В американском фильме присяжные, несмотря на тесноту, жару (дело происходит летом), неработающий вентилятор и естественное желание поскорее закончить неприятное дело, стремятся вести диалог друг с другом, апеллируя к процедуре, задавая вопросы, получая ответы, опровергая аргументы собеседника или соглашаясь с ним. Показателен один из эпизодов обсуждения: когда десятый присяжный (владелец гаража) начинает агрессивно настаивать на осуждении обвиняемого (у Люметта это пуэрториканский подросток, выросший в трущобах), стараясь заставить замолчать уже сомневающихся в виновности подсудимого членов жюри, его осаживает пожилой присяжный (№ 9, МакАрдл): «№ 10: Только не говорите, что мы должны ему верить, зная, откуда он. Я жил среди таких всю жизнь. Нельзя верить ни единому их слову. Вы это знаете. № 9, обращаясь к № 10, очень медленно: Я не знаю этого. Как же нам ужасно сложно поверить! И с каких это пор мы руководствуемся принципом нечестности?! Ни у кого нет монополии на истину!» [Rose 1955: 16]. Истина не принадлежит никому, она должна открыться в ходе обсуждения, что становится возможным благодаря желанию услышать друг друга и признать правоту другого в том случае, если его аргументы будут убедительны. С этой точки зрения оправдательный приговор мотивируется всем ходом обсуждения дела и предстает результатом усилий всех членов жюри.
В фильме «12» эта ситуация радикально трансформируется. Само пространство (у Люметта это небольшая комнатка с плохо открывающимися окнами) организуется принципиально иначе: работа жюри происходит в большом спортивном зале школы. Теснота, скованность в движениях в американском фильме противопоставляется свободе и раскованности у Михалкова, открывающим, казалось бы, больше возможностей персонажам. Кроме того, спортивный зал – это одновременно место состязаний и выступлений, зрелища, что вводит метафорику суда присяжных как спектакля, разыгрываемого на публике[62]. Тем не менее никакого соревнования в фильме не происходит: герои фильма постоянно разговаривают на повышенных тонах, стараются задеть, уколоть друг друга и при этом все время отходят от обсуждаемой проблемы, разражаясь прочувствованными историями из собственной жизни. Все эти монологи, по сути дела, обращены к самому главному персонажу – председателю жюри. Именно он в весьма демоническом виде красуется на официальной афише фильма, и понятно, почему он так загадочно смотрит на все происходящее: ему, единственному из всех (бывшему офицеру), истина известна с самого начала. Все остальные должны до нее дорасти, пройдя череду бессмысленных разговоров, после которых он скажет, что с этой истиной надо делать.
В фильме Михалкова председатель жюри (в отличие от люметтовского, где председатель, тренер футбольной команды, озабочен лишь соблюдением процедурных моментов) воплощает патерналистскую власть. И в этом смысле показательно, что подсудимый – чеченец. С одной стороны, перед нами классический сюжет усыновления юноши-горца русским офицером, сюжет, составляющий, если отвлечься от его проблематизации в русской литературе (об этом сюжете см.: [Лейбов 2000]), значимую часть государственной идеологии времен завоевания и присоединения Кавказа к России. С другой стороны, члены жюри, куда входят представители самых разных национальностей и социальных групп, представлены как ничего не понимающие, беспомощные люди, погруженные в свои частные дела и обстоятельства; можно сказать, что перед нами фрагментированное, слабо организованное и с трудом коммуницирующее общество, которое ничего не может сделать без опеки и руководства. В финале фильма, когда невиновность юноши устанавливается и выясняется криминальный подтекст всей истории (убийство было совершено людьми, заинтересованными в сносе дома), герой Михалкова предлагает отправить мальчика-чеченца в тюрьму, где он в полной безопасности будет дожидаться того момента, когда будет проведено новое расследование и подлинные убийцы будут найдены. К счастью, у присяжных, а также у председателя жюри и самого создателя этого фильма хватило здравого смысла, чтобы согласиться все же на оправдательный вердикт. В финале председатель усыновляет оправданного героя, что демонстрирует непрерывность опеки, неустранимость патерналистской власти.
