Я мысленно прикидываю: максимум три-четыре дня, к тому же, некоторым надо заниматься. Егор мне говорит, что согласует план занятий с репетиторами и все возьмет с собой. Накидываю плюс еще два дня. Неделя? Ну довольно долго, чтобы всех проведать и не так долго, чтобы надоесть. Давно к родителям не приезжала и их поездка ко мне сорвалась, а тут такой сюрприз: приеду к ним с Егором. Вот интересно, что они подумают? Представлю как сынишку…
— Я слишком взрослый для тебя, — смеется мальчик.
И я смеюсь, хоть думаю наоборот. Но утром соглашаюсь, что Егорка прав, ведь он как взрослый готовит нам божественный омлет.
— А вкусно, — я нахваливаю.
— Конечно, — отзывается невозмутимо.
Поев, Егор встречает репетитора, а я, переодеваюсь и иду на встречу.
Лариса прибегает с опозданием, запыхавшись, целует в обе щеки и притворяется, что между нами не было плохого: ни подлости, ни недомолвок, ни подставы. Я притворяюсь, что у меня отшибло память и слушаю, как жалуется мне на Яра.
— Ох, — сокрушается, — ты знаешь, прицепился, все выспрашивал, куда я тороплюсь. Ужасно строгий. Вот какое ему дело до обычного салона красоты, если столько компаний в обороте? А нет же, вился коршуном! Ух, ты не представляешь, как с ним трудно!
Не представляю, не была у него в подчинении и, слава тебе Господи, не буду. Я говорю Ларисе, что салон ведь тоже часть его империи, она отмахивается:
— Да я сама справляюсь!
Я прячу взгляд, чтобы себя не выдать, и захожу в бутик. Подруга — следом. Два консультанта, окинув взглядами, воркуют над Ларисой, кружат ее, выслушивают капризы. Она танцует перед зеркалами. Устав, пьет кофе, а я прохаживаюсь по бутику.
— Ты что, себе надумала купить?
Я усмехаюсь, но усмешки за шубейками не видно.
— Да так, присматриваюсь.
— Ой, я не верю! Да и не представляю тебя в шубке, — заливается. — Тебе, мне кажется, плащи и куртки попривычней. Не думаешь?
Я много о чем думаю, но вслух интересуюсь:
— Ты подобрала что-то?
— Да! — указывает на две норковые — черную и голубую — Так обе хочется!
Невинный взгляд, и мой такой же. Раз хочется — кто против?
Я примеряю на себя одну из тех, что выбрала Лариса, она хохочет. Два консультанта хитро улыбаются, ей вторя. Но я невозмутима. Нет, эта не подходит. И эта тоже. Достаю дубленку, натуральную, не с оптового рынка, и замираю удовлетворенно перед зеркалом.
— Нууу, так… — оценивает Лариса.
— Беру, — решаю я.
Два консультанта смотрят на Ларису, не веря, переводят взгляды на меня.
— А эти покупаете? — спрашивают у нее.
— Да я…
А я причем? И я смотрю с вопросом, потом для верности озвучиваю вслух:
— Берешь?
— Ну да, я так давно мечтала!
Пожав плечами, я иду за консультантом, расплачиваюсь карточкой и тут же надеваю на себя обновку. А плащ — в кулек, в плащах уже прохладно. Оборачиваюсь у выхода — ни одного движенья; растерянные взгляды, шок, прозренье.
— Так что, — с улыбкой спрашиваю бывшую подругу, — берешь ты шубку? Что, не хочешь? Ну ладно, мне пора. — И открывая дверь, благодарю за прошлое, хотя и не поймет: — Спасибо.
В дубленке так тепло, что не застегиваю. Иду, смотрю на талый снег вчерашний, и улыбаюсь всем прохожим. Глоток из чаши мести так пьянит, что хочется смеяться, танцевать, как бывшая подруга перед зеркалами. В хорошем настроении я обхожу еще три бутика, теперь я вся в обновках, но покупок столько, что еду на такси.
— Ухтышка! — восхищается Егор, когда вхожу в квартиру. Мне кажется, он рад больше меня. И заставляет примерять, и хвалит. Или молчит, что означает — так себе, но ладно. Но прямо расцветает, когда я достаю сюрприз и для него — штаны практически из одних карманов и блейзер с иероглифами.
— На удачу, — говорю.
