Даже бочки, которые катали по медному небу женщины Пиръона, появляются в легенде неспроста, и не без связи с Перуном. В честь Громовержца его обрядовым оружием – палицей – удалые молодцы-юнаки в хорутанских деревнях старались с седла достать и разбить старую бочку, подвешенную на главной деревенской площади на старую, почитаемую в округе липу. Односельчане стояли в это время вокруг и пели обрядовые песни. А новгородцы в 1358 году «утвердишася межи собою крестным целованием, чтоб им играния бесовского не любити и бочек не бити». Поскольку языческие боги предков стали для крещеных христиан «бесами» – «боги языцей – бесы!» (Втор. 32:16–17, Пс. 105:37, Коринф. 10:10), в том числе и сам Перун – Иаков Мних писал в «Похвале князю Владимиру»: «Поганских богов, рекше бесов – Перуна, и Хърса, и иных многих», – то и обряды в честь них стали «бесовскими играниями». Еще А. Афанасьев в своих «Поэтических воззрениях славян на природу» сопоставил два этих известия, придя к выводу, что речь шла об обряде в честь Перуна, где бочка обозначала его грозовые тучи, полные хмельной влагою дождей.
Наконец, любопытную легенду сохранили от времен близкого соседства со славянами жители Армении. Историк VII века Зенобий Глакк в своей «Истории Тарона» говорит нам вот о чем: жили три брата, одного звали Куар, другого – Мелтей, третьего – Хореан. «Куар поставил город Куары, а Мелтей поставил на поле свой город и назвал его Мелтей, а Хореан поставил свой город в земле Палуни и назвал его по имени Хореан. И по прошествии времени… Куар, Мелтей и Хореан поднялись на гору Каркея и нашли там прекрасное место, так как там простор для охоты и прохлада, а также обилие травы и деревьев. И построили они там селение, и поставили они двух идолов».
Многие годы это сообщение средневекового армянского автора оставалось далеко за пределами поля зрения исследователей, изучавших славян и начало Руси. Что ж, как отмечал еще Козьма Фаддеич Прутков, специалист подобен флюсу – полнота его одностороння; иногда полезен бывает свежий взгляд дилетанта, способный придать новое направление поискам специалистов, если только те окажутся способны обратить и свои взоры в этом направлении. В 1928 году Н.Я. Марр, исследователь крайне, не говоря худого слова, своеобразный, место которого в науке, в общем-то, целиком и полностью определялось тем, как умело подстраивал он свои умопостроения под «линию партии», сделал наблюдение, которое одно, невзирая на все его, балансировавшее иногда на грани шарлатанства, чудачества, способно обессмертить его имя. Он сопоставил предание, сообщаемое Зенобием Глакком, с… преданием «Повести временных лет» об основании Киева. Куар напомнил ему Кия, Мелтей – Щека[21], Хорив (в некоторых списках летописи звавшийся Хоревом) – Хореана. Земля Палуни, в которой жили и обустраивались братья Куар, Мелтей и Хореан, явственно напоминала землю полян, где княжил Кий с братьями. Даже упоминание сразу за рассказом об основании Куара «множества деревьев» и богатых охотничьих угодий нашло полнейшее, едва не дословное подобие в сообщаемом русским летописцем предании: «И сотвориша град во имя брата своего старейшего и нарекоша имя ему – Кыев. И бяше около града лес и бор велик, и бяху ловища зверь». Наблюдение Н.Я. Марра подхватил и развил Борис Александрович Рыбаков, обратив внимание на то, что даже порядок повествования в двух преданиях одинаков: сперва перечисляются отдельные поселения братьев (в нашей летописи это горы будущего Киева, Щековица, до сих пор носящая это имя, и до сих пор не определенная исследователями Хоривица). Затем говорится об основании ими одного города. И, наконец – о лесе под стенами молодого поселения и охотничьих угодьях в этом лесу.
А я, пожалуй, добавлю еще одно сходство: в летописях, восходящих к новгородской традиции, сразу за рассказом об основании града, лесе и «ловищах» под ним, замечается: «Были же они язычниками и приносили жертвы озерам, колодцам и растениям, как и другие язычники». В других списках и того хлеще: «Бяху же невернии и многое тщание имуще к идолам». Конечно, можно списать эти замечания на желание новгородцев уязвить надменных киевлян – не зря же киевский летописец на том месте, где его новгородские коллеги сообщали не без злорадства об «идолопоклонническом» усердии основателей «матери городов русских», словно бы с обидой за предков, вместо этого заявляет: «Бяху те мужи мудры и смыслены, и нарицахуся поляне». Что желание уязвить киевлян у новгородских летописателей было – тут спора нет, недаром же они «превратили» Кия с братьями и сестрой в изгнанных (чуть ли даже не во времена Олега Вещего) их, новгородцев, пращурами разбойников[22]. Но есть одна «мелочь», с одной стороны, сокрушающая попытки новгородцев предельно «омолодить» столицу Руси, с другой – не дающая воспринять упоминание об почитании братьями языческих кумиров как просто очередную шпильку в новгородско-киевском соперничестве. А именно – как раз на этом месте, после рассказа о густых лесах и местах для охоты, Зенобий Глакк говорит… о поставленных братьями идолах.
