class="p1">– Продолжай, еще кости остались.
Нона добавила к спирали большой сероватый бугорок, но без особого интереса. Это же просто кость. Если ее нельзя грызть, то она скучная.
– Готово, – сказала она, а затем догадалась: – С людьми вроде Короны?
Камилла отложила карандаш, и глаза ее потемнели и стали землисто-серыми.
– Корона нам сейчас не друг, – любезно сказал Паламед. – Возьми вот этот кусочек, самый маленький, и попробуй покатать его в пальцах. Почувствуй его рельеф.
– Я люблю Корону, – возразила Нона, неловко ощупывая самую маленькую косточку.
– Почему?
Нона задумалась.
– У нее прекрасные волосы. И когда она тебя обнимает, от нее пахнет корицей, и грудь у нее приятная, и она вся такая большая и красивая.
Паламед посмотрел на нее и вынул блокнот из вместительного кармана Камиллы. Нона расстроилась: каждый раз, когда она упоминала грудь, это оказывалось некстати.
– Я бы не рискнул классифицировать это как любовь. Это просто список вещей, которые нравятся в Короне большинству теплокровных людей. Откуда ты знаешь, как пахнет корица, Нона?
– Не знаю. Просто знаю. У тебя таймер включен?
– Да, спасибо, что спросила. Выбери, пожалуйста, кусок кости, который тебе больше всего нравится, и расскажи мне о нем.
Она посмотрела на кости. Там были длинные, напоминающие деревья кусочки, от которых отходили ветки, маленькие клинышки и длинный гладкий кусок с зазубренным концом. Нона взяла его и провела большим пальцем по шершавому расколотому концу, радуясь яркому ощущению.
– А мне нельзя любить Корону?
– Я никогда не буду мешать тебе кого-то любить, у меня нет такого права. Никто не имеет права указывать тебе, кого любить, а кого нет, и никто не обязан любить тебя. Если тебя заставили кого-то полюбить, это уже не любовь…
Ноне это понравилось.
– Вот почему я так люблю Табаско, Чести и своих друзей. Они же не должны были меня любить, и я очень удивилась, когда им понравилась.
– Неожиданно стать объектом любви – так прекрасно… или так ужасно.
– Мне кажется, это прекрасно. Но я все равно люблю Корону.
– Она привыкла к людям, которые ее все равно любят, – сказал Паламед с таким видом, как будто это был совсем не комплимент.
– Нам все еще нравится Капитан? (Даже Нона не смогла по-настоящему полюбить Капитана.)
– Мне жаль Капитана до глубины души, но она мне никогда не нравилась. Корону мне не жаль, но она мне ужасно нравится. В этом и проблема. Попробуй сделать конец кости гладким.
Нона сильно надавила большим пальцем на зазубренный конец кости. Подушечка пальца потеплела. Крошечные осколки кости прорвали кожу, и показалась струйка красной крови. Нона сунула большой палец в рот. Паламед осторожно отвел ее руку.
– Мысль неплохая, это антисептик, но я сделаю лучше.
Вокруг рта Камиллы появились морщинки, но маленький осколок кости выскочил из ранки. Она затянулась, и ощущение тепла пропало.
– Камилле было больно? – с любопытством спросила Нона.
– Нет, слава богу, нет. Я бы никогда не причинил ей боль.
– Почему синий свет в небе причиняет боль – другим людям, но не тебе и Кэм?
Она спрашивала об этом больше дюжины раз, особенно в последнее время, но Паламед всегда отвечал без колебаний, сколько бы раз его ни спрашивали.
– У нее неправильное тело. Сейчас мы можем… обманывать. Использовать меня, а не ее, для всяких необычных вещей. Недостаток в том, что наше время сильно ограничено. Если бы я находился в ее теле слишком долго, я навредил бы ей, а синий свет стал бы вреден и мне. Но в целом ничто не вредит Камилле, пока я слежу за временем. Понятно?
– Пожалуй… – сказала Нона, а потом решила: – Да, это приятно. Я не хотела бы, чтобы Камилле было плохо. Я люблю Камиллу.
– А за что ты любишь Камиллу?
Нона немного задумалась. Это было все равно что спросить, зачем ты дышишь.
– Мне нравится, как она двигается, – жалобно сказала она.
– Мне тоже.
– Ты скучаешь по ней?
– Ужасно. Но записи хороши.
– Синий свет может навредить Пирре, Паламед?
Еще один вопрос, который она начала задавать снова. Камиллу это тревожило.
– Нет, – мягко сказал Паламед. – Она невосприимчива к синему свету, и он не причинит ей вреда. У нее правильный тип тела, которое могло бы пострадать, но у нее не та душа. Она создана, чтобы быть к нему невосприимчивой.
– А у меня неправильное тело или неправильная душа?
Это был единственный вопрос, с ответом на который Паламед колебался.
– Мы не знаем. Когда ты появилась, мы боялись, что синий свет на тебя подействует, но ты в порядке. Это может означать, что ты как Пирра и что ты неуязвима, потому что твоя душа защищает твое тело. Но… Есть много факторов, Нона.
– Вот почему… я не нужна Крови Эдема?
– Нужна, – сказал Паламед, – очень нужна. Тебя напугал наш с Пиррой разговор этим утром?
– Не совсем. Я имею в виду, я знаю, что дела идут все хуже, – сказала она, желая показаться искушенной. – Я знаю, что я не починилась и у нас осталось на это всего несколько месяцев, кто знает, что произойдет тем временем. Но я не боюсь Ценой страданий. Мне нравится Ценой страданий.
Паламед изогнул бровь Кэм. Это значило, что он изумлен.
– Только потому, что командир однажды подарила тебе конфетку?
– Дело не только в этом.
Дело было в том числе в этом. Когда-то в самом начале Ценой страданий угостила ее сладким, когда у Ноны был тяжелый день, и сказала: «Продолжай выполнять задание, Нона». Конфета оказалась слишком сладкой, ее пришлось выплюнуть и сразу извиниться, потому что это слишком, но ей понравилось, как прозвучало про задание. Она сразу почувствовала, что ей есть зачем жить.
– В другое время и при других обстоятельствах мне бы тоже понравилась Ценой страданий, – признался Паламед. – Да мне бы все Ктесифонское крыло понравилось. Но сейчас… ладно, прибери кости, на сегодня хватит.
Они начали вместе собирать кости и складывать их под ложное дно большой коробки, в которой хранилась консервированная фасоль.
– Иногда… – Она вдруг заговорила очень задумчиво для себя. – Мне не нравится, когда ты это делаешь… некромантию…
– Ты только что произнесла это слово сама.
– …но это приятно. Смешанное чувство. Такое ощущение, что, когда ты это делаешь, мне становится грустно. Не оттого, что ты это сделал, а оттого, что ты такое умеешь. Я что-то не то сказала? – торопливо добавила Нона, увидев лицо Паламеда.
– Нет, – мягко сказал он почти сразу, – я просто пока не понял. Ничего. Мне нужно еще очень долго учиться понимать.
Затем на его лице появилось выражение, которое означало, что он задумал что-то сделать. Оно
