Я снова включаю диктофон, и снова голос Яра. О том же. Не мог начать перечислять любовниц? Не мог похвастаться, как хорошо ему без меня? Не мог съязвить, как громко они кончают?
Рвет душу, а я слушаю…
— … Я — убийца, прикасаюсь к тебе… Я не был уверен, что ты выдержишь это, ты металась на грани, ты бредила, ты проклинала…Ты звала другого мужчину, но мне было все равно…
Я звала Святослава…
— … Потом мне показалось, что ты уходишь, бросаешь меня, а я… Пытался найти хоть кого-нибудь в этом склепе, пытался отогнать от тебя Макара, даже хотел убить его. Там, на дорожке. Но когда он взял тебя на руки, ты замолчала, я подумал… твоя жизнь была важней, чем его убийство…
Моя жизнь ничего для меня не стоила, но странно, что он вместо мести обиженного мужчины пытался меня спасти и даже позволил взять на руки моему любовнику. Хотел убить Макара… Да, он мог бы…
— Я не пытаюсь откупиться деньгами. Я знаю, что моя вина… она со мной… Я не пытаюсь оправдать себя… Я просто хочу, чтобы ты попыталась начать жить заново… Без меня, но… Я очень хочу, чтобы ты была счастлива, Злата… И что касается твоего вопроса… Мне не нужно вспоминать и подсчитывать, чтобы ответить… У меня не было женщины после тебя… Хотя, для тебя это неважно и я зря это говорю… но то, что чувствую к тебе… Тебе нехорошо? Прости меня… Я не должен… Злата…
Далее идет моя просьба Егору, слышен звук отворяемой двери и все.
Конец нашей истории и хороший сюжет для разоблачительной статьи о миллионере, который не может довести свою женщину до оргазма — только до реанимации, но вопреки логике не изменяет ей. О миллионере, который оплачивает смерть своего ребенка, а сам блистает в светских хрониках, даже не интересуясь именем малыша. Он даже своего брата спихивает бывшей жене-шлюхе, лишь бы не возиться с ним.
Но почему при одной только мысли облачить всю эту грязь в буквы, мне так паршиво, будто я эту грязь хлебнула?
Я никогда не буду писать о Егоре. Я благодарна, что он со мной. Я никогда не буду открывать наши интимные отношения с Яром, потому что… до сих пор для меня это слишком лично, слишком невероятно. Я никогда не буду писать о том, что произошло тогда в доме, потому что имя моего сына для меня неприкосновенно.
Домой мы все-таки съездим, проветримся, сменим обстановку, пусть бабуля забалует внука, но я никогда не стану ни хорошим, ни плохим журналистом, потому что этой статьи не будет.
Завтра чуть свет вставать и мы с Егором договариваемся лечь пораньше, но это я так думаю, что договариваемся, потому что когда в два ночи, так и не уснув, встаю попить воды, замечаю тусклый огонек в комнате мальчика. Заглядываю — надо же! — других читать не заставишь, а этот вооружился электронной книгой и зевает уже, а не выключает.
— Егор! — окрикиваю.
Он, ойкнув, выключает книгу и делает вид, что спит давно и видит десятые сны.
— Спокойной ночи, — говорю ему, не сдерживая улыбки.
— Спокойной, — радуется, что не ругаюсь.
А я сижу на кухне, смотрю во дворик, освещенный фонарями, и думаю о записи на диктофоне. Так жаль, если он говорил там правду. Жаль, ведь если бы не кто-то третий, сыгравший с нами злую шутку, все могло быть по-другому.
Но уже не будет.
И даже его фраза о неких чувствах… Так, проскользнуло, а у меня сна ни в одном глазу. Не знала бы я лучше Яра, настроила бы, накрутила и поверила, что все, что говорил, все, что осталось между строк, укладывается в одно-единственное слово — "люблю"…
Глава N 6
Макар, как я и думала, ведет машину уверенно, не устраивая бессмысленную гонку со смертью. Егор, по мере приближения к пункту назначения, проявляет больший интерес, чем когда выехали. Возможно, потому что утром после отчаянных зевков, устроился у меня на коленях и подремывал, возможно, потому что виды мегаполиса ему поднадоели, возможно, потому что маленькие городки удивляют своими размерами, мрачностью и простотой.
