Полукруглая стена, переходящая в потолок, а с другой стороны — крупноячеистая решетка, превращающая этот сегмент в темницу. И на полу — второе тело в скафандре, лицом вниз. Юхан подполз, приподнял неподвижное тело за плечи, легонечко встряхнул. В шлемофоне послышалось сдержанное мычанье.
— Юрг! — позвал он шепотом. — Юрген!
Глаза под прозрачным щитком приоткрылись, и Юхан поспешно выключил фонарь.
— Больно, Юрик? — спросил он участливо.
Вместо ответа тот, кого он называл Юргеном, сел и в свою очередь включил фонарь.
— Перебьюсь, — ответил он, морщась. — Драться в гостях при погашенной иллюминации— дело дохлое.
— Было бы с кем, — вздохнул Юхан. — Впрочем, тут что-то нам подкинули…
— Где? — насторожился Юрген, шаря лучом по полу.
В световом круге заискрился морозным инеем какой-то кирпич. Две головы в шлемах разом нагнулись над ним — это был здоровый брус хорошо промороженного мяса.
— Бред какой-то, — оценил ситуацию Юрген. — Не трогай, Юхан, вдруг это человечина… Перейдем-ка к интерьеру.
Решетка из прозрачных прутьев в палец толщиной была явно раздвижной, но стык смыкался намертво, не поддаваясь прогибу и уж никак не желая отворяться. В крупные ячеи прошла бы рука, но для этого нужно было снять скафандр. К тому же никакого замка с той стороны видно не было. Зато справа, возле стены, к решетке была прикреплена поилка, наполовину наполненная прозрачнейшей водой, над поилкой виднелась дверца — по-видимому, отсюда и был заброшен мороженый деликатес. И чем дольше они глядели на откидную дверцу, небрежно закрученную проволокой, тем больше приходили в недоумение.
Дверца была не крупнее форточки, но мало-мальски тренированный человек мог пролезть в нее без особого труда.
— А ээти с прииветом, — пробормотал Юхан, как всегда, от волнения впадая в удвоение гласных. — Замууровали, называется!
Юрген посмотрел на часы.
— Так. Запас кислорода — на три часа. Из них два пятнадцать уже прошли. Я снимаю скафандр. Ты — только по моей команде.
— Это почемуу же?..
— Потомуу, что я — командир станции!
— Так где та станция…
Гражданин Финляндии, полковник военно-воздушных вооруженных сил Юхани Туурсвалу был человеком дисциплинированным, но обожал флегматично препираться. Это у него органично сочеталось.
Сейчас возражать дальше не имело смысла, потому что командир уже расстегнул скафандр.
Снял шлем.
— Дышится, — сказал он удивленно. — А ну подсади…
Оставшись в тренировочном костюме и толстых шерстяных носках, он двигался непринужденно и бесшумно и детскую задачку с форточкой легко мог бы решить и без помощи бортинженера. Очутившись по ту сторону решетки, он осторожно подкрался к занавеске, приоткрыл щелку и заглянул в слабо освещенное помещение. Несколько секунд он стоял, окаменев от изумления, потом тихо повернулся и махнул рукой — разоблачайся, и поживее!
Юхан, настороженно наблюдавший за каждым его движением, мог бы поклясться, что на лбу командира выступили крошечные капельки пота. Он в один миг скинул скафандр, радуясь тому, что именно в этом полете перешли на облегченную модель, подтянулся на руках и с обезьяньей гибкостью, не утерянной к тридцати семи годам, выскользнул наружу и встал плечом к плечу со своим командиром.
Юрген осторожно повернул голову и посмотрел на своего бортинженера с надеждой: может быть, его самого обманывали глаза, и открывшееся им — плод воображения? Но у Юхана тоже медленно отвисала челюсть — значит, не чудилось.
Мало того, что у противоположной стены спал, прикрыв морду крылом, иссиня-черный дракон; но на фоне этой темной громады на пестрых подушках, небрежно брошенных прямо на ковер, мирно почивало самое пленительное создание, какое только могло возникнуть в воображении земного мужчины.
— Сатана перкеле! — прошептал Юхан, исчерпывая этим весь свой арсенал крепких выражений.
Для человека, два часа назад взятого в плен посредством самого непостижимого и откровенно разбойничьего нападения со стороны каких-то лиловых головоногих, это зрелище было столь ирреально, что он перешел на язык жестов и красноречиво поднял большой палец. По-видимому, это должно было означать: «Если сия особа — предводительница пиратов, то я — руками и ногами за космический разбой!»
