Не успеваю перевести дыхание, что застали за поцелуем, как слышу позади женский голос, трясущийся от волны новостей, которыми не терпится поделиться с другими:
— Никак Злата вернулась? И не одна. С мужем, что ли?
И оборачиваться не нужно, чтобы узнать нашу соседку напротив, прескверную тетку Веру. Она обходит нас с Макаром — так-то заглядывать в раскрасневшееся лицо удобней; упирает руки в бока и качает головой, ахая:
— Хорош! Ах, хорош! Не муж, а картинка! Не боишься, что уведут?
— Не боюсь, — огрызаюсь я.
— А зря! Я-то помню, как в третьем классе тебе мой Витька нравился, а его увела Светка с пятого этажа, охомутала, и как теленочек ей в рот заглядывает. Или вот в пятом ты убивалась по моему Славику, а тоже ведь, не познакомь ты его с Лариской, может, и была бы моей невесткой! И та попользовала и себе не оставила и тебе хорошего парня не дала!
Я морщусь: не хватало мне такой свекрови. Мне, правда, тоже не сахар досталась, но эта бы из нашей со Славиком постели и не вылезала со своими советами. Это если бы мне Славик нравился, но мне ни в третьем, ни в пятом классе как-то не до мальчиков было. Единственный, кто мне действительно нравился так, что сносило крышу…
Стоп!
Не к ночи будет сказано. Я больше не маленькая девочка, чтобы сносить едкие комментарии почти незнакомой тетки, я больше не влюбленная дурочка, чтобы вспоминать сейчас Яра.
— Мне не нравился ни один из ваших сыновей, — поворачиваюсь к соседке, — и хорошо, что они женились, а не ожидали обратного, а то так бы в холостяках и ходили. И нет, я не боюсь, что моего мужа уведут, потому что в разводе.
Пока соседка пытается переварить услышанное и догнать вопросами, а с кем же я тогда открыто целовалась, мы с Макаром уходим. В лифте, — так странно, — смотрю в стену, а он снова на меня: пристально, и так чувственно, что хочется или спрятаться под его взглядом или скинуть куртку. Но я мужественно терплю три этажа, правда, на выходе облегченно перевожу дыхание, что не ускользает от моего спутника.
— Злата, — говорит он у двери квартиры, привалившись плечом к планке, — поцелуй ни к чему тебя не обязывает.
Я киваю и почти распахиваю дверь, когда слышу:
— Надеюсь только, он тебе так же понравился, как и мне.
Не оборачиваясь, захожу в квартиру. На кухне мое появление встречают репликами:
— Ого, сколько всего! — это папа.
— Ой, зачем так много? — это мама.
— И чего так долго? — это Егор.
— Ого, а я и не думала, что на улице так холодно: такие красные у тебя щеки, — это предательница-бабуля. Она ничуть не раскаивается под моим возмущенным взглядом, разгружает пакеты, мои и Макара, усаживает по новой за стол и невинно интересуется у меня: — А хороший коньяк у твоего отца, правда? Такой запах приятный.
— Не знаю, — пожимаю плечами, — я наливку пила.
— Но коньяк-то тоже попробовала, — усмехается.
Отец бросает подозрительный взгляд на Макара, я смотрю в тарелку, а мама пытается разрядить неловкую ситуацию тостом, но при этом пробалтывается:
— Подул сильный ветер, тюль поднялась, и мы ее с бабулей поправили. Выпьем же за безветренную погоду!
Ну да, мрачно думаю я, а поправив и увидев меня с Макаром на улице, отправили мальчика на выручку, на балкон. Интересно, папа тоже в курсе?
— Я курил на другом балконе, — говорит он, но только я успеваю расслабиться, добавляет: — Но у меня слишком хороший слух, чтобы не подслушать, как некоторые громко перешептываются на кухне.
— Что-то ты опять покраснела, — сочувствует бабуля, — а здесь же вроде бы не холодно. Закрою форточку.
Я пыхчу, но держусь. Не буду оправдываться. Я — взрослая женщина и это мое дело, с кем я целуюсь на улице! Пусть видит, кто хочет!
— О, — тянет бабуля у окошка, — что-то наша соседка тараторит подружке с другого подъезда. Никак новую сплетню нашла!
