Маше понадобилось подписать у Игоря справку. Дурацкую справку для прописки ребенка – потребовали на новом месте в сельской районной управе. Маша долго не могла взять в толк, зачем там Игорева подпись, но чем спорить, дешевле было договориться и подписать.
Она позвонила по своему старому телефону. Трубку никто не брал. Маша подождала до вечера и позвонила снова. То же самое. Она повторила попытку на следующее утро, а потом, не выдержав, позвонила Игорю на работу. Там сказали, что он болеет третий день.
Маша ужасно встревожилась и испугалась. Уехав из проклятого дома, она как-то очень быстро отвлеклась от своих прежних страхов. С сыном было все хорошо, у мамы жилось совсем не так плохо, с работой – а Маша была медсестрой в маленькой частной больничке – тоже устроилось благополучно. Она договорилась – и дежурила сутки через трое, а потом еще день – и, если нужно, ночевала прямо на месте. Все, словом, складывалось нормально, и Маша примерялась уже потихоньку купить какое-нибудь маленькое жилье в Москве, поближе к работе, и уже забыла совсем про пережитый кошмар.
И тут опять. Когда она поняла, что Игоря три дня никто не видел, а трубку он не берет, все старые страхи снова ожили. Наверняка с ним что-нибудь случилось. Да не что-нибудь, а то самое, что со всеми в этом доме случается, только в этот раз виновата она, Маша. Знала же, что нельзя ему туда ехать, а согласилась, поменялась. И вот пожалуйста.
Маша была человеком совестливым и ответственным, поэтому, несмотря на свой страх, решила, что надо немедленно туда ехать. Еще одни ключи от квартиры у нее были. Оставались у мамы с незапамятных времен. При переезде она забыла, а потом решила не суетиться. Неохота было к человеку приставать с пустяками. А вот – и пригодилось. Может быть, еще не поздно. Может, удастся что-нибудь сделать. Узнать. Может, еще вообще все в порядке, а просто человек уехал отдыхать. В больнице, в конце концов, лежит. Тут до нее дошло. На работе могут не знать, но надо позвонить кому-нибудь, кто знает, и все еще разъяснится. Выбор у нее был невелик. Никакого, собственно, выбора не было. Из всех игоревых знакомых у нее был только номер Ольги Петровны. Маша туда и позвонила.
Прекрасная незнакомка назвала наконец Игорю свое имя. Собственно, она его не то что назвала, просто, расказывая в лицах очередную сцену выяснения отношений со своим негодяем, она вдруг обмолвилась:
– И тут он кричит: «Зина, Зина...»
– Тебя, значит, Зина зовут? – поймал ее Игорь на слове.
Та видимо растерялась, сбилась и замолчала. Потом, взвесив про себя что-то, явно решила, что ничего страшного не случится, махнула рукой и согласилась:
– Ну да. Зина.
Игорь промолчал, но в глубине души был ужасно доволен оказанным доверием. Он уже понял, что вопрос имени был почему-то для Зины страшно важен, и то, что она наконец назвалась, показалось ему большим шагом вперед в их отношениях. Теперь все будет еще лучше, – подумалось ему, хотя что именно и как лучше он, пожалуй, объяснить бы не мог.
И как раз тут, на этом важном месте, что-то произошло. Свет вокруг него стал быстро меркнуть, пготом, наоборот, засиял чем-то ярким и белым, возникло какое-то движение, будто его несли, потом все стало стихать, стихать...
– Зина! Зина! – Закричал он, что было сил.
Маша, которая сидела рядом с Игорем в машине скорой помощи, услышала его шепот. Наклонилась пониже, чтоб разобрать. Игорь звал какую-то Зину. На секунду Маше стало обидно. Как же так – спасла-то его она, Маша. Она пришла, наконец, в эту свою бывшую квартиру, и нашла Игоря в постели без сознания, и вызвала скорую, и еще до ее приезда сделала ему укол стимулирующий – сердечные лекарства и шприц у нее всегда с собой, она же медсестра – а где эта самая Зина таскалась? Следила бы лучше сама за своим мужиком.
Но после ей стало совестно. Какое ее дело? Ей бы радоваться, что успела вовремя, да и то неизвестно – успела ли. Может, еще и в больнице не спасут, врач вон сказал – сердечная слабость, отсутствие тонуса... Ничего, Зина придет его навестить, Маша ей все расскажет. А может, найти эту Зину, рассказать, что случилось. Точно. Так и надо сделать, а не обижаться тут попусту.
Но странно: когда Маша просмотрела игореву записную книжку – она вместе с другими документами была в барсетке, которую Маша захватила с собой для больницы – никакой Зины там не нашлось. И вообще никого на «З» не было, даже по фамилии. Может, так его маму звали? Хотя вряд ли. Если б мама, человек так и звал бы: «Мама». Нет, это что-то не то.
