— О, нет. Я встречалась с ним только раз или два до того, как приехала сюда.
— Но, похоже, он рассказывал вам о себе?
И снова она покачала головой.
— Нет, то, что я вам сказала, я сама узнала от вашей дочери Джудит.
«Джудит, — с горечью подумал я, — разговаривает со всеми, кроме меня».
Мисс Коул продолжила:
— Джудит ужасно предана своему работодателю и всегда готова его защитить. Она в пух и прах разнесла эгоизм миссис Фрэнклин.
— Вы тоже считаете ее эгоисткой?
— Да, но я могу понять ее точку зрения. Я… я… понимаю тяжело больных людей. Я могу понять и уступчивость доктора Фрэнклина. Джудит, конечно, считает, что он должен где-то, так сказать, припарковать жену и продолжить исследования. Ваша дочь с истинным энтузиазмом относится к науке.
— Знаю, — безутешно сказал я, — иногда меня это так беспокоит. Как-то неестественно, если вы меня понимаете. Мне кажется, ей следует быть… более человечной… весело проводить время… забавляться… влюбиться в хорошего парня, а то и в двух сразу. В конце концов, молодость как раз для того и существует, чтобы как следует побеситься… а не сидеть целыми днями напролет над пробирками. Неестественно. Когда мы были молоды, вот уж веселились… флиртовали… наслаждались… да вы сами знаете.
Наступило короткое молчание. Потом мисс Коул ответила странным холодным голосом:
— Я не знаю.
Я тотчас пришел в ужас. Сам того не сознавая, я говорил так, словно она и я были сверстниками… но неожиданно понял, что она была лет на десять, а то и больше младше меня и что я нечаянно допустил бестактный промах.
Я весь рассыпался в извинениях. Она прервала мой поток запинающихся фраз.
— Нет, нет, бы не так меня поняли. Пожалуйста, не извиняйтесь. Я имела в виду то, что сказала. Я не знаю. У меня никогда не было того, что вы называете молодостью. Я никогда не, как вы выразились, «проводила хорошо время».
Что-то в ее голосе: горечь, обида — озадачили меня. Я неубедительно, но искренне сказал:
— Простите.
Она улыбнулась.
— О, ладно, не имеет значения. Не расстраивайтесь так. Давайте поговорим о чем-то другом.
Я повиновался.
— Расскажите мне что-нибудь о других, — попросил я. — Если, конечно, они для вас не незнакомые люди.
— Я всю свою жизнь знаю Латтреллов. Жаль, что им пришлось взяться за Стайлз… особенно жаль его. Он такая дорогуша. И она гораздо лучше, чем вы думаете. Это постоянная экономия и нужда сделали ее такой… хищной. Если пробиваешь дорогу любой ценой, то в конце концов такая тактика принесет свои плоды. Единственное, что мне в ней не нравится, так это ее фонтанные словоизлияния.
— Расскажите мне что-нибудь о мистере Нортоне.
— Про него мало что можно сказать. Он очень хороший… робкий… и, может быть, немного глупый. Он всегда был утонченной натурой. Жил со своей матерью… сварливой и тупой женщиной. Думаю, сидел у нее под каблуком. Она умерла несколько лет назад. Он страшно любит птиц, цветы и тому подобное. Он очень добрый человек… и многое видит.
— Вы имеете в виду, в бинокль?
Мисс Коул улыбнулась.
— Не так буквально. Я имела в виду, что он многое замечает. Спокойные люди очень часто бывают цепкими. Он неэгоистичен и невероятно деликатен для мужчины, но какой-то… безрезультатный, если вы меня понимаете.
Я кивнул.
— О да, понимаю.
Элизабет Коул неожиданно сказала с более глубокой ноткой горечи в голосе:
— Вот что больше всего подавляет в таких местах. Гостиницы, принадлежащие сломанным жизнью дворянам. Там останавливаются лишь неудачники… люди, которые ничего не добились и никогда не добьются, люди… которых разбила, сломала жизнь, старые, усталые люди, для которых все кончено.
Ее голос замер. Глубокая печаль опустилась на меня. Как она права? Вот мы, призраки белых людей. Седые головы, седые сердца, седые мечты. Я сам, грустный и одинокий, женщина, сидящая рядом, — полное горечи разочарованное создание. Амбиции доктора Фрэнклина разбиты, его жена тяжело больна. Тихий маленький Нортон хромает по округе, наблюдая за птицами. Даже Пуаро, когда-то блестящий Пуаро, сейчас усталый, искалеченный старик.
Как иначе все было в прошлом… в прошлом, когда я впервые приехал в Стайлз. Я не выдержал… приглушенное восклицание боли и горечи сорвалось с моих губ.
Собеседница быстро спросила:
— Что случилось?