Командир орбитальной станции «Марс-3» летчик-космонавт Юрий Брагин, ценитель женской красоты и человек стремительных решений, что тоже в нем органично сочеталось, показал в ответ два пальца и выразительно пожал плечами: «Вот уж не ожидал от отца двоих детей!» — а затем повернул большой палец книзу, что со времен функционирования Колизея ничего хорошего не предвещало.
Сейчас же это значило одно: берем заложника.
Но не успели они сделать и шага, как сверху, из-под потолка, на них обрушилось что-то ослепительно розовое, бьющее мягкими крыльями и уже нацеливающееся изящным клювом прямо в лицо; однако реакция прекрасно натренированного космолетчика сработала прежде, чем разум смог оценить всю несерьезность такого нападения, и огромная блистательно-аметистовая птица через секунду уже самым непочтительным образом была зажата у Юхана под мышкой. Инициатива бортинженера оказалась в какой-то степени скованной, и Юрген, опасаясь, что эта пусть даже почти бесшумная возня может несвоевременно разбудить хозяйку дома, ринулся вперед, одним броском перекрывая несколько метров, — счет пошел уже на доли секунды. Дракон выпростал из-под крыла лошадиную голову и возмущенно топнул копытом; лицо спящей дрогнуло, и она, не открывая глаз, легко подалась вперед, отталкиваясь от подушки и гораздо быстрее, чем мог предполагать землянин, нашаривая лежащий рядом клинок, но в следующий миг Юрген одной рукой уже крепко держал ее за плечи, а другой зажимал рот, машинально бормоча что-то на космическом интерлинге.
При звуках его голоса она вздрогнула и замерла, но в этой неподвижности не было притворства затаившегося животного — нет, так замирают, когда напряженно ждут новых звуков, стараясь не пропустить их; у него возникло достаточно нелепое предположение — может быть, в довершение всей невероятности происходящего, она еще и понимает его?
— Потерпи, милая, — шепнул он, едва шевеля губами, чтобы показать, что благодарен ей за отказ от сопротивления, и тут же услышал серебряный звон: шпага выпала из разжавшейся руки и скользнула на пол; на всякий случай он инстинктивно подхватил оружие, отпустив ее руки, и тут же они легко метнулись к его лицу, и он почувствовал беглое прикосновение ее пальцев, как это делают слепые, но в этих движениях не было любопытства, нет, здесь сочетались недоверие и страсть, жадность и благоговение… И лицо ее, узкое смуглое лицо с закрытыми глазами — оно было обморочно напряжено, и только губы под его рукой, зажимающей рот, непрестанно шевелились, как будто она быстро-быстро повторяла одно и то же. Он напрягся, стараясь уловить это слово, его рука дрогнула и опустилась, и в тот же миг ее губы очутились возле самого его лица; едва ощутимо касаясь его, они жарким и влажным контуром очерчивали каждую его линию, безошибочно угадывая и изгиб бровей, и легкую горбинку носа, и по мере этого узнавания медленно раскрывались глаза — огромные, сияющие, гиацинтово-лиловые, как чароит, неподвижно глядящие в одну точку.
— Асмур… — рождалось, как заклинание, возле самого его лица. — Асмур, Асмур…
Он не знал, приветствие ли это или имя, земной или неземной язык звучит сейчас перед ним, но инстинктивно чувствовал одно: происходит ошибка, горькая и жестокая, и он — ее виновник. Ему нужно было как-то вмешаться, но он понимал, что это будет все равно что ударить по этому прекрасному слепому лицу.
— Асмур! — вдруг крикнула она с отчаяньем, и ее пальцы с неженской силой рванули ворот его костюма, так что брызнули во все стороны звенья молнии, и черные волосы скользнули по его груди — замерев, она слушала, как бьется его сердце…
И в тот же момент сиреневая птица, воспользовавшись полным ошеломлением Юхана, вырвалась из рук бортинженера и, самоотверженно ринувшись к своей хозяйке, точным движением спикировала ей прямо на плечи, прикрыв голову и руки девушки пушистым фламинговым покрывалом. Сияющие глаза, обрамленные розовым опереньем — зрячие, жадно ищущие его глаза, — вскинулись на Юргена… и за какую-то секунду только что счастливое лицо исказилось целой гаммой совершенно противоположных чувств, и они не чередовались, сменяя друг друга, а наслаивались — отвращение, разочарование, смертельный ужас; эмоциональный взрыв, который мог быть порожден лишь безумием, был настолько силен, что сменился даже не беспамятством, а каким-то окаменением — на руках у Юргена лежал сведенный ужасом манекен.
— Да помоги же мне, Юх! — в полной растерянности крикнул командир, подготовленный к любым экстремальным ситуациям, кроме подобной.
