селедок остались лишь головы и хвосты, жажда усилилась. Поминутно стучали в волчок и просили у охранника воды. Тот терпеливо раз за разом подавал кружку — видать, парень попался из новичков, безропотный.
Стоявший у двери Егоров подмигнул ребятам и вдруг с нарочитой грубостью закричал:
— Нажрались селедки и не даете покоя человеку! — И, заглянув в волчок, ласково попросил — Ты, братец, принеси нам сюда ведро воды и пусть лакают сколько им влезет. А то чего ж ты будешь маяться. У них ведь, сволочей, ни стыда ни совести!..
Конвоир звякнул опорожненным ведром, отправился за водой. Жаждущие сгрудились около дверей.
Наконец загремел замок, дверь со скрипом растворилась. Милиционер переступил порог, протягивая ведро с водой. Егоров одной рукой принял ведро, другой схватил конвоира, дернул на себя. В то же мгновенье Коляда вцепился милиционеру в горло и втащил в камеру. Малогин поспешно захлопнул дверь. Милиционера быстро связали, сунули в рот кляп и бросили под нары.
— Кто хочет, гайды з нами! — тихо сказал Федор и распахнул дверь.
В коридоре у притолоки стояла винтовка связанного милиционера. Коляда схватил ее. Егоров с Малогиным, как и уговаривались, ринулись в дальний угол коридора, где в козлах стояли винтовки других охранников. Но в это время снаружи вошел старший надзиратель Жданов, и сразу сообразив, в чем дело, шарахнулся обратно.
— Караул! — раздалось уже с той стороны двери.
Медлить было нельзя. Вот-вот со второго этажа, где размещался взвод конной милиции, послышится топот ног. Коляда, а за ним и еще несколько человек бросились наружу. Тут, в небольшой ограде, примыкавшей прямо к берегу, разделились на две группы: одна, пользуясь темнотой, побежала за церковную ограду и оттуда в город, а Коляда, Егоров, Малогин и Филька Кочетов кинулись в воду. Сзади уже слышалась беготня, выстрелы. Течение быстро подхватило парней и понесло к гороховским амбарам.
Больше пяти минут в воде продержаться было невозможно: не так давно прошел лед. Около амбаров выскочили. Коляда с винтовкой бежал последним, прикрывая отход. Около амбара чернела лодка. Не задумываясь, столкнули ее в воду, вскочили в нее и, огребаясь сиденьем и прикладом винтовки, поплыли на тот берег, к тем зарослям, которые целый день манили к себе Федора. И тут обнаружили, что лодка дырявая. Она быстро наполнялась водой. Воду вычерпывали пригоршнями, но это не помогало. Вода была уже выше щиколоток и прибывала все больше и больше. Течением лодку сносило к городу. По городским огням прикинули, что добрались примерно до середины реки. И тут лодка начала черпать бортом. А еще через минуту пошла ко дну.
Снова очутились в ледяной воде. Федор закинул за спину винтовку.
— Ну, братцы, держись кучней. Плыть тихо, не хлюпотеть.
Сильным течением их сносило за пристань. От ледяной воды сводило конечности. У Егорова правая калеченая рука обессилела совсем, подгребал одной левой. Но слабее всех оказался Малогин. Он несколько раз уже пускал пузыри. И всякий раз Федор брал его за шиворот, перевертывал на спину, тащил «на буксире». Оклемавшись немного, тот плыл дальше сам. Изнемогал уже и Филька. А берега все не было. Городские огни, казалось, двигались только влево, не приближаясь нисколько к плывущим. И когда уже обессилевшие, закоченевшие беглецы потеряли всякую надежду добраться до земли, Егоров, плывший впереди, неожиданно коснулся ногами дна.