— Ничего. Меня просто поразил контраст… знаете, я был здесь много лет назад, еще молодым человеком. Я думал о том, как все было иначе тогда и каким стало теперь.
— Понимаю. Значит, раньше этот дом был счастливым? Все жившие в нем люди были счастливы?
Странно, как иногда мысли человека проносятся в голове, словно узоры калейдоскопа. Так было и тогда. Озадаченно, снова и снова я тасовал воспоминания и события. И, наконец, мозаика сложилась в правильный рисунок.
Я сожалел о прошлом как о прошлом, но не как о реальности. Даже тогда, давно, в Стайлзе не было счастья. Я бесстрастно вспомнил истинные факты. Мой друг Джон и его жена, оба несчастные и злящиеся на жизнь, которую вынуждены вести… Лоуренс Кавендиш, погруженный в меланхолию. Синтия, чью девичью живость омрачало зависимое положение. Инглторп, женившийся на богатой женщине ради денег.
Нет, никто из них не был счастлив. И сейчас, снова среди живущих здесь людей нет ни одного счастливого человека. Стайлз — Несчастливый дом.
Я сказал мисс Коул:
— Я поддался ложным сентиментам. Этот дом никогда не был счастливым. И сейчас он несчастлив. Все живущие в нем несчастны.
— Нет, нет. Ваша дочь…
— Джудит несчастлива.
Я сказал очень уверенно, потому что неожиданно понял. Да, Джудит несчастлива.
— Бойд Кэррингтон, — с сомнением произнес я. — На днях он говорил мне, что одинок… но, несмотря ни на что, думаю, он наслаждается жизнью… и своим домом, и многим другим.
Мисс Коул резко отозвалась:
— О да, сэр Уильям другой. Он не принадлежит к нашему кругу. Он — из другого мира… из мира успеха и независимости. Он прожил жизнь успешно и это знает. Он не из… не из числа, покалеченных.
Какое странное слово она выбрала. Я повернулся и уставился на нее.
— Не скажете ли вы мне, — спросил я, — почему вы использовали такое выражение?
— Потому что, — с неожиданной яростью, и энергией заявила она, — такова правда. Во всяком случае, правда обо мне. Я — покалеченная.
— Я могу понять, — мягко заметил я, — что вы были очень несчастны.
Она тихо сказала;
— Вы не знаете, кто я такая, не так ли?
— Э… мне известна ваша фамилия…
— Коул — не моя фамилия… то есть это фамилия моей матери. Я взяла ее… после…
— После?
— Моя настоящая фамилия Литчфилд.
Минуту-другую до меня не доходил смысл ее слов… просто мне показалось, что эту фамилию я уже где-то слышал. Потом я вспомнил:
— Мэттью Литчфилд.
Она кивнула.
— Вижу, вы знаете. Вот что я имела в виду. Мой отец был больным человеком и настоящим тираном. Он запрещал нам вести нормальную жизнь. Мы не могли никого пригласить в гости. Он не давал нам денег. Мы жили… в тюрьме.
Она помолчала. Ее глаза, эти прекрасные темные глаза, широко раскрылись.
— И потом моя сестра… моя сестра..
Она смолкла.
— Пожалуйста, не надо… не продолжайте. Вам слишком больно говорить. Я все знаю. Нет нужды пояснять.
— Но вы не знаете. Вы просто не можете знать. Мэгги. Непостижимо… невероятно. Я знаю, что она пошла в полицию, что сдалась и призналась. Но иногда я не могу поверить! Я почему-то чувствую, что это неправда… что не… не могло все произойти так, как она сказала.
— Вы имеете в виду… — я заколебался, — … что факты противоречили…
Она оборвала меня.
— Нет, нет. Дело не в этом. Нет, все в самой Мэгги. Это было непохоже на нее. Это была не… это была не Мэгги!
С моих губ чуть было не сорвались слова, но я удержался, не произнес их. Еще не пришло время, когда я смог сказать ей: «Вы правы. Это была не Мэгги…»
Глава девятая
Должно быть, было часов шесть, когда на тропинке появился полковник Латтрелл. У него в руках была мелкокалиберная винтовка, и он нес пару подстреленных лесных голубей.
Он вздрогнул, когда я его окликнул, и, казалось, удивился, увидев нас.
— Хэлло, что это вы здесь делаете? Знаете, развалина не очень-то безопасная. На глазах рассыпается. Вот-вот рухнет вообще. Надеюсь, вы там не испачкались, Элизабет?
— О, все в порядке. Капитан Хэстингс пожертвовал своим носовым платком ради чистоты моего платья.
Полковник рассеянно пробормотал:
— Да? Что ж, тогда прекрасно.
Он стоял, дергая себя за ус, и мы встали и присоединились к нему. Казалось, сегодня вечером его мысли были где-то далеко-далеко.