Маша опять позвонила Ольге Петровне. В конце концов, она не знала больше никого, с кем можно было бы посоветоваться про игоревы дела. А Ольга Петровна – явно не чужой ему человек, к тому же она и ей, Маше, очень симпатична. Эх, если бы Ольга Петровна тогда в ее квартиру переехала...
Они сидели у Ольги Петровны на кухне и пили уже по третьей чашке чая. Маша рассказывала, как она нашла Игоря, и что врач говорит – ему уже сильно лучше, и что завтра он, наверное, придет в себя, потому что пока его нарочно не будят, и Маша тогда туда поедет и будет за ним ухаживать, она уже договорилась на работе про подмену, и про Зину неизвестную потом рассказала.
– Зина? – удивилась Ольга Петровна. – Странно.
– Да, – горячо согласилась Маша. – И мне странно. Он ее в бреду зовет, а она и носу не кажет. Как так вот можно? И в книжке телефонной ее нету.
– Да нет, – покачала головой Ольга Петровна. – Имя какое-то... Несовременное. Вы знаете хоть одну Зину?
– Нет.
– Вот и я тоже. То есть – среди молодых. Так называли моих ровесниц, может, чуть раньше. В сороковые годы была мода на Зин. Хотя, конечно, мода на имена возвращается. Что с вами, Машенька?
Маша сидела, замерев, как громом пораженная.
– Ольга Петровна, – пролепетала она наконец. – Вы говорите, в сороковые... А ведь она... Ну, эта девушка из нашего дома... Ведь, может быть...
Игорь Мальцев возвращался домой. После больницы, в которой он провалялся почти месяц, по настоянию родителей пришлось отправиться в дорогущий и, по его мнению, бессмысленный южный санаторий, и валяться еще и там. Хорошо еще, начальство на работе восприняло с пониманием. Стояла середина апреля. На кленах и тополях вокруг дома распускались самые первые листики, отчего дом будто плыл в зеленоватой дымке. То ли от этого, то ли от блеска свежевымытых по-весеннему окон, вид у него был легкий и радостный.
Маша, аккуратно припарковав у подъезда его машину – оказывается, она здорово умела водить, эта Маша, – помогла ему выйти. Всю дорогу из аэропорта она, не закрывая рта, взахлеб рассказывала ему историю о том, как нашла в церкви батюшку, и рассказала ему обо всем, и заказала заупокойную по рабе божьей Зинаиде, и как потом пришли освящать дом, и свечки сперва дрожали, а потом, словно решившись, загорелись ровным чистым огнем. А с крыши дома, по словам все той же Матвевны, в ту же минуту взлетела большая птица, вроде как аист, вся белая, только на крыльях черное, покружила немного, вскрикнула и улетела. Хотя, наверное, старухе просто почудилось – откуда бы взяться аисту весной в Москве?
Чертова бабушка
С внешностью Анечке Лыковой не повезло. Имеется в виду, с той, изначальной, которая дается от папы с мамой или от Бога. Тут то ли Бог не захотел, то ли папа с мамой плохо старались, но своя родная, внешность досталась ей, мягко говоря, неудачной. Глазки узенькие, носик остренький, а рот – наоборот, большой, да еще передние зубы слегка выдаются вперед, так, что и улыбаться толком не будешь. Волосы темные, тонкие, слабые – такие хоть два раза в день мой, они все равно мгновенно пачкаются и торчат во все стороны сальными прядями. И кожа... Бледная, с изысканным зеленоватым оттенком... Глаза б не глядели. Фигурка сама по себе была бы еще ничего, даром что маленького роста, а кривоватые ноги совершенно необязательно выставлять напоказ, но с таким лицом... Про кого скажут – «миниатюрная куколка», а про Анечку – «тощая мымра». Вот вам и вся любовь.
Но Анечка не сдавалась. Может, другой бы кто с такими внешними данными вообще застрелился, но она – никогда. Ей в качестве компенсации достался от того же Бога (или от папы с мамой) замечательный бойцовский характер. Сколько себя помнила, она всю жизнь боролась. А так как лет с четырнадцати ей стало совершенно ясно, что главный враг ее – собственная внешность, то и боролась Анечка именно с ней.
Маленькие глаза? Французская тушь, умело наложенные тени – и вот противные щелки уже раскрылись до вполне приличного размера. А хитрая Анечка еще и очки в изящной оправе догадалась подобрать. Без диоптрий, зрение у нее было отличным, но зато стильно. Унылый цвет лица? Это вообще в наши дни не проблема. Основа, крем-пудра, нежные румяна – и вот налицо, то есть на лице – нежная розовая бархатистость. Слабые волосы? Пусть им же и будет хуже. Короткая, почти наголо, маленьким ежиком смелая стрижка, так, чтоб оставить только узкую, в три рваных пряди челку, да по острой пряди над ушами, и те смазать гелем, чтоб не висели как попало, а изображали закрученную стрелу. Фигурка? Одеть ее в черное, узкое, резаное – пусть не на ноги косятся, а потрясаются необычностью стиля.