Таки и видели, вздыхаю, но не от того, что сожалею, а потому что некоторым делать нечего, кроме как чесать языками. За новой порцией домашних настоек инцидент с моим походом за продуктами забывается, мы грызем вкусные ананасы, клубнику без сезона и одну за одной уничтожаем конфеты, собирая горку разноцветных фантиков.
— И как с вами фигуру сберечь? — жалуется бабуля, но тянется за очередной порцией сладкого.
— Пойдем покурим? — отец утягивает Макара на балкон, хоть тот и не курит, и я понимаю, что ни черта не забыто.
— Пойду и я, — поднимается бабуля.
— Покурить? — подхватывается Егор.
Она грозит ему пальцем с наманикюренным ногтем:
— Я тебе покурю, внучек! Я тебе покурю!
— А что, уходите? — грустнеет он.
— Недалеко, — успокаивает она, — и ненадолго. Завтра вернусь.
Мальчик не веселеет и бабуля по-девичьи подмигивает:
— А завтра тебя к себе возьму, все мне расскажешь, что у вас там творится. — Бросает укоризненный взгляд на нас с мамой. — Вы то, небось, за ночь наболтаетесь, а по второму разу одно и то же рассказывать — много важного пропускать.
Проводив до двери бабулю, Егор скрывается в комнате с ноутбуком и последней, как уверяет, на сегодняшний день котлетой. Мама так умиляется признанию своих кулинарных талантов, что даже не думает о коврах и обоях, которые могут пострадать от жирных пальцев ребенка. А мне когда-то влетало!
— Кто он тебе? — спрашивает мама, прикрыв дверь.
— Друг, — улыбаюсь.
— Я не о мальчике, — улыбается тоже.
— Друг? — повторяю, но мама улавливает в голосе неуверенность.
— А с мужем… все?
— Да, развелись.
— Ты понимаешь, о чем я.
Понимаю, но начинать сейчас долгую тему, когда мужчины вот-вот вернутся с перекура не хочу, и мы болтаем о пустяках. Правда, их нет так долго, будто они кальян, а не сигарету раскуривают, и мама успевает рассказать, кого видела, пока меня не было, кто из бывших одноклассников передавал привет и кто безжалостно испортил себе фигуру обжорством, но больше — пьянкой. Болезнь маленьких городков — пить от скуки и ничего не деланья, и даже думать не хочу, какой стала бы я, останься здесь. Наверное, через пару лет — такой же, как наша соседка — алчной до чужих проблесков жизни.
Когда мужчины все-таки возвращаются, мы уже со стола убрали, но папа все равно находит спрятанный коньяк и наливает по последней чарке себе и Макару.
— С ума сошел! — возмущается мама, но стопки не отбирает, а нарезает лимончик. — Дети еще, может, по городу гулять захотят, а ты их спаиваешь!
Отец присматривается к Макару и трясет уверенно головой:
— Егор в комнате, так что не надо мне тут растление приписывать. А если захотят на прогулку, так здесь на машине не сильно разгонишься, так что пусть она во дворе постоит, я присмотрю.
Егор, будто стоял на стреме, тут же заглядывает на кухню.
— На маршрутке поедем, — говорит.
Ясно, что прогулки не избежать, не ясно только, как впихивать в водителя обещанную мальчику папиросу, если вдруг нам попадется пекущийся о пассажирах. На прогулку нас отправляют все вместе: мама машет рукой, как в последний путь, отец курит на этом балконе, а бабушка кричит с балкона соседнего подъезда, что оделись слишком легко, не по погоде и чтобы вели себя прилично.
— Камень в твой огород, — шепчет мне Егор доверительно, — чтобы на виду не зажимались.
— Или в твой, — не теряюсь, — чтобы не объедался.
Темноволосый ежик, попыхтев, выдвигается вперед, к остановке, а мы с Макаром идем следом, как два родителя. Мелькнувшая мысль поражает своей абсурдностью, но веселит, или это настойка виновата. Поскользнувшись на луже со льдинками, я хватаюсь за руку Макара и так и иду, для безопасности.
— Мне понравилась твоя семья, — говорит Макар. — Простые, душевные. Я теперь понимаю, почему ты такая.
— Какая? — бросаю на него любопытный взгляд.
— Добрая, открытая, нежная, в тебе нет налета мишуры, алчности, злости.
Я снова поскальзываюсь.
— Ты словно не обо мне рассказываешь.
— О тебе, — подхватывает крепче, — ты пытаешься стать другой, но я рад, что у тебя не получается.