Тут уж никак не отделаешься разговором о случайных созвучиях или совпадениях. Помилуйте – имена двух из трех братьев (по звучанию, по смыслу – и третьего), название земли и основанного ими города, наконец, содержание и последовательность четырех частей сказания (об отдельном житье братьев, основании ими города на горе, охоте в лесах и почитании идолов) – таких совпадений просто не бывает! Между тем отделаться от основателя Киева хотят нынче многие. Одни заявляют, будто Кий с братьями – книжная выдумка, плод умствований келейника-летописца, а само имя его происходит от названия Киева. По логике, с позволения сказать, этих людей, имя Юрий происходит от названия города Юрьева – нынешнего Тарту? Но сейчас, с легкой руки украинского эмигранта Омельяна Прицака, многие увлеклись идеей, будто название Киева… хазарского происхождения! Араб аль Масуди упомянул командующего мусульманскими войсками Хазарского каганата (дело было в Х веке) в чине вазира, а по имени Ахмад бен Куйя, то есть сын Куйи. Некоторым ученым тут же все стало ясно – вот папа-то этого хазарина, этот самый, извиняюсь, Куйя, и основал Киев!
Никаких археологических или иных оснований предполагать не то что основание хазарами Киева – пребывание в днепровском городе сколь-нибудь заметной хазарской общины не существует. Название не то района, не то улицы в средневековом Киеве Козары скорее говорило бы о малочисленности киевских хазар и чуждости их киевлянам (ведь улица Ордынка располагается не в Сарай-Бату, а в основанной отнюдь не ордынцами Москве, так же как и Немецкий двор в Новгороде вовсе не обозначает основания его выходцами из Германии). Говорило бы, повторю я, поскольку связь этого названия с хазарами надо еще доказать – всевозможные Козары щедро рассыпаны по карте славянской Европы в тех краях, где отродясь не ступала нога уроженцев каганата. Происходят эти названия от слова «козар» – козопас, козий пастух. Вполне может быть, что и киевские Козары того же корня.
Совсем уж ни к селу ни к городу – в том числе ни к Киеву – рассуждения о хазарском происхождении таких названий районов средневековой столицы Руси, как Пасынча беседа или Копырев конец. И то и другое звучит совершенно по-славянски, и превращать славянское слово Пасынча (от «пасынок» – так называли на Руси не только приемных детей, но и младших дружинников, воинских слуг князя или боярина) в какое-то тюркское слово, никем и никогда не засвидетельствованное, или выводить Копырев конец от тюркского племени кабар – о нем еще будет разговор – значит подменять науку гаданием на кофейной гуще.
Далее, нет ровным счетом никаких оснований полагать, что батюшка командира мусульманской армии Хазарии – армии, как любезно сообщает нам современник и соплеменник аль Масуди, знаменитый ибн Фадлан, состоявшей из наемников, – когда-либо бывал на берегах Днепра. Больше того – предводитель наемников, сам, скорее всего, наемником и был, и папа его вполне мог быть каким-нибудь мирным уроженцем Хорезма или Персии, тачавшим башмаки, сидящим в лавке или помахивающим тяжелым кетменем на скудно орошенном теплой арычной влагой поле, и даже не слышать никогда про такую речку – Днепр. Версия о происхождении названия древнерусской столицы от его неблагозвучного для славянского уха имени основана – точнее, шатко балансирует – на одном-единственном созвучии. И чем же такие «научные» методы отличаются от пресловутых поисков «русских этрусков», я, читатель, право же, понять не в силах.
Мало того, и имя Кий, у простого народа сокращавшееся до Кийко или Кияшки, ходило в быту у русских до самых Петровских реформ, когда некалендарные имена окончательно поставили вне закона, превратив в презренные прозвища. Примерно до тех же пор бытовало оно и у поляков, а вот производные от этого имени названия местностей – Киевы, Киевцы, Киевки, Киевичи и прочая, прочая, прочая – встречаются в Болгарии, Югославии, Чехии, землях полабских славян. Болгарский исследователь Ковачев насчитал около восьмидесяти таких названий по землям славянских народов – и скорее всего, это еще не все. Все они, конечно, не имеют к папе хазарского наемника ни малейшего касательства, зато напрямую происходят от славянского имени Кий. Отчего же имя их «тезки» над Днепром должно иметь иное происхождение?