Очевидно, что перед нами художественный вымысел и работа жюри присяжных может проходить совершенно иным образом, чем это показано в фильме. Но очевидно также и то, что перед нами метафора общества, которое может обрести единство лишь в той мере, в какой в него вписана власть, берущая на себя ответственность за достижение консенсуса, зримо или тайно пронизывая все отношения и высказывания. Необходимость этого присутствия объясняется монополией на истину, присваивающей себе право действовать во благо людей без их участия. Но в той же мере за этим скрывается страх перед языком, который, с одной стороны, создает единство, позволяя людям общаться друг с другом, а с другой – все время его подрывает. Можно обеспечить людей правилами, инструкциями, как говорить и что делать, предложить ясные для всех понятия или наделить их правом карать и миловать. Но как только весь этот механизм начинает действовать сам по себе, в стройный хор немедленно вторгаются непонятные, крикливые голоса, слова теряют прозрачность, внутри однородного пространства вычленяются группы, движимые страхом, тщеславием или нечистой совестью, которые начинают преследовать собственные интересы, грозясь подчинить себе всех остальных. И эти процессы чем дальше, тем все больше приобретают неконтролируемый характер, и с этой точки зрения спор, словесное состязание, обмен аргументами несут лишь бессмысленную пролиферацию понятий, бесконечное умножение смыслов и таят в себе угрозу существующему порядку вещей.
ЛитератураАнненков П. В. (1857). Николай Владимирович Станкевич. Переписка его и биография. Ч. II. М.: Унив. тип.
Анненков П. В. (2000). Критические очерки. СПб.: Изд-во РХГИ.
Аронсон М., Рейсер С. (2001). Литературные кружки и салоны. СПб.: Академический проект.
Афанасьев А. К. (1988). Деятельность суда присяжных в России 1866–1885 гг. // Труды Гос. Ист. музея. М.: Изд-во ГИМ. Вып. 67.
Барсков Я. Л. (1915). Переписка московских масонов XVIII века. 1780–1792. Петроград: Отделение рус. яз. и словесности Имп. Акад. наук.
Берков П. Н. (1936). Ломоносов и литературная полемика его времени. 1750–1765. М.; Л.: Изд-во АН СССР.
БЛДР (1997). Библиотека литературы Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. Т. 1. СПб.: Наука.
БЛДР (1999a). Библиотека литературы Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. Т. 2. СПб.: Наука.
БЛДР (1999b). Библиотека литературы Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. Т. 7. СПб.: Наука.
БЛДР (2000). Библиотека литературы Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. Т. 9. СПб.: Наука.
Брещинский Д. Н. (1985). Житие Корнилия Выговского пахомиевской редакции: тексты // Древнерусская книжность. По материалам Пушкинского Дома: Сб. научных трудов. Л.: Наука. С. 62–107.
Буланин Д. М. (1991). Античные традиции в древнерусской литературе // Slawistische Beiträge. Bd. 27. München.
Бумаги (1872). Бумаги Императрицы Екатерины II. Сб. РИО. Вып. 10. Ч. 2.
Бурдьё П. (2005). Поле литературы // Социальное пространство: поля и практики / Пер. с фр. Отв. ред. перевода, сост. и послесл. Н. А. Шматко. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя. С. 365–473.
Вомперский В. П. (1986). Словари XVIII века. М.: Наука.
Гинзбург Л. Я. (1999). О психологической прозе. М.: INTRADA.
Глинка-Янчевский С. (1899). Пагубные заблуждения. СПб.: Тип. Э. Арнгольда.
Голубев И. Ф. (1971). Встреча Симеона Полоцкого, Епифания Славинецкого и Паисия Лигарида с Николаем Спафарием и их беседа // ТОДРЛ. Л.: Наука. Т. 26. С. 294–301.
Государственное учение (1888). Государственное учение Филарета, митрополита Московского. М.: Б.и.
Гурвич Г. (1915). Правда воли монаршей Феофана Прокоповича и ее западноевропейские источники. Юрьев: Тип. Матиссена.
Дейтрих В. Ф. (1895). О суде присяжных. Вопрос о его реорганизации. СПб.: Тип. Правительствующего Сената.
Демин А. С. (1964). О литературном значении древнерусских письмовников // Русская литература. № 4. С. 165–170.
Деррида Ж. (2005). Разбойники / Пер. с фр. Д. Калугина, под ред. А. Магуна // НЛО. № 72. С. 39–62.
Достоевский Ф. М. (1873). Среда // Гражданин. № 2. 8 января. С. 32–36.
Достоевский Ф. М. (1994). Собрание сочинений: В 15 т. Т. 12. Дневник писателя. 1873. Статьи и очерки. 1873–1878. Л.: Наука.
Живов В. М. (1996). Религиозная реформа и индивидуальное начало в русской литературе XVII века // Из истории русской культуры. Т. III. (XVII – начало XVIII века) / Сост. А. Д. Кошелев. М.: Школа «Языки русской культуры». С. 460–486.
Живов В. М. (1997). Первые русские литературные биографии как социальное явление: Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков // НЛО. № 25. С. 24–84.
