счастливы.
Однажды с полей и токов прибыло сильно засоренное зерно для фуража – корма для скота. Был конец смены, и Аязбай, как обычно, ходил на виду, ничто не могло спрятаться от его наметанного глаза. Но в этот раз он куда-то отошел, и его не было довольно продолжительное время. Одна из женщин, казашка, зашла на склад, многозначительно посмотрела на всех и приложила палец ко рту. В этот момент все работницы, как по команде, начали вдруг засыпать то самое засоренное зерно за пазуху, в карманы и обувь. Дикбер растерянно смотрела на них, ничего не понимая. А рядом сидящая украинка посмотрела на нее испепеляющим взглядом и прошипела: «Що ти дивишься? Набирай швидше!» Чеченка, конечно, ничего не поняла, но послушно начала засыпать зерно в свою рубашку.
– А дядя Аязбай нарочно так делает, – позже разоткровенничалась лаборантка Катя. – Когда приходит второсортное зерно для скота, он специально уходит минут на пятнадцать в свою каморку и делает вид, что ничего не видит и не знает. И ты ничего не видела и не знаешь, – вдруг многозначительно и глядя девушке прямо в глаза, строго добавила она. Дикбер даже вздрогнула, но, уже понимая кое-что по-русски, энергично закивала головой.
– А как иначе? На одних только трудоднях семью не прокормишь. Его расстрелять могут, а он людей спасает. Поняла теперь? – уже спокойно заключила Катерина.
И действительно, пригоршня простого зерна, сваренная в воде или прожаренная на плите, спасла тогда много жизней. Дикбер видела, как Аязбай брал на работу женщин сверх нормы, без трудодней. Люди шли за горсть зерна. Конечно, он очень рисковал. Если бы кто-то донес – сразу бы расстреляли, но он не упускал любую возможность помочь людям. И это постепенно возвышало Аязбая в ее глазах.
Позднее, в первые послевоенные годы, на склад вагонами доставляли жмых для скота – спрессованную шелуху подсолнечника, которая имеет маслянистый вкус. Нужно было восстанавливать поголовье скота, о людях же никто не думал. Так Аязбай раздавал почти половину состава голодным людям. Как то списывал и выкручивался…
Первым работником склада, с которым встречались все сдатчики хлеба государству, была лаборант-визировщик Катя. Симпатичная и молоденькая совсем девушка, в обязанности которой входили осмотр доставленной партии и изъятие образцов для анализа. Она определяла зерно на влажность, засоренность, запах и цвет. Если обнаруживались зараженности, лаборант-визировщик изолировала испорченные партии зерна от незараженных, таким образом строго следя за качеством пшеницы. Несмотря на свою юность (ей было всего 20 лет), Катя довольно быстро обрела сноровку в работе. Дружелюбная, радостная, весело щебетала она, летая из конца в конец огромного склада. Но в принципиальных вопросах Катя была непреклонна и твердо отстаивала свою позицию. Она стала первой, кто по-доброму отнесся к Дикбер. Благодаря ей чеченка начала учить русский язык, начиная с самых азов. «Это ЛО-ПА-ТА, это ПШЕ-НИ-ЦА…»
От нее Дикбер узнала, что из родных у Кати только тетка, которая выходила девочку во время голода. А родители умерли один за другим, когда ей было 8 лет. У Катерины получалось на все смотреть непринужденно и легко. А помогала ей в этом простая формула. Они как-то лежали рядом на огромной горе зерна, отдыхая, и Катя поделилась: «Знаешь, Дикбер, я не верю, что жизнь может р-раз и измениться так, что станет ну совсем хорошо. Иногда я прошу у него: «Боженька, не надо мне милости, не надо мне легкой жизни. Ты лучше сделай меня сильнее, чтобы я могла все выдержать».
Прошло какое-то время. Дикбер немного окрепла, благодаря зерну, которое она понемногу приносила домой и ела, привыкла к физическим нагрузкам. К ней вернулась природная живость, она старалась работать добросовестно, бралась за любой труд, проявляя всю прыть, на которую была способна в свои 19 лет. Строже всех к ней на складе относилась, как ни странно, ее же соплеменница по имени Сацита. Хмурая, молчаливая женщина, которой было лет 25-27. Но выглядела она старше. При переезде от холода и голода умерли ее дочь и отец. Муж, спасая родных, надел свои калоши детям. Одну калошу дочке, другую сыну. Детские ножки в них помещались легко, но сил доехать хватило не всем. И теперь он лежал с обмороженными четырьмя пальцами правой ноги, не в силах ходить.
«Ахьа ху лела до газа санна хьадда лелаш. Сихмало, тхо хьуна т1ехьа кхоьаш дац. (Ну что ты носишься, как коза? Не спеши так, нам за тобой не угнаться!)» – иногда устало осаживала ее Сацита. Бывало, она это говорила с некоторой злобой, не в силах смириться с постигшей их общей бедой. Но Дикбер уже было не остановить. Не только из-за того, что она была энергична от природы. Она хорошо помнила, через что пришлось пройти ей и ее родным. И этот страх не давал ей сбавлять обороты. На склад она приходила раньше всех и уходила позже многих женщин. Не для того, чтобы выслужиться, просто Дикбер всегда умудрялась находиться там, где надо было помочь. Выражение «удачно подвернулась под руку» было про нее. Женщины ее полюбили за готовность всегда подменить кого-то, кто устал или захворал. Вскоре и завскладом обратил на нее внимание. В один из дней он обсуждал с завхозом планы.
– Иваныч, скоро будем картошку садить. Но ее надо перебрать для начала. Скажи мне, сколько женщин мы можем перебросить на овощехранилище, у меня там людей не хватает? – поинтересовался Аязбай.
Завхоз прищурился, подумав:
– Ну, пяток человек я найду…
– Отбери мне посноровистее кого-нибудь. Работа там – не то что здесь, грязная, сам знаешь. Нужно таких, как эта…
Аязбай на секунду задумался, он никак не мог вспомнить труднопроизносимое для него имя.
– Иваныч, как зовут ту девушку, которая так шустро управляется с зерном, да и тебе, я смотрю, успевает подсобить?
– А-а, ну это Дикберушка. Из чеченов. Скачет, как моя кобылка, с которой я на фронте, стало быть, воевал. Молодец деваха, шустрая. Я без нее, как без рук… – тут Иваныч осекся. – Дикбер, Дикбер! – спешно крикнул он и махнул рукой. – Подь сюды, дочка.
Девушка подошла, как обычно, не поднимая глаз.
Иваныч продолжил:
– Вот тут начальство интересуется тобой. Работа для тебя есть.
– Большая ли у тебя семья, қызым? – спросил Аязбай. – Мама, папа, братья, сестры есть?
Дикбер поняла и на пальцах постаралась показать, сколько у нее родни. Аязбай пристально вгляделся в ее лицо, и она невольно взглянула на него.
«Лицо у него доброе», – заметила она про себя.
– Ну ладно, барағой, жаным! – заключил Аязбай. Он сочувствовал этой чеченской девушке, вынужденной пахать за всю ее многочисленную семью.
Работа на складе закончилась, и женщин отправили в овощехранилище перебирать картофель к весенней посадке. Там Дикбер впервые поняла, что