Когда въезжаем в город моего детства и начинают мелькать частные неухоженные домики, оживленно интересуется, как мне удалось вырваться отсюда и почему так долго с этим тянула.
— Ждала, когда встречу твоего брата, — отшучиваюсь я и тут же прикусываю себе язык. Нет, как отшутиться нормально, а вот как по Фрейду…
Пока мы ехали, я не раз мысленно прокручивала запись с диктофона и думала, что из сказанного правда и на самом деле, а что я вложила в уста Яра. Лучший способ выяснить отношения — поговорить, спросить напрямую, но в нашем случае уже отношений нет и меньше всего мне хочется пересекаться с Яром, тем более доставать его наивными вопросами типа: " А вот ты что имел в виду? То, что я подумала или…"
Какая мне разница?
Даже если он скажет, мол, да, люблю, я что, поверю, растаю, растелюсь ковриком у ног и предложу пройтись по мне снова? Мне не нужен хозяин, не нужен тот, кто решает за меня жить или умереть, тот, кто верит чужому. Я — состоятельная свободная женщина, у меня весь мир на ладони, и я не собираюсь оглядываться. Он хочет, чтобы я была счастлива? Я буду. Хочет, чтобы жила дальше? Пожалуйста.
Иногда я ловлю в зеркале взгляд Макара и кажется, будто он знает, о чем я сейчас думаю. Пусть. Хотеть жить в полную силу — это нормально. Не знаю, смогла бы я так быстро настроиться на новую волну, если бы со мной не было Егора. Он как дыхание, как капелька детства, как стимул не вянуть, а раскрыть подвявшие лепестки. Я справлюсь, вот, наберусь впечатлений на год вперед, уверюсь, что жить здесь не могу и уеду окрыленная.
И не одна, а с маленьким подкидышем, которого безмерно люблю.
Я глажу мальчика по темным волосам и внутри такое тепло разливается: так хочется кого-нибудь сопящего затискать, обнять, потрепать впалые щечки, расцеловать. За то, что он есть, за то, что не бросил, за то, что поверил, даже не зная всей правды и не отвернулся, когда узнал. Это и есть любовь, а то, что чувствует Яр — сожаление, раскаяние, вина, но этого слишком мало, чтобы хотя бы попытаться простить его. Внутри как блок, который не позволяет даже имя его произносить без едкости, без желчи.
Он был в моей жизни. Какое-то время я буду — в его, средства, но не цели мои изменились. А потом…
Машина останавливается у серой высотки. Егор выпрыгивает первым, я выхожу за ним, Макар осматривается, куда бы поставить машину.
— Да пусть стоит у подъезда, — говорю ему и веду в дом.
На третий этаж из-за меня поднимаемся на лифте: ходить еще немного напряжно, но пройдет, а здесь такая экзотика для мальчишки: оплеванные жвачками стены, дыра в потолке, тусклая лампа с прошлогодними мухами и дверь, неприветливо сжавшая Макара. Лифт не ждет, когда все войдут, здесь правило: кто успеет.
Напоровшись на мужские плечи, дверь одумывается и распахивается, Макар невозмутимо заходит, но Егор заливается соловьем. Я развожу руками. Выходим шустренько, и так как Егор последний, подпихивает меня в спину, чтобы не схлопотать как Макар.
У деревянной двери мы останавливаемся, я думаю, интересно, какие лица будут у моих близких? Мама расстроится, что не предупредили, нечем кормить деточек, хотя холодильник у нас давно не пустует, слава Богу, прошли времена, когда на десятку тянули неделю и мой отец падал в голодные обмороки на работе. Папа обнимет нас с Егоркой, а Макара придирчиво осмотрит, примеряясь: зять или не зять, или будущий зять? Бабуля живет в соседнем доме и когда позвоним ей, прибежит с горячими пирожками. Мне кажется, они у нее есть всегда, хотя она и следит за фигурой.
Тычки в спину намекают, что думаю я слишком долго, и я нажимаю на звонок. Трель в квартире, несколько секунд и дверь распахивается. В коридоре темно, и какое-то время отец не может рассмотреть пожаловавших гостей, а потом наступает момент узнавания, да и я подсказываю:
— Привет, пап.