А он кивает, говорит, что в курсе и мне перечисляет все значения: и на удачу, и на привлечение любви, и на здоровье, и на деловую хватку. Мелькает мысль, такой бы блейзер его брату, но мысль и я одновременно в шоке.
Опять я тряпка. Строю планы, а сама…
Чтобы не думать лишнего, вожусь с вещами, раскладываю по шкафам что не беру, а то, что пригодится — определяю в сумку.
— А ты свои сложил? — кричу Егору в комнату.
— Ага! Ко мне Полина приходила.
— Кто это?
Выходит, смотрит на меня недоуменно.
— Вот странно, — говорит, — почему из всех, кто работал в доме моего брата, ты знаешь как зовут только водителя?
Пытаюсь объяснить, что в этом ничего нет странного, Макар возил меня, мы много времени с ним проводили вместе и вообще сдружились…
— Ну да, — поддакивает мальчик, — такие прям друзья-друзья!
Я знаю, что Егор не переваривает Макара, я знаю, что для этого есть основания, но в моих планах мести почему-то нет водителя. Он мог использовать меня, но пожалел. Его ошибка только в том, что не сказал мне, не сказал и Яру, но по полу меня таскал не он. Не он поверил лживому врачу, не он оставил меня в клинике наедине с диагнозом, позором, непониманием и страхом. Не он вливал мне в рот ту дрянь, что унесла жизнь моего ребенка.
Я говорю с Егором, ловко обходя углы, но он отказывается понимать. Прямолинеен, как все в детстве.
— Я, — говорит мне с вызовом, — только ради тебя делаю вид, что терплю его.
— То есть? Только делаешь вид?
— Ну да.
— А что на самом деле?
— На самом деле, Злата, я очень кровожадный и продуманный.
И смотрит так серьезно, что на секунду ему верю, а потом покатывается со меху, заметив мой испуг.
— Да ладно, — машет мне рукой, скрываясь в комнате, — не собираюсь я сидеть из-за него. Мне еще карьеру делать.
Я облегченно выдыхаю, усаживаюсь на диване для подумать и совершенно четко понимаю, что мальчик не солгал. Не во второй раз. В первый. И даже страшно предположить, что он может придумать для расплаты с Макаром.
Не просто это — взрослые дети.
Егорка что-то щелкает на ноутбуке, а мои мысли неожиданно перескакивают на Яра, прокручиваю встречу дня и понимаю, что практически не помню разговора. Бумаги подписала, разбогатела, а что наговорил мне Яр?
Плевался ядом?
Морально подготовившись, включаю диктофон. Так удивительно, мой голос как чужой, немного через нос, простуженный какой-то. Не знала бы, что я — и не узнала. Ага, вот задала вопрос, вот пауза, вот наша перепалка, а вот…
— Я знаю, что ребенок был моим…
Молчание.
— Я знаю, что едва не убил тебя…
Молчание. Все, больше я не помню, но голос Яра продолжает говорить, такой же как и в жизни — ровный, хрипловатый, без обнаруженного у меня французского произношения.
— Когда приехал врач, и привел меня в себя…
Он делает паузу, за время которой я успеваю вспомнить, что, действительно, вызывала врача. Странно, позже я о нем ни разу не подумала, а ведь он не подошел ко мне, не оказал помощь. Никто не подошел, кроме Макара.
— Поверить не могу, что сделал это с тобой. Перед глазами красная пелена, изо рта пена, как у шизофреника. Я бросился к тебе, но не смог…
А этот момент я помню: он сказал, что не может прикоснуться ко мне. Еще бы, после охранника, после всего, что мы с ним вытворяли на экране, после якобы моей от него беременности. Чистюля, пальчики боялся испачкать, а я лежала, укрывая себя горстями земли и слушая, как дождь стирает кровь с моих ног. Не могу! Ненавижу! Так хочется, чтобы он понял, через что я прошла, чтобы осознал, что потеряла, чтобы увидел, какой стала благодаря ему. А я смогу прикоснуться к грязи. Не хочу, противно, но смогу.
Но голос Яра с диктофона продолжает начатую фразу и я схожу с ума.
— … Не смог прикоснуться к тебе после всего, что сделал….
То есть, не прикоснулся не из-за меня, не из-за моей ложной связи с водителем и водевиля, а… потому что сделал со мной… он…
Я выключаю диктофон, оглядываюсь затравленно. Мне страшно, что он может оказаться рядом, подойти и… начать объяснять все со своей стороны. А я не хочу видеть его сторону! Мне бы забыть свою! Мне бы здесь рассчитаться!
